Сага о Головастике. Изумрудный Армавир

Глава 2. Правдивые сказки

Мы приковыляли к бараку Виталия на своих… Можно сказать, ногах.

Если не задумываться о том, из чего ты состоишь, то нет никакой разницы из чего у тебя сделаны ноги и руки, голова и… Разум. То, что разум в нас присутствовал, не было никаких сомнений. Ведь все мы, по сути, были уменьшенными копиями наших человеческих сущностей, а не каких-то там, никому неведомых субстанций из нематериальных паров или нефизических дымов, или ещё из чего-нибудь туманного.

Может быть, именно за этими недостающими знаниями я и ходил в свой класс к фиолетам, а там штудировал физику, пока не тупел и не терял единственную малиновую осу, которую брал с собой. Ведь и английский, и китайский я почему-то забросил, и больше не пытался с ними бороться, а на непонятную физику заимел треугольный зуб.

Ещё этот, Виталий Правдолюб, ничем не помогал в моих поисках… Правды? Истины? Самого себя? Каждый раз отнекивался и выискивал любой повод уйти от разговора.

Я, конечно, не очень надеялся на то, что заставлю его откровенничать на интересующие меня темы. А их было выше… Больше, чем я мог вместить.

«Мне же многого и не надо. Вспомнить, как я… Как все мы здесь оказались. И разобраться, что это за место такое? По идее, мы все нематериальные, но как-то же существуем. Не спим, не едим, не… Чего ещё мы не делаем? Да, ничего мы не делаем! Но и консервироваться у меня нет никакого желания. Тогда что мы здесь… Маемся? Чего ждём? Зачем… Живём?

Зачем живут люди? Души человеческие, зачем? Что они такое, или кто они такое? И чем наше разудалое мушкетёрство закончится? Надоест каждый день быть углозаврами и закастрюлимся в гробики-коконы. И “выиграет”, или “проиграет” нас какая-нибудь ущербная душа. Лишь бы не чёрная. И ещё не женская. Почему-то боюсь я стать частью женской… Сущности. Отчего это, интересно?»

* * *

— Здравия желаю, товарищ абориген. Или ты завсегдатай? — поздоровался я с Правдой, пока мои братья устроили возню на входе в барак Виталия.

— Ещё рано. Хотя, вот-вот уже. Ещё чуточки и… — начал он вместо приветствия.

— И все будут туточки, — поддержал я разговор.

Только вот, начинать нашу беседу я планировал по-другому. По крайней мере, не с этой фразы, которой он всегда заканчивал наше общение.

— С чем пожаловали, неугомонные? Снова над стафом глумились? Тешитесь и не чешитесь? А дальше что будете делать? — фальшиво сымитировал заинтересованность Правдолюб.

— За этим и пожаловали. Про перспективы узнать. А, самое главное, кто мы? Откуда взялись на этой свалке? Все двенадцать. And explain us about your Staff. Тьфу! Объясни…

— Понял тебя, понял. На пользу занятие пошло? — оживился Виталий, когда я перепрыгнул с русского на английский.

— На кой я тебя послушался? Лучше бы сразу за физику взялся. «Только физика – соль. Всё остальное – ноль». Ну, или теологию. Или философию. Или…

— Или алхимию. Лженаука, но кое-что объясняет, — залез Виталий на своего конька, явно собираясь рулить нашей беседой.

— Я, между прочим, с готовыми вопросами прибыл. «Просвети» меня, пожалуйста. Открой тайну, сокрытую туманом. Кем, или чем я был в целой душе? За что отвечал? Почему я ни пчелки, ни осинки не помню о своих служебных обязанностях? — спросил я Правдолюба.

— Ты за логику отвечал. За целесообразность. Я что, не говорил? А не помнишь о ней потому, что тебя никто не отторгал. Тебя любя «выронили» от травмы или от потрясения.

Когда не по злому умыслу фибра от души отскакивает, она в тот момент отдаёт всё своё знание и умение целому… Как же тебе объяснить? Все малиновки свои возвращает мамке-душе, а взамен получает… Или пробуждает в себе? В общем, у неё появляются другие осы, в которых все знания о человеке в виде сжатых… — окончательно запутался в объяснениях Правдолюб и меня заблудил в укропных зарослях моего же любопытства.

— Значит, я фиброатом логики. Целостности и образности. А мои пирожки с кутятами? Они за что отвечали? За неё же? Или за нецелостность и безобразность?

— С кутятами или котятами я не знаю, а только вы все разные. И не по вашей бывшей профессии, а ещё и… Чуть не проболтался. Просила же… О чём я? Напомни старику-фонарику. Светильщику…

— Могильщику. Выкладывай, что и кому обещал, когда фиброкастрюльки просвещал, — попытался я поймать Виталия на слове. — То, что мы все разные, уже и сам догадался. Потому как, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное. А вот кто тобой рулит, у меня логики не хватает разобраться. Кто она, которая просила? Душа? Кармалия?

