Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1-2.

Глава 16

Угроза Юлианы повисла в воздухе дамокловым мечом. Выбор был чудовищен: предать Алису или превратить Юлиану в доносчицу, а вместе с тем рискнуть всем. Но Артём, узнав, взорвался негодованием, а потом схватился за голову с криком: «Надо действовать, Гриш! Быстро!»

Мы нашли Юлиану в библиотеке, забившуюся в самый дальний угол. Её глаза, встретившие нас, были полны решимости и боли.

- Юль, – начал Артём, перекрывая моё начало, – дай нам три дня. Всего три! Клянёмся, всё утрясём. И с Алисой, и с этим… кружком. Без риска для тебя. Без доносов. Просто три дня.

Она смотрела на нас, особенно на меня, с недоверием, граничащим с презрением. «Что вы можете сделать за три дня? Ещё больше наломать дров?»

- Доверься, – сказал я тихо, глядя ей прямо в глаза, пытаясь передать всю серьезность. – Последний раз. Если через три дня не будет решения… делай, что считаешь нужным.

Молчание длилось вечность. Потом она резко кивнула, встала и ушла, не сказав ни слова. Мы выиграли отсрочку. Маленькую, хрупкую. Теперь нужно было совершить чудо.

План родился отчаянный и грязный. Если Голубев – главный локомотив моего исключения и камень на пути помощи Алисе – его нужно было убрать. Навсегда. Но компромата на него, настоящего, не было. Ни связей с радикалами, ни крупных взяток – лишь мелкое тщеславие и конъюнктурщичество. Значит, компромат нужно было создать.

- Фальсификация? – Артём ахнул, когда я изложил суть. - Гриш, это же… подло! И опасно!

- Опаснее, чем Алиса в руках Охранки? Чем исключение? Чем донос Юлианы? – спросил я, и в моем голосе звучала незнакомая мне самому холодная решимость. Я переступал черту. Ученый внутри уступал место игроку, готовому на всё. - Он начал эту войну. Мы закончим её его же методами, но эффективнее.

Кружок отреагировал на идею с мрачной решимостью. Связи с подпольной типографией были у Алисы и той части кружка, которой она доверяла. Знание «тёмных кабинетов» Академии – у Артёма. Моя метамагия – ключ к неуловимости.

Операция «Падающая Звезда», так мрачно пошутил Артём, началась немедленно.

Начать мы решили с главного блюда — запрещенной литературы, которую мы положили в нижний ящик его стола в кабинете и даже подумывали подбросить домой, проследив за ним. В состав «блюда» входили:

Свежий номер журнала «искра» - главного сочувствующего подполью

Брошюру Чернова о крестьянском вопросе.

Несколько листовок с призывами к студенческим сходкам.

И главное – тоненькую, специально отпечатанную брошюрку: «К вопросу о реорганизации Крестьянского поземельного банка: тезисы». На обложке – аккуратная надпись карандашом: «Для обсуждения в кружке. С.». Моя магия тщательно «состарила» бумагу и чернила, сымитировав давнее хранение, и замаскировала подлинность от простых обнаруживающих чар. Для эксперта Охранки – вызов, но времени на экспертизу у них, как мы надеялись, не будет.

Впрочем, был и десерт, который мы смогли положить в другие места, связанные с Голубевым:

Письма «благодарности»: Через подпольную типографию изготовили несколько писем на дешевой бумаге, якобы от мелких кружков в других городах. «Уважаемый товарищ Сокол! (известный псевдоним, который мы привязали к Голубеву через слухи) Ваши советы по организации ячеек в технических училищах неоценимы! Деньги на литературу получены. Ждем новых указаний!» Подпись – «Группа Сознательных». Моя рука, тренированная годами математических выкладок, идеально скопировала угловатый почерк Голубева на черновике «ответа», который найдут позже: «Деньги направьте на издание. Осторожность превыше всего. Сокол». Магия вплела в бумагу слабый, но узнаваемый эфирный след Голубева – его «магическую подпись», которую я уловил, наблюдая за ним на лекциях.

Манифест: Самая дерзкая часть и вместе с тем забавная часть - перчинка. На той же бумаге, что и письма «Сокола», напечатали краткий, но ёмкий текст марксистского толка: «Пролетариат и прогрессивное студенчество – союзники в борьбе против самодержавного гнёта и капиталистической эксплуатации. Только слом старой машины…» и т.д. В конце – размашистая подпись: «Г. Сокол». Здесь моя магия работала на полную – подделка почерка была безупречна, а магическая «аура» документа усилена, чтобы вызвать подозрения при беглом осмотре Охранкой.

