Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1-2.

Глава 52

Полночь. Академия Магических Искусств, днем шумная муравьиная куча знаний, ночью превратилась в каменного исполина, спящего кошмаром. Западное крыло, отдаленное, облезлое, тонуло в густой, вонючей сырости, поднимавшейся с Невы и каналов. Туман не просто висел – он лип к стенам, заползал в каждую щель, превращал фонари в желтые, расплывчатые призраки. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом мокрого камня, старой штукатурки, плесени и чего-то еще – страха и запретного знания, хранящегося за этими стенами.

Я прижался спиной к ледяной, шершавой поверхности ниши у служебного входа. Не дверь даже – низкая, обитая железом арка, ведущая куда-то в подземелья хозяйственных служб. Место было выбрано Чижовым – слепое пятно в патрулях ночных сторожей, вне поля зрения редких окон, где еще теплился свет дежурных. Мой сюртук моментально пропитался влагой, холод проникал под кожу, заставляя зубы стискивать непроизвольную дрожь. Но не холод был главным. Главным было ожидание. И мысли. Мысли, которые грызли мозг острее крыс в подвале.

Василий Чижов. Тихий, нервный Василий. С его дрожащими руками, вечно бегающими глазами, видящими «слишком много». Я всегда считал его слабым звеном. Испуганным зверьком, случайно попавшим в круговорот событий слишком больших для него. Уязвимостью. Проблемой, которую нужно решить – сдать, убрать, изолировать. Ошибка. Грандиозная, почти фатальная ошибка.

Вот он сейчас там, в чреве каменного чудовища. Прошел мимо меня час назад, не оглядываясь, сгорбленный, почти крадущийся. Но в его походке не было прежней дрожи загнанного кролика. Была сосредоточенная, кошачья осторожность. И в его глазах, мельком брошенных в мою сторону перед тем, как раствориться в темноте арки – не страх. Расчет. Холодный, как этот туман. Онзнал, куда идет. Знал, что делает. Зналриски. И шел не потому, что я его заставил, а потому, что просчитал: этот риск меньше, чем риск провала завтра. Меньше, чем риск оказаться в застенках Охранного Отделения по любому из возможных сценариев.

Как он вынесет свитки? Вопрос висел в воздухе, как капли на моем воротнике. У него есть доступ к закрытому фонду – как помощнику педантичного профессора древних шрифтов. Но доступ – не право выноса. Особенно таких вещей, как «Песнь Ледяного Ветра» или «Дыхание Слепого Океана». Сигнализационные чары на самих свитках? На дверях хранилища? На полках? Ловушки, реагирующие на несанкционированное прикосновение? Чижов чувствовалих. Это была его странная, пугающая сила – видеть метафизические следы, колебания энергии, невидимые глазу. Как он чувствовал искусственную природу моего эгрегора. Не просто чувствовал – понимал, что это значит. И молчал. До поры.

Именно это сейчас осознавалось с леденящей ясностью. Его молчание – не трусость. Стратегия. Он не запаниковал и не побежал доносить сразу. Он затаился. Стал наблюдать. Собирать информацию. И когда давление в кружке возросло, когда моя позиция пошатнулась из-за затянувшегося ожидания весточки от Забайкальского – он сделал ход. Тот самый взгляд кружка в его сторону перед началом обсуждения. Тот его кивок – не санкция, а демонстрация силы. Вот кто здесь истинный центр. Вот кому вы доверяете. Он – ваш арбитр. Он решает, следовать ли за этим самозванцем с его безумными планами.

И он вышел из тени. Не для того, чтобы помочь. Чтобы взять контроль. Чтобы поставить меня в зависимость от его действий. От его «дара», который был ему не проклятием, а инструментом. Выкрасть свитки? Для него, чувствующего каждую магическую нить охраны, это не самоубийство. Это сложная задача, но решаемая. Как шахматная партия. Он просчитывал шаги сейчас там, в темноте, среди древних фолиантов и спящих чар, с той же холодной точностью, с какой планировал свое возвышение в кружке.

А я? Я стоял снаружи. Мокрая, дрожащая ширма. Отвлекающий маневр на случай, если что-то пойдет не так. Его страховка. И его заложник. Потому что если его поймают – он не придет один. Он приведет к моему порогу. «Грановский заставил! Он агент! Он угрожал!» И поверят. Оля поверит. Николай задумается. Анна сочтет логичным. Потому что Чижов – свой. Тихий, нервный Василий. А я? Я – лидер с темным эгрегором и безумными планами.

