Книжные черви 3

Интерлюдия Кирсанова

Он шёл. С трудом переставлял ноги и падал на холодную землю. Вставал. Озирался по сторонам – немощный человечек. Не было у него ничего. Только бесконечная дорога. Красивые руки были покрыты толстым слоем придорожной пыли, грязь забилась под некогда ухоженные ногти, хотя сам он уже не мог припомнить то время, когда были у него ухоженные руки. И были ли вообще?..

Он очнулся посреди дороги. Голый, босой, словно только что Господь изгнал его из рая и злая земля приняла грешника обратно. Он брёл весь день. Тело его не чувствовало голода, но ощущало усталость, а нагота смущала его, но он продолжал идти по дороге.

За перелеском показались берега небольшой речки. Возле воды сидела женщина и стирала бельё. Увидев, что из лесу к ней идёт совершенно нагой мужчина, она перекрестилась, завизжала и, подхватив бельё, бросилась прочь. По счастливой случайности убегающая обронила нижнюю рубаху.

Мужчина поднял её, надел на себя. Мокрая и холодная ткань неприятно прилипала к телу. И скиталец побежал прочь от этого места, чтобы его не поймали. Камни ранили его ступни, но он мчал без оглядки.

Он шёл несколько часов, встречал редких прохожих, которые сторонились его, смотрел на указатели, и наконец увидел один.

«Париж – две тысячи вёрст».

Путешественник знал, что ему нужно в Париж. Что там он должен найти своего отца. Отца звали Иван Сергеевич. А его самого – Павел. И это всё, что мужчина знал о себе.

За день Павел смог пройти почти пятьдесят вёрст. Когда он совсем обессилел, он сошёл с дороги в лес и устроился под раскидистым дубом. Рубаха его совсем высохла. Сжавшись в комочек, путник устроился между корней и задремал.

Проснулся Павел оттого, что его ударили носком сапога.

– Да ты, видно, каторжник беглый, – сказал солдат.

– Nein. Ich geriet in Schwierigkeiten. Ich bin ein Adliger. Aus St. Petersburg. (Нет. Я попал в беду. Я дворянин. Из Санкт-Петербурга).

Павел не мог объяснить, почему он понимает солдата, но не может вымолвить ни слова на по-русски.

Солдат поморщился.

– Ить, я твою тарабарщину не понимаю, я в академиях не обучался. Илья Викторович, что он балакает?

К мужчинам приблизился ещё один молодой солдат. Он подошёл к Павлу, небрежно схватил его за руку, рассматривая следы.

– Qu'est-ce qui vous est arrivé? (Что с вами случилось?)

– Je me suis réveillé. Je ne me souviens presque de rien, sauf que je venais de Saint-Pétersbourg et que j'allais chez mon père à Paris. J'ai été volé. Je suis mort. (Я очнулся. Почти ничего не помню, кроме того, что я из Санкт-Петербурга и ехал к отцу в Париж. Меня ограбили. Я мертвец).

Солдат цокнул.

– Vous comprenez notre discours? (Понимаешь нашу речь?)

– Oui. Mais je ne dis pas. (Да, но не говорю).

– Пойдёмте, отвезём вас в ставку, попробуем помочь.

Через час солдаты приехали в небольшой посёлок недалеко от Вильны. Илья распорядился, чтобы несчастному нашли одежду да накормили.

Затем, немного пришедшего в себя Павла повели к командиру. Беспамятный скиталец и сам не знал – почему, но в армейской среде он сразу почувствовал себя как дома. Мужчине даже подумалось отчего-то, что, если удастся задержаться здесь подольше, к нему, возможно, вернётся память. Значит, нужно, чтобы командир позволил ему остаться. Вот только как убедить его оставить подозрительного незнакомца? Наверняка первым делом он заподозрит в Павле шпиона. Сам Павел, во всяком случае, что-нибудь такое бы и подумал.

И, тем не менее, всё время до встречи с командиром Павел думал только о том, как нужно ему здесь остаться. Это был буквально вопрос жизни и смерти. Мужчина концентрировался на своём желании так отчаянно, что в какой-то момент ощутил странный жар и покалывание в ладонях, которым, впрочем, не придал особого значения. Это ощущение не покидало его на протяжении всего разговора с командиром, который, на удивление, прошёл как по маслу. Павел, казалось бы, не рассказывал ничего, кроме своей, откровенно говоря весьма подозрительной, правды: что он дворянин, офицер гвардии в отставке, и кроме этого помнит о себе лишь то, что прежде, чем лишиться памяти, следовал по личному делу в Париж. В этом месте мужчина предположил, что, видимо, в дороге его ударили по голове и ограбили – этим лучше всего объяснялась как его амнезия, так и полное отсутствие какого-либо имущества.