Взятки: Вспомнив слухи и используя списки студентов прошлого года, которых Голубев «внезапно» перевел с троек на четверки, мы сфабриковали расписки: «Получено от студента Н.И. Петрова 50 рублей за успешную сдачу экзамена по высшей метамагии. Голубев. 15 мая 1898 г.». Подобных «расписок» сделали пять штук, с разными именами и суммами. Бумага и чернила – «состарены», подпись – идеальная копия. Кажется, компромат на Голубева всё-таки нашёлся, но я чувствовал, что надо бить из всех орудий

Бутылка «казённая»: Для полного образа опустившегося чинуши и скандала – бутылка дешёвой сивухи, наполовину пустая, с аккуратно стёртой казённой печатью, украденной со склада хозяйственного департамента Артёмом, засунутая в тот же ящик стола.

Информационная атака началась одновременно с подбросом:

Анонимки в аудиториях: Утром следующего дня на кафедрах в ключевых лекционных залах, где читал Голубев, появились копии «расписок» о взятках и обрывок «манифеста» с подписью «Сокол». Шёпот пополз мгновенно.

Письма ректору и деканам: Вежливые, анонимные, но с деталями: «Ваше превосходительство, совесть не позволяет молчать. В столе проф. Голубева обнаружена крамола и свидетельства лихоимства. Проверьте нижний ящик. Обеспокоенный патриот».

Донос в Охранку: Более детальный, отпечатанный на машинке: «Доношу, что профессор Голубев С.П., используя псевдоним «Сокол», ведет подрывную деятельность среди студентов, распространяет запрещенную литературу, экземпляр присовокупляем, получает взятки за экзамены, при сем копии расписок, и находится в состоянии алкогольного опьянения на рабочем месте. Имеются сведения о его связях с кружком Ливен А.В.» К письму прилагались искусно сделанные копии самых «убийственных» документов. Отправлено через подставное лицо.

«Утечка» в прессу, мякотка, которую предложил Артём: В редакцию консервативной «Гражданин» анонимно ушла копия «манифеста Сокола» и одна «расписка» с намёком, что источник – возмущенные студенты Академии Магических Искусств.

Эффект превзошел ожидания. Мы рассчитывали на волну подозрений, но получили цунами. Уже через два часа после анонимок Голубева вызвали к ректору на разговор и тот весь побледневший вышел прочь из кабинета Корфа. Лицо его выражало страх и апатию. Голубев шёл к кабинету и я смотрел за ним, но у дверей уже ждала охранка. Они предъявили ему бутылку, расписки, но, главное, кто-то крикнул, что нашёл-таки манифест. Голубева арестовали, а тот не пытался сопротивляться. Лишь немая покорность была на его лице. Вечером по Академии ползли слухи: обыск подтвердил наличие ВСЕГО! И литературы, и писем, и расписок, и бутылки! Голубев пытался кричать о подлоге, но «улик» было слишком много, и они были слишком «убедительны», особенно для Охранки, жаждавшей козла отпущения за убийство чиновника и неразбериху со студентами. Его защита в кабинете Охранки оказалась бесполезной против метамагической точности моей подделки и заранее подготовленного «магического фона» документов. На следующий день консервативные газеты вышли с кричащими заголовками: «КРАМОЛА В СТЕНАХ АКАДЕМИИ!», «ПРОФЕССОР-СОЦИАЛИСТ И ЛИХОИМЕЦ!» Имя Голубева было предано публичной анафеме.

Карьера Сергея Петровича Голубева рухнула в одночасье. Его арестовали Охранники прямо в его кабинете на глазах у потрясенных студентов и преподавателей. Обвинения – распространение запрещенной литературы, связь с подпольем под псевдонимом «Сокол», получение взяток, пьянство на службе. Комиссия по моему исключению была немедленно распущена – председатель сидел в тюрьме. Главный враг был уничтожен.

Мы стояли с Артёмом у окна в моей комнате, наблюдая, как серый закрытый экипаж увозит бывшего профессора. Артём молчал, его лицо было странным – не радостным, а скорее потрясенным содеянным.

- Мы его сломали, Гриш, – наконец прошептал он. – Совсем.

- Он сам выбрал путь палача, – ответил я, и в моем голосе не было ни торжества, ни сожаления. Была только ледяная пустота и осознание цены. – Теперь дорога Алисы на волю свободна. И моя – пока тоже.

Я посмотрел на свои руки – руки, способные творить чудеса точности и понимания. Теперь они были запачканы ложью и подлогом. Я переступил черту, за которой Денис-ученый окончательно уступил место игроку. Игра стала смертельно опасной, но отступать было поздно. Первый удар был нанесен. Теперь нужно было спасать Алису. И смотреть в глаза Юлиане. Последний день отсрочки истекал.

