Сага о Головастике. Изумрудный Армавир

Глава 5. Начальство меняет планы

— Где наш спящий папин подарок? — спросила Кармалия сама у себя. — Сейчас мы его голубчика…

— Можно мне? А можно мне? — одновременно спросили Скефий и Правда.

— Ты уже сегодня отличился, — сказала Кармалия сыночку. — А ты, вроде как, специалист по обратному. По окончательному усыплению, — переключилась она на Виталия. — Ладно тебе. Не кисни. Хотела всё сама, но куда уж там.

— Что нужно сделать? Может, я сгожусь? — очнулся я от простого созерцания, и предложил свои треугольные руки для дела.

— Видали… — начал отповедь Скефий, но под взглядом Кармалии осёкся.

— М-да. Трио «Ромэн» и их цыганский романс. Тут все вокруг хотят. Хотят и молчат. Что мне теперь делать? — пришла в замешательство мировая мамка от нелёгкого выбора кандидата на душевную побудку.

Но делать никому ничего не пришлось. Как обычно будят спящие души, мне так и не пришлось узнать. Зато произошло всё намного заковыристей, как я совсем недавно высказал пожелание Правдолюбу.

Небо над нашими головами за одну секунду из белого и мутного превратилось в прозрачное и голубое. На нём сразу же появились большие белые облака, разбросанные друг от друга на равных расстояниях. Мы все, как один, обратили свои взоры вверх и ввысь.

— Началось светопреставление, — успокоила меня Кармалия, а остальным, вроде как, не впервой были такие метаморфозы Небытия.

Из-за одного из центральных облаков выскочила девчушка Стихия верхом на тигрице Натурке и поскакала, как заправская наездница, в следующее облако.

Она помахала нам ручкой и швырнула вниз длинную виноградную лозу, которая сразу же засверкала и превратилась в серебряное копьё в виде луча. Копьё со всего маху воткнулся в твердь Небытия недалеко от нас.

— Мой, — вздохнула Кармалия.

Стихия и Натурка влетели в следующее облако с одной стороны, а с другой его стороны вылетел Георгий Победоносец верхом на коне, со щитом в одной руке и копьём в другой. Он тоже приветствовал миры, их мамку, нас с Правдолюбом, и метнул своё копьё следом за Стихийной лозой. И копьё засверкало, потом тоже обратилось в штык или луч, и влетело в твердь рядом с первым.

— Правдолюба, — продолжила комментировать Кармалия.

Победоносец вскочил в очередное облако, а уже из него вылетела колесница с седоком, которого разглядеть было невозможно. То ли Зевс, то ли Род. Седок сверкал и переливался так, что я отвёл свой взгляд, боясь ослепнуть, и вспомнил поучения Правдолюба о солнце и Боге: «Не обязательно смотреть. Знай. Верь».

Что там в небе было дальше, я не видел, а только рядом с двумя торчавшими из тверди вонзился третий штык-луч.

— Ёжика, — уже веселее сказала мировая мамка. — Весь сценарий насмарку.

Миры заулыбались и начали перешёптываться, а я стоял пень пнём и не сразу сообразил, что третье сверкавшее оружие предназначалось не кому-нибудь, а мне. Ёжику, как меня окрестила Кармалия.

— Пошли за подарками, — распорядилась мировая мамка, и мы с Правдой засеменили следом за ней к сиявшему оружию.

— Моё из лозы. Правдолюба из копья. Ёжика из молнии, — сказала Кармалия, и мы легко вытащили свои штыки из тверди.

— А мой луч от Зевса? — вырвалось у меня из-за ассоциаций с молнией.

— Бери выше. Это Сам, — сказал Правдолюб и рукой указал куда-то вверх.

— Это всё лучики. От Божьих искр. Или его звёзд. Ими такого наворотить можно… Но нам они для дела. Для общего дела. Теперь мы душу не будить будем, как собирались, а перерождать. Рождать заново, но не новую, а ту, которая была. Я такое в последний раз девчонкой видела, — разоткровенничалась Кармалия.