Делясь всем этим, Павел постоянно думал о том, что сам бы он в подобную историю ни за что не поверил, однако командира, к его удивлению и радости, всё совершенно устроило, и он разрешил скитальцу остаться на какое-то время. Объяснение произошедшему Павел нашёл намного позже.

Среди военных Павел почувствовал себя намного лучше. Он стал вспоминать, что и сам был служивым. Но только никак не мог припомнить свой полк. Что он был военным, подметили и другие солдаты: хоть на вид мужчина многим из них годился в отцы, а выправку не потерял.

На несколько дней скиталец остался в ставке военных и всё это время показывал им чудеса обращения с оружием. В фехтовании мужчине так и вовсе не было равных. И умения его развеивали любые сомнения о его происхождении.

Русскую речь он всё ещё не мог вспомнить и общался с новыми знакомыми по-немецки, по-английски и по-французски. И язык его пытался выдавить хоть простые русские слова «да» и «нет», но обжигался, словно калёным железом, каждый раз, при попытке их произнести.

Ежедневно всё больше солдат собиралось посмотреть, как Павел палкой отделывает очередного горе-вояку. Даже ставки начали делать. И раз за разом, побеждая, Павел забирал выигрыш себе.

Однажды вечером, уже после отбоя, молодые офицеры решили спросить Павла, что же за родственника он ищет. Что помнит про него. И Павел вновь упомянул про некоего Ивана, что живёт в Париже.

– Эка, сколько таких Иванов в Парижах живёт! А кто он? Дипломат? Военный? Писатель, может, какой?

На фразе про писателя Павел схватился за волосы, словно пытался выдернуть воспоминания силой. А потом неуверенно кивнул.

– Ребята, вы писателей каких нынче читаете?

– Пушкина!

– Некрасова!

– Достоевского!

– Гоголя!

Мужчины перебивали друг друга. И их речь превращалась в спор. Но среди этих фамилий Павел не слышал нужной.

– Эти все не во Франции. Может, не столь этот твой писатель в таких краях в почёте. Бунтовщик какой. Много их развелось. И все, как один, писатели.

*

День за днём проводил Павел в военной ставке и медленно учил русскую речь. Тяжело она давалась ему. Чужеродно. Язык не слушался. И каждое слово приносило боль. А когда пытался он книги читать, так потом его мучили кошмары. Словно видел он вымышленных героев наяву, но в мире, ему неведомом. С высокими домами из стекла и каретах без лошадей, где женщины носили срамные одежды, а мужчины смотрели в светящиеся коробочки. И видел он сюжеты этих книг и этих героев именно в таких декорациях.

Ближе к лету решил Павел, что не может он больше гостить в ставке, да надо бы двигаться дальше, на запад. Деньги, что выиграл он у солдат, сохранил, только купил себе запасные сапоги (не потратил на лошадь) да направился в Париж пешком.

Провожали его солдаты уже как родного. И обещал им мужчина писать, как только доберётся во французскую столицу и разыщет отца.

Шёл он через военные ставки, где офицеры диву давались со странного путника. Некоторые сначала относились к нему с недоверием, но потом и вовсе как брата принимали, стоило начать делиться историями, которых за время похода у мужчины собралось предостаточно, а порой и какие-то другие байки всплывали, из прошлого. В каждой ставке Павел писал в ту самую первую часть в Вильне, где весь офицерский состав ждал этих писем, как из дома. Всем было интересно: дойдёт или не дойдёт. А некоторые стали слать письма в другие ставки, которые были по дороге Павлу.

Письма придавали веры в себя и уверенности, что он справится со всеми невзгодами. Со зверями дикими. С людьми незнакомыми да дорогами непроходимыми.

Иногда попадались и добрые люди, которые подвозили Павла до соседнего города. Иногда не было таких прохожих, и прятался мужчина от дождей и ветров, где придётся.

*

Неподалёку от Франкфурта удача покинула путешественника. Ему не посчастливилось встретить местную шайку разбойников. Не то чтобы у мужчины было что взять, но эти грабители готовы были забрать всё до последнего. В том числе и одежду, и обе пары сапог. Так Павел вновь остался без вещей, в придачу молодые поганцы повалили его на землю и переломали рёбра.

Какое-то время он так и провалялся на дороге, пока его не подобрал какой-то сердобольный бюргер. Он посчитал, что Павел – разбойник, которого бросили свои, и привёз его в ставку полевой жандармерии. Местные блюстители порядка решили, что можно повесить на мужчину все последние грабежи, даже устроили показательный суд, на котором бедный бродяга, до суда не проронивший ни слова, на прекрасном немецком языке объяснил, кто он, куда следует и что с ним произошло. О том, что планировали сделать полевые жандармы, Павел тоже не стал умалчивать. Так из зала суда и был он освобождён, чтобы продолжить путешествие.