— Душа. Кармалия. Ишь, куда хватил. А хоть бы они. Она. Как твой Паша говорил? Изыди. Вот. Мал ты… Да удал. Ладно. Чтобы сокрыть целое, жертвуют малым, — что-то боролось внутри Правды, мешая ему говорить эту самую правду.

Виталий почесался, поёрзал, а потом надел очки с лучами и скомандовал:

— Зови, кого ты хотел. Я погляжу, и всё доложу. Кто был, откуда взялся, кем станет.

От такого поворота дел я ненадолго остолбенел. «Вот, оказывается, какими способностями обладает Правда. Кого же позвать? Первого или одиннадцатого? А, может, с себя начать?» — зажужжали осы в моих треуголках.

— С меня начни, — потребовал я, но Виталий сразу же скорчил кислую мину. — Что опять не так?

— Как я самому объекту про него рассказывать буду, если мне сначала его нужно усыпить, а до того в фибру собрать?

— А разве ИИНПФ тебе мало? — удивился я.

— ИИНПФ сегодня один, а завтра другой. Целиком фибра нужна. Если ты, конечно, прошлое узнать собрался, — еле слышно пробубнил Правдолюб. — Давай с первого, а? Он ведь у тебя… Его душа…

— Первый! — взревел я сиреной от пожарной машины. — Быстро зайди к нам!

— Чего ещё? Это не я. Честное осколочное. Я сразу предложил все твои малиновки отдать, — с порога начал оправдываться КО – осколок из Корифия, когда увидел наши серьёзные рожи.

— Сфибрись на минутку, — попросил я товарища.

— Зачем? Опыты будете ставить? — засомневался друг в наших честных намерениях.

— Будем, — подтвердил я. — Для дела надо. Правда тебя прорентгенит, потом всё и о тебе, и обо всех нас, расскажет. Ты же хочешь узнать, что с нами будет?

— Только, чур, в кокон не засовывать. Я же пока в себе и при памяти, — выдвинул встречные условия напарник.

Он сначала завис в воздухе, потом разобрался на запчасти, после чего расправил все изгибы и свёртки, выпрямляя свои треугольники. Через минуту готовая фибра в исполнении осколка номер один предстала нашему вниманию.

— Начинайте, — скомандовал нам КО.

— Начинаем, — согласился Виталий и включил очки для просвечивания.

Шестиугольник первого под невидимыми лучами очков заискрился, засверкал, потеряв цвет своих треугольников, стал совершенно белым и зеркальным, а я увидел молнии-волоски, выросшие из его фибры со всех её сторон. Волоски длинными и подёргивались, меняя свои изгибы, словно ощупывали всё вокруг.

— «От особи мужского пола. Отвечала за трудолюбие», — начал Правда читать фибру, как открытую книгу. — «Отторгнута по договору с…» С нею самой? Ого! Странно. Впервые такое вижу. Что ещё за полюбовное соглашение? Нет никакой травмы. Никакого… Никаких эмоций. Несёт полную информацию о человеке для последующего использования в жизни… В своей жизни? А отторгнута тогда на кой? Непонятно.

Правдолюб снял очки, и фибра первого снова стала цветной и «стриженной».

— Скоро вы начнёте? Надоело уже висеть, — начал нудить первый.

— Разбирайся. Мы уже закончили, — скомандовал Правда. — И второго нам позови.

— Что прочитали? Что увидели? — пристал к нам КО.

— Что ты за трудолюбие отвечал, — отрезал Виталий. — Кыш отсюда, пока осы целые.

— Поэтому тебе везде пчёлки грезятся, — утешил я напоследок первого, который, разобрав свою шестиугольную фибру, не стал собираться в углозавра, а вылетел в двери всеми своими треугольниками, как осенними листьями.

— После второго одиннадцатого позовём, — задумчиво выговорил Правдолюб, как будто сам себе.

— Может, меня про… Глянешь? Потом всё расскажешь. Ну, пожалуйста, — предложил я свою фибру для просвечивания, пока мы ожидали второго ГВ.

— Мне интересней одиннадцатый, — заупрямился Виталий.

— Если ему душа рыбкой показалась, за какие такие чувства он может отвечать? За рыбалку? За азарт? Меня давай…

— Звали? — перебил мои страдания осколок номер два.

— В фибру, — распорядился Правдолюб без лишних сантиментов.

— Знаю уже. Только и про будущее не забудьте рассказать, а то парням скажу, что вы нас дурите. Тогда больше никто к вам на осмотр не придёт, — бурчал второй, разбираясь на запчасти.

— Напомнишь – обязательно расскажем, — пообещал я, недовольный отказом просветить меня вперёд одиннадцатого.

Когда второй стал фиброй и засверкал в лучах очков Виталия, я услышал его «подробное» бормотание.

