Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1-2.

Глава 3

Утро началось с того, что Даша уронила поднос. Фарфоровая чашка с позолотой разбилась о пол, рассыпав осколки, похожие на лепестки хризантем. Она замерла, будто превратилась в статую из сахарной глазури, а я, не успев одеться, уже стоял на пороге столовой в рубашке с расстёгнутым воротом.

— Простите, барин, я… — она упала на колени, торопливо собирая черепки, но я опередил её, схватив за локоть.

— Не режь руки. — Голос прозвучал резче, чем хотелось. Она вздрогнула, и тонкая кость под пальцами дрогнула, как крыло пойманной птицы. — Подметёшь потом.

Она подняла глаза. Солнце из окна упало ей в зрачки, превратив карие в янтарные. На щеке дрожала капля пота, и я вдруг осознал, как близко наклонился. Слишком близко для барина и служанки. Слишком далеко для чего-то другого.

— Спасибо, — прошептала она, аккуратно освободив руку. Пятки зашлёпали по коридору, унося с собой запах ржаного хлеба и растерянности.

Я провёл весь следующий день, чтобы попробовать разобраться в астрологии. Память Григория возвращалась постепенно и я вдруг осознал, что он думал использовать эти знания, чтобы разобраться с долгами, хотя так и не решился. Работает это или нет, но идея казалась хорошей, даже если просто придётся всучивать всякий бред местным дворянам. Впрочем, я решил начать с малого...

Надо было ехать в город. Дорога в уездный город вилась меж берёзовых рощ, где стволы, будто исписанные тайными формулами, тянулись к небу. Колесо телеги подпрыгивало на камнях, и я то и дело хватался за борт, чтобы не слететь. Даша, сидевшая сзади на мешке с яблоками, смеялась каждый раз, когда меня подбрасывало:

— Барин, да вы как на качелях! - кажется, рулить в местном мире я не умел.

К полудню показались первые дома — деревянные, с резными наличниками, но кое-где уже попадались каменные особняки. Над крышами вились дымы двух стихий: чёрный — из фабричных труб, и алый — из горелок уличных фонарей. Их трепетный свет напоминал мне лабораторные горелки из прошлой жизни, но здесь пламя изгибалось, будто живое.

— Вам к купцам на торжище? — кучер обернулся, показывая редкие зубы. — Или в трактир?

— Туда, где натальные карты продают, — ответил я, поправляя цилиндр, который всё норовил сползти на ухо.

Торговая площадь встретила гомоном и запахом гвоздики. Купцы в поддёвках с магическими амулетами вместо запонок расхваливали товар:

— Артефакты от лучших мастеров Архангельска! Ловцы снов, на удачу на семь поколений вперёд, из самой Америки!

— Зелья от кашля! С церковным благословением и без!

Я выбрал угол у часовни с фреской Георгия Победоносца, поражающего дракона какими-то символами. Разложил на ящике карты звёздного неба, кристалл кварца и медную астролябию — единственное, что не стыдно было показать.

— Гороскопы для удачи в торговле! — крикнул я, чувствуя, как голос тонет в шуме. — Расчеты по новейшим методикам Императорской академии!

Первым подошёл купец с бобровой бородой и цепью из серебряных рун на шее. Его кафтан пах имбирём и пивом.

— Ты дворянин? — прищурился он, разглядывая мой потёртый, но добротный сюртук. Казалось, его вопрос был тонко оценкой, чтобы понять что он покупает.

— Грановский, — кивнул я, доставая дневник с расчётами. — Ваше имя и дата рождения?

— Степан Игнатьевич. Родился когда Меркурий в Водолее был, — важно изрёк он, и я едва сдержал улыбку. Эти люди верили звёздам, как биржевым сводкам.

Я начертил зодиакальный круг, подставляя под его дату коэффициенты из учебника метамагии. Цифры ложились ровно, как кирпичи в стене. Степан Игнатьевич наблюдал, затаив дыхание, когда я выводил уравнение, связывающее позицию Юпитера с процентом прибыли.