- Я больше не просто студент, Артём, – сказал я тихо, глядя на исчезающий в тумане экипаж. – Я стал оружием. И теперь нужно бить точно в цель. Следующая – Охранка. Вызволение Алисы.

Разгром Голубева был тотальным. Серый экипаж увёз его в неизвестность, оставив после себя вакуум власти в дисциплинарных вопросах и шлейф грязных слухов. Моя непосредственная угроза исключения испарилась вместе с его карьерой. Дорога к спасению Алисы, казалось, расчищена. Но победа оставила во рту вкус пепла.

Первым это ощутил Артём. Он не радовался. Он молча наблюдал за финальным актом – арестом Голубева – стоя рядом со мной у окна. Его обычно оживленное лицо было каменным. Когда экипаж скрылся из виду, он повернулся ко мне. В его глазах не было осуждения, лишь глубокая, растерянная тревога.

- Гриш… – его голос был непривычно тихим. – Это… это было слишком. Слишком жестоко. Подбросить крамолу… фальшивые расписки… бутылку… Его сломали. Навсегда.

- Он пытался сломать меня, Артём, – ответил я, избегая его взгляда, глядя на пустое место у административного корпуса, где ещё недавно стоял экипаж. – И Алису сломали бы. Это была война.

- Война? – Артём покачал головой. В его голосе прозвучала горечь. - Голубев был гадом, да. Конъюнктурщиком. Но он не заслуживал… этого. Тюрьмы. Позора. Ты стал таким же, как он? Хуже?

Его слова ударили больнее, чем я ожидал. «Я сделал то, что было необходимо, – отрезал я, но в моем тоне не было прежней уверенности. – Чтобы защитить тех, кто мне дорог.»

- Ценой себя? Ценой жизни другого человека? – Артём посмотрел на меня долгим, тяжёлым взглядом. - Ты же всегда был… нормальным человеком, правильным. Умным. Не таким. - Он не стал спорить дальше. Просто тяжело вздохнул. - Ладно. Алису вытаскиваем. Но… я не знаю, Гриш. Не знаю. - Он развернулся и ушел, его плечи были ссутулены под невидимой тяжестью. Его безоговорочная вера во меня дала трещину.

Юлиана узнала о падении Голубева быстро. Но её реакция была иной. Она не пришла ко мне. Вместо этого, как я узнал позже от осторожного Оболенского, она отправилась к Варламову. Что именно она сказала – неизвестно. Она не назвала имён, не обвинила меня напрямую в подлоге. Но она говорила обо мне. О моих изменениях. О моём отчаянии. О том, что я «запутался в тенях и готов на всё», что я «рискую не только собой, но и самой своей душой». Она просила Михаила Осиповича, как единственного, кто ещё мог иметь на меня влияние, «поговорить с ним, пока не поздно». Её мотивы были смешанными: остатки заботы, страх за меня, и, возможно, подсознательная надежда, что Варламов оттянет меня от Алисы.

Варламов пришёл сам. Не в лабораторию, а ко мне в комнату. Он выглядел ещё более усталым и постаревшим, чем после нашего последнего разговора. Его глаза, за стеклами очков, изучали меня с новой, глубокой печалью.

- Григорий, – начал он без предисловий, садясь на единственный стул. – Со мной говорили. Не называя имён. Но я понял. О Голубеве. О методах, которые… использовались. - Он помолчал, собираясь с мыслями. - Я всегда видел в тебе чистый ум. Ум, способный постигать гармонию вселенной, красоту формул, тайны "Кристалла". Ум учёного. Не… интригана. Не палача.

- Михаил Осипович, – попытался я прервать его, но он поднял руку.

- Дай договорить. Я знаю, что ты защищался. Знаю, что пытаешься спасти ту девушку. Но Григорий… посмотри, во что ты превращаешь себя! Ты используешь свой дар – дар метамага, дар видеть суть вещей – для подлога? Для распространения грязи? Ты уподобляешься тем, кого презираешь!

В его голосе звучала неподдельная боль. Боль учителя, видящего, как его лучший ученик губит свой талант.

- Наука требует чистоты рук, Григорий, – продолжал он страстно. – Чистоты помыслов. Иначе она становится просто инструментом. Опасным инструментом в грязных руках. Ты же можешь больше! Столько больше! Вернись к формулам. К "Кристаллу". Я… я могу попытаться восстановить доступ. Забудь эту политику, эти тёмные игры!