— А как же моя память? — спохватился я. — Я же должен душе все свои знания передать, а что-то от неё забрать.

— Всё так и будет. Только по-другому, — объяснила мировая мамка. — Заново родятся только первых семь фибр. Вернее, одна первая, которая с божьей искрой, а остальные всё так же будут помнить и уметь. А пока бери свой лучик, и пойдём к душеньке за знаниями.

Я и Кармалия пошагали к отремонтированной, но всё ещё спавшей душе, а за нами увязался Скефий.

— А как теперь дальше? — начал он пытать Кармалию.

— Передай всем, чтобы каждый по такому лучу приготовил. Из своих звёздных запасов. Все вместе пробуждать будем. Не знаю, почему, но так папка захотел. Так что, готовьтесь к сюрпризу от Вселенского начальства.

Скефий отправился к братьям и сёстрам, а мы подошли к душе.

— Бери луч и подходи к душе. Прислони его к голове или груди, без разницы. Представь, что ты им, вроде как, дуешь, а из него твои светлячки-малиновки полетят в душу, а от неё к тебе. Всё, что есть в твоей памяти, отразится и перейдёт в душевную память Алексашки, не исчезая в тебе. А от мамки к тебе придут новые, пропущенные тобой, воспоминания.

Всё кажется сложным, но ты не бойся и не сопротивляйся. Верь в себя и в неё. А потом всё случится. Увидишь.

Кармалия закончила инструктаж, и я уже хотел начать лечить или лучить, как вдруг, к нам подбежал Правдолюб и, обращаясь к мировой мамке, выпалил:

— В нём и твоя память тоже есть. Душа и о тебе всё узнает.

— И пусть. Почти десять лет жила – не тужила, знания дремали и никому не мешали. Пусть Головастик обо всём узнает. Не чужой он мне, — возразила или успокоила Кармалия Макарыча.

— Не много ли это для человечка? — усомнился Правдолюб.

— Для человечка, конечно, много, а для Головастика в самый раз, — подтвердила свои намерения мировая мамка. — Ты же сам, окаянный, что в душу вплёл? Я всё о тебе знаю. Ты и на службу сюда напросился, чтобы все заранее приготовить и, чем нужно, наделить. А то «колючки» у него закончились. Ты их заранее все по три раза перепроверил, да что нужно на них написал.

— Грешен, — сразу признался Правдолюб.

— Чем наградил? — продолжила допрос Кармалия.

— Ничего бесчеловечного и вечного. Будет мужественный…

— Будет-будет. Мужественный, к девчонкам недружественный. Вы сегодня со Скефием мне все нервы вымотали. Один с яблоком… А ты, ёжик, не жди нас. Начинай свою работу, — вспомнила обо мне Кармалия, а сама продолжила воспитание Виталия Доброго. — Куда теперь собрался?

Я приготовился к передаче или обмену памятью со спавшей душой и подошёл к её голове, резонно предположив, что именно в ней кроются фибры «памятники», как я обозвал их совсем недавно.

Занеся свой луч на челом, я начал его опускать, представляя, как из него задул прохладный ветер с малиновыми осами памяти вперемежку.

— При нём просить? — донеслось от Правды. — В Тайманию можно?

Я вздрогнул всеми треугольниками, когда увидел первых малиновок, вылетевших из лучика и устремившихся в центр головы моей мамки-души. Продолжая представлять, что с помощью лучика выдуваю родных памятных ос и получаю обратно таких же светлячков, сосредоточился на разговоре Кармалии и Правдолюба, заодно вспоминая, о чём они только что спорили, о какой такой памяти, спавшей в душе Александра, которая теперь наверняка проснётся вместе с его перерождённой душой.

— И ты туда же? В младшенькую? А на кой? Со временем поиграть захотелось?

— Мне бы в учителя к Головастику.