— Видите эту кривую? — ткнул карандашом в график. — Через неделю Марс войдёт в сектор риска. Не заключайте сделок с южными партнёрами.

— А с северными? — он наклонился так близко, что я почувствовал запах лукового пирога.

— Север — под покровительством Урана. Там возможны… — заглянул в таблицу лунных фаз, — неожиданные повороты. Но прибыльные.

Он швырнул на стол три рубля — монеты с профилем императора и двуглавым орлом, держащим жезл с нанизанными сферами. За ним потянулись другие: купчиха, желавшая узнать лучший день для свадьбы дочери; старик, искавший клад по старым картам; даже священник с просьбой рассчитать время для освящения колокола.

К закату мои карманы звякали медью и серебром. Даша, торговавшая яблоками у телеги, смотрела на меня с немым вопросом, но я лишь подмигнул, пряча последний рубль в потайной карман жилета.

Ермолаев ждал у трактира «Три стихии», где над дверью были изображены скрещенные молния, капля воды и каменная глыба. Его борода, заплетённая в косичку с бусинами, дёргалась в такт жующей челюсти.

— Ого, — протянул он, пересчитывая деньги. — Дворянин, да в астрологи ударился. Не по чину.

— Деньги те же, что у купцов, — ответил я, глядя, как его прислуга взвешивает серебро на весах.

— Только не забудь, — он сунул монеты в кошель, — через неделю — остальное. А то твой папаша в Монголии, уже не защитит.

По пути назад Даша молчала, обнимая пустой мешок от яблок. Только когда телега выехала за околицу, где дорогу начали обступать сосны, она вдруг сказала:

— Вы сегодня… как будто другим стали. Не тем барином, что книги читал.

— А каким был тот? — спросил я, наблюдая, как закат красит её щёки в цвет спелой сливы.

— Боялся. Всего-всего. — Она отвернулась, поправляя сбившийся платок. — А вы… вы на них всех смотрите, как на цифры.

Я хотел рассмеяться, сказать что-то о ковариантности и векторах, но вдруг заметил, как её мизинец дрожит в полушаге от моей ладони. Достаточно было подвинуть руку — и наши пальцы соприкоснулись бы меж колыханием мешковины. Но телега встряхнулась на ухабе, и момент рассыпался, как песок сквозь сито.

— Завтра поедем в Черноречье, — сказал я вместо того, что следовало. — Там, говорят, купцы щедрее.

Она кивнула, а я уткнулся в карту, где красным крестиком была отмечена Академия. Всего тридцать вёрст до поворота судьбы. Тридцать вёрст и одна неделя, чтобы перестать быть крысой в лабиринте долгов.

Обратная дорога пролегла через поле, где ветер гнал по колосьям волны, словно невидимый корабль бороздил золотую гладь. Даша молчала, укачиваемая скрипом телеги, а я считал берёзы у обочины, каждая — как штрих в небесной формуле. Тени удлинялись, цепляясь за колёса, а вдали уже мерцали огни усадьбы — тусклые, но упрямые, будто звёзды, упавшие в траву.

— Почему Ермолаев сказал, что дворянам не по чину? — спросил я, когда телега въехала в берёзовую аллею, где стволы стояли парами, будто застывшие кавалеры. — Разве астрология не часть магии?

Даша вздрогнула, будто я разбудил её от сна. Она долго поправляла платок, собирая слова:

— Дворяне… они серьёзной магией занимаются, основы всякие изучают. Или стихиями. А звёзды… — она махнула рукой к небу, где зажигались первые точки, — это для тех, у кого нет родовых резервуаров, имени, учёности. Для мещан, закончивших академию. Хотя… — голос дрогнул, — говорят, у императора свой астролог есть. Из князей.

Родовых резервуаров… Мозг тут же вспомнил какую-то лекцию, которую слушал Григорий. Бас учителя повторял, как будто вдалбливая знания в юный разум — есть четыре источника силы: тело, род, дух и мир. Разберём каждый… А дальше вновь туман забытья.