Первым делом Павел отправился в военную ставку города, уже по привычке узнать, нет ли для него письма. И такое письмо нашлось. Ни денег, ни вещей для продолжения путешествия у мужчины не было, поэтому он и с германскими военными смог договориться до того, что временно поживёт среди них, будет учить молодых фехтованию до тех пор, пока не заработает на продолжение своего пути, или не вышлют ему помощь старые друзья из Вильны. Сначала Павла хотели признать шпионом, да только слава его, идущего от самого Санкт-Петербурга в Париж пешком, скакала впереди него. Германские вояки не отстали от своих русских коллег и тоже стали споры денежные устраивать: дойдёт ли Павел в Париж или нет.

Так, продолжая путешествие, мужчина слал письма уже по двум адресам: во Франкфурт и в Вильну.

*

Брюссель встретил Павла так, словно он всю жизнь провёл в этом городе. На постоялом дворе он познакомился с местной театральной труппой, а поскольку деньги у него вновь закончились, он представился и спросил, не найдётся ли для него работы. Сначала мужчина носил тяжёлые вещи, затем суфлировал лицедеям, а после за несколько месяцев настолько сблизился с труппой, что, казалось, и не нужно продолжать никакое путешествие. Какое-то время ему думалось, что он обрёл свой дом, и мысль разыскать отца стала ему казаться совершенно неуместной.

Так и отправил он два письма друзьям, что есть у него теперь постоянный адрес. Что не дошёл. Что дом нашёл. Семью обрёл. А когда письма пришли с ответами, Павел увидел, что никто из солдат не расстроился, напротив поздравляли и ждали, когда на гастроли приедет брюссельский театр. Случилось с Павлом и лёгкое романтическое увлечение. Влюбился он в одну певицу, да только та днями и ночами говорила про свою наставницу – Полину Виардо, и мужчина махнул рукой в попытке добиться взаимности и просто стал давать своей возлюбленной на уроки деньги – к тому моменту он уже неплохо зарабатывал написанием либретто. Заинтересовался Кирсанов и самой личностью Полины, которая жила в Париже.

Будучи набирающим популярность литератором, вращающимся в высших кругах богемного общества, сам Павел без особого труда познакомиться с госпожой Виардо. После нескольких встреч и беспечных разговоров Павел решил – была не была – спросить у самой Полины, не знает ли она некоего Ивана Сергеевича. Но Полина при одном этом имени вздрогнула и окаменела лицом, категорически отказавшись отвечать на этот вопрос. Вскоре она оборвала все контакты как с самим Павлом, так и с его окружением.

Этот случай омрачил жизнь мужчины в Брюсселе, он вновь написал своим друзьям и сказал, что почти год спустя продолжит своё путешествие в Париж.

*

Полмесяца шёл Павел в Париж. Сбил единственные сапоги, вновь мок под дождями, одежда его загрязнилась, и на руках снова проступили мозоли от дорожного посоха.

В Париже, по советам друзей-актёров, он отправился по театрам, где выступала Виардо, чтобы узнать: может быть, кто-нибудь знает, живёт ли в городе некий Иван Сергеевич?

И в одном из театров Павлу дали однозначный ответ:

– Конечно, знаем! Вы говорите о популярном писателе Иване Сергеевиче Тургеневе. А зачем он вам?

Павел заплакал, услышав эту фамилию. Сердце его билось так часто, будто он ждал встречи с самым дорогим и важным для себя человеком, которого не видел долгие годы. Всё сходилось: писатель Иван. Иван Тургенев. Значит, он – Павел Тургенев. Вот и нашлись.

Сначала путник думал подождать, прихорошиться, чтобы встретиться со своим отцом, но желание видеть того, кого он так долго искал, было сильнее здравого смысла и этикета. Узнав имя и адрес, не думая ни минуты, Павел бежал, спотыкаясь, по грязным парижским улицам в поисках дома своего отца. Он хотел броситься ему на шею, обнять и узнать правду. Узнать правду о том, что же их разлучило. Переулок, улочка, улочка, переулок, мостовая, нищие и богатые, резные шпили соборов и холодные каменные дома, аромат еды, запахи духов и вина. Запах грязи и дождей, водорослей на набережной Сены, – всё перекликалось и менялось, и только бег Павла да стук его сердца оставались неизменными.

*

Он остановился возле дома. Высматривал в окна своего отца, но во всех окнах были занавешены шторы. Павел начал звонить в колокольчик. Звонить отчаянно и часто. Так, словно где-то пожар. Слуга, вышедший к мужчине, слегка опешил, но Павел оттолкнул его в сторону.