— Не успеешь уже.

— Хотя бы на годик-другой.

— А Скефийского куда?

— На курорт. На англоязычный. Для практики. А воспоминания о моём пребывании я ему верну. Выправлю. Поделюсь. Слово Макаровича.

— Ладно. Что-нибудь придумаю. Только об отцовой любимице никому! Узнаю, что о ней треплешься, Добрым у меня работать будешь. И не где-нибудь, а на родине. В Маркарии!

— Deal. Даю своё согласие. Хотя в моём мире, вообще-то, Макаровны трудятся. Буду первым. То есть, не проболтаюсь я.

* * *

«Батюшки свят! Что это со мной? Так заслушался, что не заметил, как заснул?» — ужаснулся я, когда воочию увидел всё, что было не со мной, а с осколком ФЕ в день нашей встречи с птицей-душой.

Точнее, я увидел белую птицу, а вот он, оказывается, увидел ангела с крыльями. Тоже, как и моя душа в белой рубахе до колена. Таких ещё на макушки новогодних ёлок вместо звёзд надевали, пока комсомольцы красную звёздочку не придумали.

Ангел осторожно спустился между вершин Кавказа и, распахнув на груди эту самую рубаху, выпустил из себя вполне себе довольных фибр-человечков. Человечки за что-то поблагодарили ангела, поклонились и затерялись среди коконов. Потом ангел поднял с тверди нескольких таких же человечков, только белых и замороженных, подул на них, покачал головой, и засунул за пазуху. Вроде как, собрался их отогревать или оттаивать. Потом взмахнул крыльями и улетел.

«Значит, восьмой осколок за веру в Бога отвечал, — догадался я. — Во дела. Но откуда… Я, что, начал получать память своей команды? Ну, конечно. Восьмой-ФЕ уже в ней. Уже передал ей воспоминания».

Я попытался разглядеть, как все происходит на самом деле, и как из головы мамки-души в меня влетают встречные светлячки и осы, но куда там! Ничего не получилось. Перед глазами встала зеленоглазая тётка Стихия, которая на полном серьёзе пригрозила мне… Или не мне, а тому, чьи воспоминания лились в мою… Нет, не в голову. В меня.

«Надо же. Тётка Стихия. Ну, откуда это… В душе?»

— Если бы не Талантия, я бы всем остальным Александрам их рёбрышки пощекотала и переломала. Потом бы, конечно, залечила. Но… Сравнялись? Так будьте любезны. Из него целая дюжина фибр к школе прикипела. Не шутки. Одиннадцать я вернула, а одну оставила. Значит, со всех по одной. Все братья, как братья, а ты вечный соперник. Когда уже повзрослеешь?

— Я и от себя готов был отдать, но…

— Так отдай.

— Поздно уже. Теперь он ни за что не допустит такого. Сама его знаешь.

— Мне давай, а я её с сестринскими смешаю, когда передавать буду.

«Кто это? Кого она так?» — спрашивал я себя, а сам уже стал годовалым или чуть старше малышом.

— Федотович, готов? — спросила Добрая у моего деда.

— Завсегда готов, — бодро доложила душа или сам дедушка Григорий.

— Можешь глянуть мне в глаза. Теперь можешь. Всё о себе увидишь. Всю правду-истину. Тебе решать, куда за мной ступать. Наградить себя или наказать. Забыть всё разом, или родне своей помочь-присмотреть.

— К детям своим тянусь. Где они там, горемычные? Все безвременно от батьки с мамкой ушли. Только Ленка и Васька остались. Давай зыркну казацким глазом на себя. Каким грешником был, что доброго, что худого сделал.

Я не выдержал и разрыдался. Или не я? Сашка заплакал, будто всё понял. Всё, о чём говорила Добрая с дедом Григорием.

А дед взглянул в глаза Доброй и свалился. Замертво свалился! Осталась стоять только дедова душа. Белая, сверкавшая, чистая. Стояла и смотрела в глаза Доброй.