— «Мужского пола… Отвечала за общение. Отторгнута… С нею». И этот тоже самое. Ни травмы. Ни чувств. Ни эмоций. «Несёт полную информацию для жизни». Чепуха! Бессмыслица. Абсурд. Нонсенс!.. Двенадцатую сюда, — взревел Виталий нечеловеческим голосом.

— Вот она я, — обрадовался я и начал подниматься в воздух, чтобы разобраться на запчасти.

— Отставить! — рявкнул Правда и зло сверкнул глазами.

— Что отставить? Что отставить? — хором спросили мы со вторым.

— Я же просил одиннадцатого, — взмолился Правдолюб.

— А мне рассказать? Кто я, и что со мной будет? — опешил ГВ.

— Ты отвечал за общение. Был хорошим и послушным, а здесь во временной командировке, — протараторил я, а сам не сводил глаз с Правды. — Скоро вернёшься к мамке-душе. Так что, развивайся. Чтобы не с пустыми осами вернуться.

— Одиннадцатого, — еле слышно выдохнул «умиравший» бессмертный рентгенолог.

Второй, как был фиброй, так и вылетел из комнаты, не разбираясь.

— Я двенадцатый… — начал я канючить снова.

— Уймись. Ты же первый. Если, конечно, правильно считать. Зови эту… Этого… Зови! ТА-РО-АР-НАВ-23…

— Здесь я, — бодро доложил одиннадцатый, когда вошёл в комнату.

— Сразу признаешься, или силком просветим? — грозно надвинулся на него Правдолюб.

— О чём вы? — ошалел я, ничегошеньки не понимая. — В чём ему признаваться?

— Просила же помалкивать до поры до времени, — взвизгнула, как девчонка, пока ещё рассоединённая фибра одиннадцатого братишки.

— Сейчас та самая пора настала. Говори ему всё, как есть, — приказал Правда.

— О чём? Зачем? Я же еле-еле… Придуривалась, воспоминания шифровала. Ерундой всякой делилась, — лепетала фибра ТА.

— Поэтому тебя сразу стирали? И в форточку вымётывали? Ха-ха-ха! — нервно рассмеялся Виталий каким-то своим мыслям. — Давай в фибру, а я ему всё, как есть прочитаю.

— Пусть слово даст помалкивать, — потребовал брат и покосился на меня.

— Ага. Сколько ты мне кровушки попил? — завёлся я с полуоборота.

— Это не… Он, — оборвал меня Виталий.

— Не он? Сашка из Татисия, но не он? — возмутился я ещё больше.

— В фибру, так в фибру, — устало выдохнул одиннадцатый и начал процесс перерождения из углозавра в плоскую белую шестиуголку с длинными молниями-щупальцами.

— Мне только потом ничего не говорите. Да. И если хоть одна живая… Проболтаешься, я сама в кокон, и дело с концом, — пригрозил напоследок одиннадцатый ТА и стал фиброй.

Правдолюб долго протирал платочком свой чёрный бинокль для просвечивания, потом регулировал резкость, или ещё какие настройки своего прибора, потом глубоко вздохнул и осветил фибру моего заклятого дружка-пирожка.

— Готов? — спросил он то ли у меня, то ли у парящего ТА.

— Он же, вроде, под лучом заснуть должен? — уточнил я.

— Он и спит. Ты готов услышать правду? Правду от Правдолюба.

— А до этого…

— И до этого была правда. А сейчас ещё правдивее будет. Ещё чуднее. Обещаешь хранить её секрет? — пристал ко мне Виталий, освещая под разными углами такую же фибру с молниями, как у первого и второго осколка.

— Какие могут быть секреты? Осколок ТА… — начал я причитать.

— Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?

Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.

— Не может быть, — выдохнул я из тумана.

— Может-может, — не согласился со мной Правдолюб. — Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.

Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.

— «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, — категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.

— Мне этого ни в жизнь не переварить, — вздохнул я невесело.

— Уже можно выметаться? — ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.

— Свободна, — согласился Правдолюб и впал в оцепенение.

— И это… Не проболтаюсь я, — пообещал я сестре ТА.

— Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! — скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.

— Моя тайна – на твою тайну, — поставил я условие сестричке. — Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.

— Уговор, — пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.

«Ещё бы ты не согласилась, — размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. — А какие фигуры у девчонок можно…»

Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.

* * *

— Долго ещё висеть? Всё прочитали? — канючил я точь-в-точь, как первый КО.

— Нет-нет, — в который раз услышал от Правды. — Ещё чуточки, и все будут туточки.

— Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? — спросил я, но мне никто не ответил.

Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.

— На кой ты отдал ей свою драгоценность? — опешил я от такого поворота дел.

— Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, — услышал заевшую пластинку Виталия.

Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.

— Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? — взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.

Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.

Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.

— Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? — смутился я не на шутку. — И где эта…

Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.

Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.