Колесо наехало на камень, и мы невольно прижались друг к другу. Её плечо оказалось тёплым, как страница старой книги, оставленной на солнце. Я отодвинулся первым.

— Значит, я только что опозорил род? — усмехнулся я, глядя, как вдали показывается крыша дома. Одна из ставень теперь висела ровно — Даша, видимо, починила её, пока я копался в книгах.

— Вы… вы пытаетесь спасти дом. — Она сказала это так тихо, что слова едва перекрыли стрекот кузнечиков. — Прежний барин просто ждал. А вы…

Телега остановилась у крыльца, с которого исчезли паутины. Даша спрыгнула первой, ловко подхватив пустой мешок, и я заметил, как на перилах теперь лежит полосатая тряпица — может, единственная попытка украсить убогость.

В прихожей пахло воском и мятой. Даша зажгла лампу — не коптилку, а настоящий артефакт с ярким огнём внутри, купленный, наверное, на последние деньги. Пламя танцевало за стеклом, отбрасывая на стены узоры, похожие на звёздные карты.

— Он же почти потух, — я кивнул на лампу, вспоминая, как вчера такой же огонёк был размером с горошину.

— Заправила керосином, — она потупилась, вытирая уже чистый стол. — Отец Матвей дал немного, когда я заходила.

Я прошёл в кабинет, где на столе уже лежала стопка свежих листов — Даша, оказывается, достала со чердака бумагу, пожелтевшую, но пригодную для расчётов. Рядом стояла чернильница с новым пером.

— Спасибо, — сказал я, но она уже скрылась на кухне, где зазвенела посуда.

Вечерний чай подали в фамильном сервизе с трещиной через герб. Даша наливала, держа чайник двумя руками, будто боялась расплескать последние листья. Я наблюдал, как пар клубится над чашкой, рисуя в воздухе спирали, похожие на галактики.

— В академии… — начал я, вертя в пальцах монету с императорским профилем, — учат астрологии? Или только высшим дисциплинам?

Даша замерла с сахарницей в руках. Сахар-рафинад, купленный сегодня, блестел, как крошечные кристаллы кварца.

— Говорят, там факультеты разные. — Она осторожно положила два куска мне в чашку, хотя я не просил. — Дворяне изучают всякое. Мещане — астрологию, создание талисманов, да зелий целебных… — голос затих, будто она сама испугалась своей смелости. — Вы… хотите поступить?

Вопрос повис в воздухе, смешавшись с ароматом чая и треском поленьев в камине. Я взглянул в окно, где за стеклом темнела ночь, такая же глубокая, как интеграл без пределов. Где-то там, за тридцатью вёрстами, Академия ждала — каменный исполин, обещающий нечто большее, чем просто ярмарочные гадания.

Но прежде чем я успел ответить, Даша вдруг вскрикнула — чашка выскользнула из её рук, обдав платье кипятком.

Ночь после разговора об Академии была беспокойной. Ветер шелестел страницами книг на столе, будто сам воздух торопил меня к решению. Я лежал, глядя на трещину в потолке, которая будто извивалась в сумерках, как интегральный знак, и чувствовал, как мысль, долго зревшая подспудно, наконец оформилась в твёрдое:«Поступлю. Во что бы то ни стало».

На рассвете, когда Даша ещё спала, я вышел в сад. Роса серебрила крапиву, а над прудом клубился туман, словно призраки прошлого танцевали менуэт. У старой беседки, где когда-то отец учил меня шахматам, нашёл ржавые фигуры — король всё ещё стоял под шахом, как в тот день, когда он уехал.

— Вам письмо, — голос Даши заставил обернуться. Она стояла на крыльце, закутавшись в платок, с конвертом в руках. Сургучная печать — двуглавый орёл с жезлом, обвитым магическими рунами.

Отец.