Мысли кружились, как туманные вихри. Энергия эгрегора клокотала внутри – черная, мощная, но беспомощная против этой тихой, рассчитанной угрозы. Она могла расплавить карету, но не могла расплавить хитросплетение лжи и манипуляции, которое Чижов плел вокруг меня. Он оказался не пешкой. Он оказался игроком. Игроком, который видел доску лучше меня. Его «метафизическая чувствительность» – это не просто видение следов. Это видение связей. Видение слабостей. Видение того, как дергать за ниточки.

Шорох.

Не из арки. Сверху. Я вжался в нишу, сливаясь с тенью и камнем. По мосткам высоко на стене, едва различимый в тумане, прошел сторож. Фонарь в его руке колыхался, бросая прыгающие желтые пятна на мокрые стены. Он зевнул, громко, по-звериному, потер рукавом лицо и побрел дальше, его шаги глухо отдавались по металлическим решеткам. Сердце колотилось, стуча в висках в такт этим удаляющимся шагам. Сколько времени прошло? Полчаса? Час? Что там происходит? Нашел ли он свитки? Обходит ли ловушки? Или уже лежит с перерезанным горлом в луже собственной крови, активировав какую-нибудь стражую руну?

Время текло с чудовищной, издевательской медленностью. Каждая капля воды, падающая с карниза мне за воротник, казалась вечностью. Туман сгущался, превращая мир в серую, беззвучную вату. Даже шум далекого города – гудки пароходов на Неве, редкие крики – не проникал сюда. Только мое дыхание, учащенное, и бешеный стук сердца. И мысли. Беспощадные мысли.

Чижов был врагом. Не потенциальным. Не возможным. Реальным и смертельно опасным. Более опасным, чем Забайкальский с его жадностью и глупостью. Более опасным, чем анонимные филеры Охранки. Потому что он был внутри. Внутри доверия. Внутри моей собственной легенды. Он знал мою тайну. И он использовал ее, не атакуя в лоб, а исподволь, подкапываясь под основание моей власти в кружке. Завтра нам предстояло вместе ломать карету. Сливать магические потоки в едином смертельном усилии. А после… После он предъявит счет. Или просто потянет за ниточку, обрушивая всю конструкцию на мою голову.

Убрать его? Мысль, холодная и острая, как лезвие, пронзила мозг. До завтра. До того, как он станет незаменимым героем, вынесшим свитки. В темном переулке по дороге домой. Нож в спину. Быстро. Тихо. Эгрегор мог бы стереть следы, сжечь тело… Но риск! Если его исчезновение заметят до завтрашнего вечера? Если его свяжут с кражей в библиотеке? Кружок запаникует. План рухнет. Седов… Нет, о Седове нельзя было думать здесь, на улице, но его ледяной взгляд будто пронзал туман. Провал был недопустим. Чижов должен был жить. До завтрашней ночи. До выполнения своей роли в ограблении. А потом… Потом мы разберемся. На верфи. В хаосе. «Случайная» пуля. «Неудачное» падение под колеса рушащейся кареты. Возможности найдутся.

Тишина. Глубокая, давящая. Даже капли перестали падать. Туман стоял стеной. Вдруг – едва уловимый скрип. Не дверной петли. Скорее… смещение камня? Трение по штукатурке? Из темноты арки выползла тень. Низкая, сгорбленная, держащая что-то объемное, плотно завернутое в темную, грубую ткань. Чижов.

Он двигался не крадучись, а с той же сосредоточенной осторожностью, что и на входе. Но теперь в его движении читалась не просто осторожность – уверенность. Он нес сверток не как вор, похитивший сокровище, а как мастер, забравший свой законный инструмент. Он подошел ближе. В тусклом отблеске далекого фонаря я увидел его лицо. Бледное, как всегда. Но не искаженное страхом. Напряженное – да. Но в глазах горел холодный, четкий огонь выполненной задачи. И… удовлетворение? От того, что справился? Или от того, что еще больше меня поставил в зависимость?

Он остановился в шаге, его глаза, адаптированные к темноте библиотеки, без труда нашли меня в нише.– Готово, – прошептал он, голос был ровным, без тряски. – Два. «Ледяное Дыхание» и «Туман Памяти». Достаточно. – Он не стал показывать сверток, лишь чуть приподнял его. – Идем. Быстро. Надо спрятать до завтра. И… – он посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни благодарности, ни страха, только плоская констатация факта, – …никто не поднял тревогу. Пока.

Он двинулся вдоль стены, не оглядываясь, зная, что я последую. Я оттолкнулся от холодного камня, чувствуя, как ноги одеревенели от долгого стояния на холоде. Сверток в его руках казался мне не источником силы для завтрашнего тумана, а трофеем врага. Доказательством его ловкости, его расчета, его скрытой мощи. Василий Чижов. Больше не испуганный студент. Игрок. Опасный и непредсказуемый. И завтра, на Охтинской верфи, нам предстояло сыграть в смертельную игру не только с инкассаторами, но и друг с другом. Первый ход он уже сделал. Теперь была моя очередь. И ставки были выше, чем когда-либо.