Его слова, его искренняя вера в чистую науку, когда-то были бы для меня законом. Но сейчас они звучали как наивная сказка. Я посмотрел на свои руки – руки, способные творить эфирные чудеса и подделывать документы с хирургической точностью.

- Михаил Осипович, – сказал я спокойно, глядя ему прямо в глаза. – Я благодарен вам. Безмерно. Но вы ошибаетесь. Я не для тишины кабинетов и пыли архивов. Формулы… "Кристалл"… это прекрасно. Но это не власть. А в этом мире, – я кивнул в сторону окна, за которым лежал город, опутанный интригами и страхом, – выживает лишь тот, у кого есть власть. Влияние. Я понял это, когда стоял над поверженным Меншиковым, когда видел, как Охранка уводит Алису, когда Голубев готовил мне гибель. Знание – оружие. И я научился им пользоваться. Не только для созидания. Но и для защиты. Для достижения целей. Я выбрал свой путь.

Варламов смотрел на меня, словно видел впервые. Его глаза наполнились не только печалью, но и ужасом от осознания. Он медленно поднялся.

- Тогда я не могу тебе помочь, Григорий, – прошептал он. – Твой путь… он ведет в пропасть. И я не хочу смотреть, как ты падаешь.- Он вышел, не оглядываясь. Дверь закрылась тихо, но окончательно. Мост к старой жизни был сожжен.

Тем временем кружок работал. Деньги кассы взаимопомощи, связи Оболенского и Шереметева, нанятый дорогой и беспринципный адвокат, знающий все судейские карманы, сделали свое дело. Охранка, получив солидный залог и не найдя пока прямых улик против Алисы, связывающих её с убийством Петрова-Соловьёва, хотя подозрения оставались, вынуждена была отпустить её. На свободу, но под негласный надзор.

Она пришла ко мне вечером того же дня. Постучала тихо, но уверенно. Я открыл. Она стояла на пороге – бледная, чуть похудевшая, но не сломленная. В её светлых глазах за стеклами очков горел знакомый огонь, смешанный с глубокой усталостью и… благодарностью. От неё пахло тюремной сыростью и слабым, но стойким ароматом орхидеи.

- Григорий, – её голос был хрипловатым. – Я… пришла сказать спасибо. За всё. За митинг. За адвоката. За… Голубева. - В её взгляде читалось понимание. Она знала, кто был автором его падения.

Я молча впустил её. Принес бутылку красного вина, оставшуюся с прошлых, более спокойных времен. Мы сидели за небольшим столом, пили вино из простых стаканов. Говорили мало. О тюрьме – скупо, без деталей. О давлении Охранки. О том, что её выпустили, но не отпустили. О том, что борьба продолжается. Она рассказывала, я слушал. Вино согревало, снимая остатки напряжения, растворяя ледяную скорлупу, в которую я заключил себя.

Благодарность в её глазах постепенно сменилась чем-то другим. Более тёплым. Более опасным. Мы понимали друг друга слишком хорошо. Мы переступили черту – каждый по-своему. Мы были союзниками в тени, где правила чести и морали гнулись под грузом необходимости. Вино и усталость, облегчение и напряжение последних дней сделали своё дело.

Разговор иссяк. Наступило молчание, густое и значимое. Наши взгляды встретились и зацепились. В её глазах не было игривости, только вопрос и приглашение. Я встал. Она встала. Никаких лишних слов. Просто близость, возникшая из общей борьбы, общей опасности, взаимного спасения.

Я погасил лампу. В комнате, освещенной лишь тусклым светом фонаря из окна, всё было просто и неизбежно. Прикосновения были осторожными вначале, потом увереннее. Снятые очки, пальцы, вплетённые в белые волосы. Шёпот имён, смешанный с дыханием. Запах орхидеи, вина и её кожи. Одежда, уступающая место теплу тел. Не страсть, не любовь в привычном смысле – а взаимное признание. Признание силы. Признание риска. Признание того, что мы теперь связаны не только идеями, но и этой тёмной рекой, по которой плывём.

Потом – тишина и тепло под грубым одеялом. Её голова на моем плече, дыхание ровное, усталое. Я лежал, глядя в потолок, ощущая тепло её тела и холод пустоты внутри. Я спас её. Я уничтожил врага. Я получил то, чего желал подсознательно. Но цена оказалась высокой: отчуждение Артёма, разрыв с Варламовым, недоверие Юлианы и… что-то необратимо сломанное во мне самом. Я получил власть над своей жизнью. Но будто бы потерял часть души. И в этой тишине, под мерное дыхание Алисы, я понимал: назад пути нет. Игра только начиналась, и ставки росли. А следующая партия будет играться с Охранкой. И проиграть её было нельзя.