«Григорий. Экспедиция столкнулась с… (далее чернила размыты). Посылаю 3000 рублей. Уладь дела с долгами. Береги имя». Ни «сын», ни «с любовью» — сухой стиль человека, чьи чувства измерялись векселями. Но в уголке страницы — едва заметная капля, похожая на слезу. Или дождевую каплю.

— Даша, — я повернулся, сжимая конверт. — Сегодня поедем к Ермолаеву.

Дорога в город петляла меж полей, где ветер гнал по скошенной стерне волны, напоминающие дифференциальные уравнения. Даша, примостившаяся на облучке рядом с кучером, украдкой поглядывала на меня. Её пальцы то и дело тянулись поправить мою съехавшую набок шляпу, но останавливались в сантиметре от ткани.

Ермолаев принял деньги в конторе, пахнущей кожей и жжёным кофе. Его кабинет украшала картина — Ермолаев в камзоле перед каким-то блюдом. Жуткая безвкусица.

— Не ожидал, — пробурчал он, пересчитывая ассигнации. — Дворяне редко долги возвращают. Считают ниже достоинства.

—Грановские держат слово, — ответил я, глядя, как солнечный луч играет на медной табличке с девизом: «Прибыль — лучшая молитва».

На обратном пути заехали на рынок. Даша, получив наконец жалование, сжала монеты в кулаке так, будто боялась, что они испарятся.

— Купи себе платок, — сказал я, когда она замерла у лотка с тканями. — Шелковый.

— Зачем? — она потрогала алый шёлк, тут же отдернув руку, будто обожглась. — Я же горничная…

— Горничная дворянина. — Я кивнул продавцу, протянувшему отрез. — И заслуживаешь большего, чем заплатки.

Она повязала платок тут же, на рыночной площади, и внезапно преобразилась — будто серая бабочка сбросила кокон. Прохожие оборачивались, а я поймал себя на мысли, что смотрю на неё дольше, чем следовало бы.

Вечером, разбирая книги в кабинете, наткнулся на альбом с фотографиями. Отец на фоне монгольских степей — высокий, в пробковом шлеме, с циркулем в руке. Рядом подпись:«Измерение геомагнитных аномалий. 1894». В другой фотографии — я, вернее, прежний Григорий, лет десяти, с моделью воздушного змея в форме додекаэдра. Отец стоял позади, его рука лежала на моём плече, но пальцы не обнимали, а лишь легко его касались.

— Вы звали? — Даша заглянула в дверь, неся поднос с чаем. Новый платок оттенял её скулы, делая лицо почти красивым.

— Нет. То есть да. — Я захлопнул альбом. — Поможешь написать письмо?

Она села за секретер, обмакнула перо, и я начал диктовать, глядя, как её рука выводит ровные буквы: «Глубокоуважаемый П.И. Свешников…»

Слова о программе Академии, просьбы о рекомендациях ложились на бумагу, будто формулы на грифельную доску. Даша писала, изредка останавливаясь, чтобы стряхнуть чернильную каплю, и в эти моменты её ресницы отбрасывали тени на щёки, похожие на знаки интегралов.

— Готово, — она протянула лист, и наши пальцы едва коснулись. В доме вдруг стало тихо, будто даже мыши затаились в стенах.

— Спасибо, — сказал я, и это «спасибо» звучало как что-то большее.

Она ушла, оставив за собой запах шёлкового платка и надежды. Я же вышел в сад, где луна висела над прудом, как медный грош в чёрном бархате неба. Где-то там, за тридцатью вёрстами, Академия ждала — циклопический лабиринт из камня и знаний.

— Справимся, — прошептал я, обращаясь к призраку отца в своём сердце. — Справимся.

А в доме, за тонкой стеной, тихо звенела посуда — Даша мыла чашки, напевая мелодию, которую, кажется, не слышала сама. Её голос смешивался с шелестом страниц в кабинете, где письмо Свешникову лежало под прессом, готовое утром отправиться в путь — первый шаг из тысячи навстречу звёздам.