Охтинская верфь встретила нас гнилым дыханием спящего промышленного гиганта. Старый дуб, указанный Николаем как точка сбора, стоял на отшибе, черный и корявый, как страж ада перед вратами этого металлического и деревянного чистилища. Туман здесь, подпитываемый близостью Невы и заводскими испарениями, был гуще, липче, пропитан запахом ржавчины, гниющей древесины, дегтя и чего-то кислого – отбросов или химикатов. Он обволакивал фигуры, прибывающие одна за другой из сырой мглы, делая их призраками еще до начала действия.

Чижов пришел первым, его сверток, плотно завернутый в грубый брезент, он прижал к груди, как младенца. Я – следом, кожей ощущая его молчаливое, но подавляющее присутствие. Потом появился Николай – массивный, неспешный, его тяжелый взгляд сразу упал на сверток. Анна и Семен вышли из тумана почти одновременно, как тени, их лица напряжены, движения резки. Оля пришла последней, бледная, с огромными глазами, в которых читался немой ужас перед предстоящим. Ее пальцы нервно теребили край плаща.

Без лишних слов, жестом, Николай повел нас вглубь верфи. Мы шли по узким проходам между высокими, почерневшими от времени и копоти корпусами складов. Воздух вибрировал от далекого, но постоянного гула ночных работ где-то в доках, смешиваясь с шелестом наших шагов по мокрой, замасленной земле и редкими каплями, падающими с переполненных желобов. Запах был ошеломляюще гнетущим: влага, плесень, металлическая пыль, гниющее дерево, мазут.

Тот самый проезд. Он открылся внезапно – узкая щель между двумя бесконечно длинными, мрачными корпусами складов N16 и N18. Как предсказывал Забайкальский – идеальная ловушка. Шириной едва на две телеги. Мощеный, но разбитый булыжник, покрытый слоем вонючей грязи и масляных пятен. Высокие, глухие стены по бокам, лишь кое-где прерываемые заколоченными дверями или крошечными, зарешеченными окнами под самой крышей. В конце – тупик, упирающийся в стену склада N17, нашей цели. Над проездом кое-где висели чахлые фонари, их тусклый, больной свет лишь подчеркивал мрак и тесноту. Место дышало затхлостью и угрозой.

– Здесь, – хрипло проговорил Николай, остановившись у входа в каменное горло. – Каменный мешок. Грановский – ты на том конце, – он ткнул пальцем в сторону тупика у N17. – Я – здесь, у входа. Как только карета войдет в проезд полностью, и хвост охраны минует мою позицию – сигнал. Импульс. Поднимаем пробки одновременно.

Он наклонился, коснулся ладонью мокрого булыжника. Земля под нами едва заметно дрогнула, отозвавшись на его силу. Я кивнул, представляя, как подниму плиту у своего конца, перекрыв отступление.

– Анна. Семен. – Николай перевел взгляд на них. – Ваша очередь сразу после пробок. Туман. Густой. Холодный. Непроглядный. Наполнить этот коридор до краев. У вас есть… инструменты. – Он кивнул на брезентовый сверток у Чижова.

Чижов молча развернул сверток. В тусклом свете мелькнули два древних свитка из желтоватой, грубой кожи, испещренных выцветшими, но мощными рунами. «Дыхание Слепого Океана» и «Туман Памяти». От них веяло ледяной, древней силой, заставляя воздух вибрировать. Анна взяла один свиток с почти религиозной осторожностью, Семен – другой, его пальцы дрожали от благоговения и страха.

– Мы… мы не увидим ничего внутри тумана, – пробормотал Семен, глядя на свиток, как на живую змею.

– Увидим, – тихо, но четко сказал Чижов. Все взгляды устремились к нему. Он не смотрел на Семена. Он вытащил из кармана маленький мешочек с угольным порошком. – Руны Видения Пустоты. Простые. Наносятся на веки. Позволят видеть очертания сквозь любую магическую мглу. На время. – Он протянул мешочек Анне. – На всех. Кто будет внутри или рядом с туманом. Быстро. Пока есть время.

Это было первое. Первый звонок. Не я отдавал приказ. Не я знал решение. Чижов. Он предусмотрел. Он принесрешение. Анна, не задавая вопросов, взяла мешочек и начала методично, почти ритуально, наносить угольную пасту себе на веки, потом подошла к Семену. Тот подставил лицо, как послушный ребенок. Николай наблюдал, его тяжелый взгляд на Чижове был полон… не удивления. Признания."Да. Он знает. Он подготовился. На него можно положиться."