О чём они дальше думали или о чём разговаривали, мне было не разобрать. Я уже стал другим Александром. Нет, не Александром, а Александрой. Точно. Сестрёнкой Шуркой.

— Они же меня сразу раскусят, — заговорщицки шептала Александра из Талантии.

«Это фибра ТА, а не сама Шурка? Подпольщица ТА-РО-АР-НАВ. Которая вместо одиннадцатого», — обрадовался я.

— Ты воспоминания в обратную сторону перестрой, чтобы не сболтнуть об аномалиях и Фантазии. Получится абракадабра, и никто ничего не поймёт. Фразы попроще подбери, без девчачьих глупостей. Я, если что, сама тебя подстрахую, чтобы не потерялась.

«Так вот, как всё было. А я-то балбес, мальчишки от девчонки не смог отличить».

— Как он? Узнал, что он от самой… — снова спросила Талантия у Шурки.

— Нет. Рано ещё. Да и зачем ему? А Головастика принесли? Глянуть на него можно?

— Можно. В медпункте его Амвросия с сёстрами реанимируют. Уже, наверно, закончили. Мяукает, как котёнок. Смешной такой. Как Пупсик, — рассказала Талантия.

— Этот Пупсик Амазодию оцарапал в самое сердце.

— Кусакой обозвал. Меняй, говорит, свою фамилию на Забияку или Кусаку. Мы с девчонками чуть с орбит не тронулись. Так в жизни не смеялись!

«Неужели, я на такое способен? — не поверил я Талантии и её разведчице Шурке. — Чего я там… Вернее, он там без меня натворил?»

И здесь пошло-поехало. Чуть ли не подробнейший доклад о подвигах Геракла Головастика-XII в мирах второго круга. Кадры, сцены, реплики, пейзажи, лица… Всё проходило перед моими… А глаз-то у меня нет. Перед моей памятью. Даже детство и отрочество самой Кармалии с косичками. Оно, интересно, откуда в моей душе? Талантия подбросила? Сама Кармалия? Детство её детей. Первый круг, второй, третий… Особенно понравились слова её мамы Светлидии: «Чем больше ты сейчас ненавидишь мальчишек, тем сильнее будешь любить своего мужа».

«Как же всё устроено? — задался я вопросом и позабыл, что должен контролировать обмен памятью между душой и мной, её фиброй. — Меня, считай, и нет вовсе. И вот он я. Кладезь воспоминаний. Всего-то шесть осколков от одной-единственной фибры, а сколько уже знаю.

Может, мне всё это только кажется? На самом деле всё не так? Всё по-другому?»

— Всё по-другому, — решил я про себя. — Всё не такое, каким вижу. Каким знаю. Каким был.

— Никто и не спорит, — донёсся до меня голос мира, который недавно требовал, чтобы глазел и запоминал. — Почему пропустил то, что на тебе прочитал Добрый Правдолюб?

— СК-АР. И больше ничего, — ответил я миру-невидимке.

— Шутишь? «С Кармалии». Вот, что Правдолюб выкрикнуть успел, а не прочитал. Ты её родная фибра. И ты почти десяток лет служил Александру. Она тебя ему передала, когда знак особый увидела.

— А вы почём знаете?.. Вы где? Я вас спрашиваю, — позвал я болтливый мир.

* * *

— Здесь мы, — отозвалась Кармалия. — Обменялся? Памятью поделился?

— Чем сильнее ненавидишь мальчишек, тем больше любишь девчонок, — нарочно переиначил я слова мировой бабушки Светлидии.

— Значит, обменялся. Хотя, там совсем не так звучало, — сказала Кармалия и начала командовать. — Готовьте лучики. Сейчас начнётся самое интересное.

Мы подняли своё оружие и замерли там, где стояли, ожидая следующей команды. Кармалия взмахнула своей лозой, и из души вылетело колечко из шести фибр с божьей искрой посредине. Первые семь фибр. Они закружились сначала по часовой стрелке, потом против неё, а потом замерли.