– Мне нужно поговорить с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Это срочно.

Слуга так перепугался, что побежал вверх по лестнице, заикаясь, постарался объяснить про какого-то безумца. И Павел услышал скрип двери.

Иван Сергеевич спускался вниз неторопливо и вальяжно, одетый в халат, седые волосы его спадали ниже плеч. Мужчина был недоволен.

Увидев хозяина дома, Павел замер. Его пронзило. Не то яркое солнце, что было позади лестницы, что освещало мужчину со спины, не то его борода. Он показался в этот момент Павлу библейским Саваофом во всём его величии, во всём милосердии отца, встречавшего блудного сына. И Павел сделал шаг навстречу.

– Отец! Я нашёл вас. – Кирсанов зарыдал. Он шагнул к писателю и дрожащими руками попытался обнять его. Но Иван Сергеевич скривился, словно съел что-то кислое, и отшатнулся. Вскинул седую голову и презрительно спросил:

– Кто вы?

– Папа, – совсем по-мальчишески произнёс Павел. – Папа, ну узнай меня. Папа!

– Я понял, вы очередной лгун, который посягает природниться к моей славе и моим деньгам. Этого не будет, всего доброго. Жосьен, выпроводи этого нахала! – равнодушно и быстро отрезал Тургенев.

– Меня зовут Павел. Папа, вспомни меня. Меня зовут Павел…

– Я не знаю вас, – махнул рукой русский писатель и направился в другую комнату.

– Ты всё знаешь! – в ярости выпалил мужчина, которого уже под руку пытался выпроводить слуга. Неведомое озарение снизошло на мужчину, и он твёрдо проговорил: – Меня зовут Павел Петрович Кирсанов. Ты написал меня, отец. Я пришёл к тебе, к моему отцу. Я прошёл границы человеческих и нечеловеческих миров, чтобы встретиться с тобой. Но ты отрицаешь меня!

– Голубчик, вы, видно, не в себе, если воображаете себя одним из моих персонажей.

– Я в своём уме, отец, послушай меня!

– Жосьен, отпусти его. Это даже забавно, – равнодушным тоном произнёс Тургенев. – И зачем же, раз ты мой персонаж, ты сюда пожаловал?

– Я хотел тебя увидеть.

– Увидел. Теперь ступай, сынок, – издевательски проговорил Иван Сергеевич.

– Отец…

– Не называйте меня так. Я ещё в своём уме. Вы себя видели? Вы видели ваши грязные, изрытые язвами руки? В них нет ничего общего с руками Павла Петровича. А стать? А шарм? Вы проходимец, которому, уж не знаю как, но довелось прочитать моё творение. И вы решили так подобраться ко мне. Я общаюсь со своими читателями, но такая ложь – слишком даже для меня. Вы тратите моё время.

– Я твоя семья!

Иван Сергеевич приблизился к Павлу и схватил его за грудки.

– У меня есть семья! Когда я просил денег, прислала мне груду кирпичей. Нет уж, хватит с меня семьи. Тем более безумной, – седовласый мужчина говорил о чём-то своём. – Пшёл вон!

Кирсанов молчал. Всё это путешествие не имело никакого смысла. Он не понимал, зачем этот человек так с ним поступает. А потом одна-единственная фраза обрушила всё:

– Между прочим, настоящий Кирсанов был пустой тратой времени. Вы отлично подобрали себе имя персонажа.

Тургенев рассмеялся и закашлялся.

Павел Петрович стоял напротив своего создателя, и горькие слова вырвались из его рта громогласным проклятием:

– Я проклинаю тебя за то, что ты отрёкся от меня! От своего детища! Ты будешь несчастен и сдохнешь в муках! О, приди мне на помощь, защитник тех, от кого отреклись! Воздай же по заслугам этому напыщенному глупцу.

Тургенев снова близко подошёл к разъярённому гостю и плюнул Кирсанову прямо в лицо. Затем, молча развернулся и направился обратно в свою комнату. Павел выкрикивал проклятия на языке, который он сам не знал. Если бы только Иван Сергеевич прислушался, он бы тоже не узнал этот язык. В этих местах никто не говорил на таком наречии.

Никто, кроме господина, который протянул руку лежащему под дождём Павлу Петровичу.

– И Господь услышал твои молитвы. Этот старый дурак принёс много горя не только тебе. Гнилая кровь, невероятно гнилая кровь. Но благодаря тебе, друг мой, я нашёл его.

– Кто ты?

– Я – справедливость, которая приходит на зов всех отверженных. Я тот, кто помогает убивать ваших создателей, этих глупцов, играющих в богов…

И Павел Петрович ухватился за руку Чёрного Человека.