– Я и Оля – нанесем себе потом, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но внутри что-то закипало. Темное, едкое, не связанное с эгрегором. Чистая, человеческая ярость отстраненности. Я был лидером номинально. Реальная власть, реальное доверие – перетекали к этому тихому, бледному человеку в очках.

– Антимаг, – напомнила Анна, закончив с Семеном и подходя к Николаю. Ее глаза, обведенные угольными рунами, казались еще более бездонными и холодными. – Если он будет – и если начнет развеивать туман или ломать наши пробки… Его нужно устранить. Мгновенно. До того, как он активируется. Кто ближе – тот и действует. Нож. Тихо.

Оля сдавленно вскрикнула. Николай мрачно кивнул, принимая меченосную долю.

– Я или Грановский. Если он выскочит на мою сторону – моя задача. Если к тебе, Артем – твоя. Без колебаний.

Второй звонок. Распределение смертельной задачи. И снова – не мое решение. Принятое Николаем и Анной. Санкционированное молчанием Чижова, который стоял, наблюдая, как Анна наносит руны Николаю. Его лицо было непроницаемо, но в уголке губ читалось… удовлетворение? От того, как гладко идет подготовка? От того, как его авторитет растет?

– Когда карета рухнет, – продолжал Николай, его голос, обведенный угольной каймой век, звучал глуше, – мы трое – я, Грановский, Чижов – к ящикам. Быстро. Только наличные, металл. Бумаги – в огонь, если успеем. Оля – берет один ящик и сразу – по крышам. Анна и Семен – держат туман до последнего, потом – через цех, отвлекают. Мы трое – вдоль забора к воде, к лазейке. Сбор у Анны Петровны. Вопросы?

Вопросов не было. Только кивки. Семен нервно сглотнул, поглаживая свиток. Оля закрыла глаза. Анна проверяла заточку короткого, широкого ножа за поясом. Чижов… Чижов поправил очки. Мелкий, нервный жест, но почему-то показавшийся мне теперь не признаком слабости, а привычкой хищника, прицеливающегося.

И тут Николай, этот каменный столп кружка, повернулся к Чижову. Не ко мне. К нему.

– Василий. Свитки. Хватит ли силы у Анны и Семена? Не подведут?

Чижов неспешно взглянул на Анну, потом на Семена. Его взгляд был оценивающим, как у инженера, проверяющего механизм.

– Свитки – канал. Они дадут силу и направление. Но держать поток… – Он слегка наклонил голову в сторону Семена. – Тебе придется тяжело. Очень. Может пойти кровь носом. Или хуже. Выдержишь?

Семен выпрямился, пытаясь выглядеть решительным, но бледность выдавала страх.

– Выдержу! – выдохнул он. – Сколько надо!

– Достаточно трех минут активного поддержания после удара по карете, – уточнил Чижов, его голос был спокоен, методичен. – Потом – отпускайте. Пусть рассеивается сам. Экономите силы на отход. Анна, – он посмотрел на нее, – ты ведешь основной поток. Семен – подпитывает. По моему сигналу. Не раньше.

Третий звонок. Не Николай инструктирует бойцов. Не я. Чижов. Он дирижирует. Он знает возможности. Он распределяет роли. И они слушаются. Анна кивнула, ее рука легла на плечо Семена – жест не поддержки, а контроля. Николай смотрел на Чижова с тем же тяжелым одобрением. Оля смотрела на меня, и в ее взгляде читалась тревога – не за дело, а за меня. Она чувствовала смещение власти, как чувствовала все мои напряжения.

Я стоял среди них, этот сплоченный теперь круг, вращающийся вокруг нового центра. Мои кулаки сжались до боли внутри карманов. Гнев, жгучий и беспомощный, поднимался по горлу. Это был не гнев эгрегора. Это был гнев обманутого, оттесненного хищника. Чижов украл не только свитки. Он украл кружок. Украл мою легенду. Украл время. И завтра, после кареты, после денег… Он предъявит счет. Не за ограбление. За эгрегор. За ложь. За предательство. И они поверят ему. Николай с его практичной жестокостью. Анна с ее холодной логикой. Семен, благоговеющий перед силой. Даже Оля… ее вера в меня треснет под тяжестью правды о моем искусственном, воровском источнике силы. Кружок станет его оружием. Его судом. Его палачом.

Мысль ударила с кристальной, ледяной ясностью, разрезая туман сомнений и ярости, как нож:

После завтрашней ночи нас будет только один.

Или он.

Или я.