«Интересно, чьи там? Мамы, папы, бабули, бабушки Наташи, деда Григория Федотовича, а вот другой дедушка на фронте сгинул. Чья же ещё одна?» — задумался я, но потом одёрнул себя и собрался с мыслями.

Искра в центре семёрки фибр сверкала недолго, и почти сразу выскочила, оставив шесть фибр в одиночестве. Никто и бровью не повёл, а я перепугался до беспамятства.

Но искра далеко улетать не стала, а зависла недалеко от бублика из шести фибр, или колёсика из новорожденных фибр.

— Теперь наша очередь, — призвала всех Кармалия. — Делаем то, что должны. То, что все хотели. Начинает Ёжик. За ним Правда. Потом я. А дальше по старшинству.

Я заморгал, давая понять, что не знаю, как начинать, и что, собственно, начинать, но что-то во мне очнулось, и я со всего маху запустил свой лучик-молнию в мерцавшую искру. Причём, запустил широким кончиком вперёд.

Мой лучик долетел до самой искры и замер, не достигнув цели совсем чуть-чуть. Остановился над искрой остриём вверх, а широким кончиком вниз.

Следом за моим полетел луч Правды и остановился остриём вниз, а широким кончиком вверх, снизу от искры. Лучик Кармалии замер слева, Скефия справа. И пошло-поехало. Миры запускали свои звёздные лучи, и те замирали, заняв каждый своё место.

Когда стрельба закончилась, вокруг искры образовалась корона из сверкавших лучей. Лучики моргнули раз, другой, и слились в единое целое с искрой. Получилась огромная искра-звезда. Или огромная, сверкавшая лучами, фибра. Но и на этом чудеса не закончились.

Наша фибра-искра начала подниматься вверх в синее-синее небо с белыми облаками. Словно маленькое солнце она удалялась и удалялась, и мы не сразу заметили другую, такую же, но менее сверкавшую искру, летевшую навстречу. Потом наша фибра с искрой замерла. Нет. Совсем не замерла. Искра продолжила свой полёт вверх, а её корона из лучей остановилась. Старая и новая искры разминулись, поморгав друг дружке, и продолжили свой полёт.

Старая «Изначальная» фибра так и улетела в синюю даль, а новая, с новой божьей искрой, надела корону из наших лучиков и засверкала так, что мне стало больно смотреть. Ярче солнца! Ярче тысячи солнц! А может, я захотел, чтобы она так ярко засверкала?..

Нет. Точно засверкала.

Когда новая искра приблизилась к колечку из шести новорожденных фибр, она уменьшилась в размерах, притушила свечение и устроилась на своё место в центре. Как будто всегда там была.

— Начинается. Готовьте Головастика, — отдала новую команду Кармалия.

Амвросия поднесла и положила Александра рядом со спавшей душой и отошла в сторону. Я откуда-то точно знал имя этого женского мира. Да… я всех теперь знал поимённо! И то, что разбитоколенная оказалась Кристалией. И Талантию. И всех братьев-миров, присутствовавших здесь и сейчас. А их прибавилось. Сначала было только шестеро из первого круга, а теперь стояло не меньше двух десятков.

Семёрка фибр покружилась-повертелась, будто привыкая друг к дружке, а потом влетела в мою душу. Крепко так влетела. Со звуком.

«Не пробила бы насквозь», — подумал я, но вспомнил, что после вылета этой семёрки со старой искрой, душа так и осталась объёмной, а не сдулась, как я опасался.

Душа неожиданно встрепенулась, пошевелила руками, ногами, а потом встала во весь трёхэтажный рост.

— Проснулась? — спросила её Кармалия, но душа ничего не ответила.

Она еще подвигалась, поприседала, а потом на её груди появился целый калейдоскоп из портретов Александра Головастика. На них он то был серьёзным и сосредоточенным, то корчил смешные рожицы, то просто улыбался.

Одну такую рожицу с ехидной улыбкой и выбрала душа из всего множества лиц. Выбрала и перенесла с груди себе на лицо. Теперь уже сама начала улыбаться над всеми нами, вмиг оживив этот портрет.

Трёхэтажная душа кивнула Кармалии, подавая знак, что проснулась и готова продолжить службу.

— С Богом, — выдохнула мировая мамка.

Душа взлетела над твердью, снова показавшись мне белой птицей, но крыльями-руками размахивала недолго.

Снова сделавшись плоской и какой-то бесформенной, она начала скручиваться и складываться. Складываться и двигаться, как бесконечная лента Мёбиуса. Сверкать, скручиваться, скользить между собой же, и складываться, складываться, складываться. Складываться пока не стала размером с небольшой арбуз. Сверкавший, переливавшийся, бесконечно двигавшийся сам в себе.

«Вот как ты выглядишь, Душенька. Не пар, не дым, не туман. Бесконечная, светящаяся, двигающаяся живая душа», — подивился я новому открытию.

А душа прицелилась, примерилась, и влетела в лежавшего на тверди Головастика.

* * *

В один миг всё вокруг нас стало прежним и будничным. Небо белым и мутным. Я угловатым и колючим ёжиком. Кармалия мамкой. Правдолюб учителем труда. Миры – мирами-мужиками. Сёстры их тоже стали серьёзными и сосредоточенными. Всё Небытие начало возвращаться в обычное повседневное состояние.

Кармалия подхватила Головастика и понесла на руках, как маленького котёнка. Я засеменил следом, не зная, куда себя деть. Пики Кавказа ожили и начали подниматься из футбольного поля, растопив стеклянную лаву над своими главами, а у школы-стиралки принялись отрастать новые верхние этажи.

Оскариусы высыпали на поле, равномерно разбрасывая коконы с консервированными фибрами. Миры начали расходиться по своим домам или орбитам, а с нами остались лишь Скефий и Талантия.

— Бери ребёнка. И помни мой наказ, — строго сказала Кармалия и отдала Скефию Головастика.

Скефий, получив сувенир, зашептался с сестрой и поторопился исчезнуть.

— Готов вернуться? — обратилась Кармалия ко мне.

— На всё готов, — заявил я, ещё не понимая, о чём спросила мировая мамка.

— Тогда иди ко мне. Занимай своё место поближе к сердцу.

С этими словами Кармалия сорвала с груди часть платья, а может, даже тела. Я увидел такую же живую трепетавшую душу мамки миров. Она тоже переливалась ярким золотым светом и бесконечно двигалась. Точь-в-точь, как человеческая.

— А я своими осколками вас не пораню? Может мне… — начал я колебаться.

— На то ты и дитя родное, чтобы ранить мамку не куда-нибудь, а в самое сердце.

И я, как был остроугольным ёжиком, так и влепился в свою душу. Вернулся почти десять лет спустя. Когда, интересно, я к Александру попал?..

Ах, да. Когда тот показал сыну и мне пару малюсеньких кукишей.

* * *

Когда я выяснил факт подмены самой главной душевной искры, прошло много времени. Именно из-за неё на мою долю выпали такие сногсшибательные приключения, что… ни словами сказать, ни фломастерами нарисовать. Новая искра оказалась пропуском в «командировочную» параллельную галактику Млечный Путь. А вот многоуважаемый Виталий Правдолюб только прикидывался Маркарычем, а сам… Но об этом расскажу, когда наступит время поведать о высшем галактическом начальстве – о всемогущих Архитекторах Вселенной.

Кстати. С некоторыми из них я, будучи в мороке, пытался посмотреть фильм «Кармалия и её традиции». В «Родине» дело было.

На чём я остановился? Ах, да. На возвращении из бедовых миров второго круга. Из моей временной взрослой жизни. Эх…