Наследник огня и пепла. Том IХ

Глава 15 По лезвию правды

Первое, что начали делать в заново собранной Серебряной Палате — плодить бюрократию. Пока они, к счастью, не додумались до отчетов и формуляров, поэтому сейчас это выглядело довольно разумно — на любое городское дело, особенно под которое выделялся бюджет, создавалась комиссия. «Собрание», если перевести буквально, но уже сейчас это слово стало нести другой оттенок. Этих комиссий уже наплодили почти сотню, и в них состояло четыреста человек. Каждому из которых полагалась плата — в зависимости от занятости. Комиссия, что следила за состоянием стен, не получала вообще ничего, хотя и отвечала головой за своё дело. Комиссия, руководившая работами по осушению канала в составе аж десяти человек, получала по десять сольдо в месяц — самая многочисленная и самая высокооплачиваемая комиссия города. Разумеется, состоять в комиссиях могли только граждане, чьи имена были в Серебряной или Золотой книгах.

Я в это не вмешивался. С одной стороны, комиссии лучше всяких соцопросов подсказывали мне, что больше всего беспокоит «средний класс» Караэна и контадо. Сейчас им было плевать на всё, если сравнивать с возможностью обретения новых пахотных земель рядом с городом. С другой — скорость, с которой Серебряная Палата плодила комиссии, давала мне надежду: вовлечённые в городские дела «граждане» и в самом деле сплотятся и начнут осознавать себя как единое целое. Впрочем, это уже происходило прямо на моих глазах. С огромной скоростью.

Моё самоустранение от комиссий пошло только на пользу — всякие мудрые правила, вроде того, что человек не может занимать должность в комиссии более года, — это продукт мозгового штурма местных. Мне тоже казалось это разумным — защита от номенклатуры и коррупционных связей. Но один раз я всё же вмешался. Когда дело дошло до создания комиссии расследований.

В большинстве городов этого мира вместо тюрьмы были лишь места временного содержания. Наказание следовало быстро. Людей не кормили годами за счёт казны. Их судили — и либо отпускали, либо карали, либо выдворяли. Исключения были редки и связаны с богатыми узниками или политическими интригами.

Но Караэн становился уж слишком большим. Множились случаи крупных краж. Раньше было трудно что-то утаить — купец и его работники узнают свой товар, и даже один краденый тюк сукна почти неизбежно попадётся им на глаза на ярмарке. Не говоря уже о попытках украсть что-то у соседей в контадо. Раньше был почти единственный способ — украсть подальше и закопать лет на десять в землю. Ну, или организовать соседей и ограбить проезжающих мимо купцов — если дело выгорит, а мести удастся избежать, то можно раздать добро внутри коммуны. Продать — уже риск.

Сейчас, когда сделки всё чаще стали заочными, а в Караэне и контадо появилась толпа беженцев и «пленных», приведённых моей армией, у нас случился взрыв преступности. Крали утварь из домов, оставленные без присмотра инструменты, одежду, оставленную сушиться после стирки. И счёт происшествий шёл уже на десятки. Это, разумеется, всех возмущало. Караэнцы периодически устраивали шмон пришлым и избивали тех, кто им не понравился — то есть действовали старыми, проверенными методами. Но вскоре дело дошло до богачей. Уже трижды обнесли богатые купеческие дома и дважды не досчитались товаров на складе. Суммы были солидные — в десятки дукатов. Причём краденое нигде так и не всплыло. Все разумно предположили, что добыча переправляется для сбыта в Отвин или Башню.

— Такими темпами в Караэне скоро появится гильдия воров, — сказал я, когда мне об этом рассказали. Я сделал это на людях, во время светского вечера. На секунду забыв, что каждое моё слово важно для людей в этом мире, как мнение кинозвезды — для людей в моём. Мои слова ужаснули богатых караэнцев. Они знали, что такое гильдия, а теперь узнали что такое почти профессиональные воры и отнюдь не видели причин, почему бы такой не возникнуть. Надлежало принять немедленные меры — и их поручили придумать и исполнить комиссии расследований. Которую спешно под это создали.

И вот тут я вмешался. И совсем этим не горжусь. Я редко появлялся на заседаниях Золотой Палаты, но именно окончательно она утверждала все указы Серебряной. И когда было нужно, я присутствовал лично — чтобы не было попыток свернуть нужные мне инициативы. На этих сборищах было чертовски скучно — главы Великих домов или их полномочные представители и в самом деле могли отправить указ Серебряной на доработку, и вполне по делу — у них, как-никак, был опыт управления крупными экономическими предприятиями. Поэтому они всё довольно тщательно разбирали.

Указ о создании комиссии по расследованиям был для меня неожиданностью — мне никто не потрудился рассказать про эту текучку. Я сидел в Золотой Палате в тот день случайно, чтобы протащить закон о «резидентах» — то есть, жителях.

Вернув власть и словно желая наверстать упущенное, обе палаты с такой скоростью начали создавать для себя права и преимущества, что это стало проблемой для жизни Караэна. Например, был введён полный запрет на торговлю или обмен для неграждан. И если купцы это либо обходили, либо на их сделки смотрели сквозь пальцы — то для крестьян в контадо это стало серьёзной бедой. Предприимчивые «серебряные» уже покупали еду в контадо, сбивая цены, и продавали её на базарах вокруг и внутри Караэна, взвинчивая и без того высокие цены. Далеко не у всех в городе были родственники в контадо с хозяйством, далеко не все ремесленники были включены в «Серебряную книгу» — хотя туда и вписали почти тысячу имён после резни и разорения квартала бурлаков, — всё же это были далеко не все мужчины Караэна. Или их вдовы.

Я и сам не спешил обесценивать звание гражданина, поскольку постоянно повторял, что имя в «Серебряной книге» должно принадлежать лишь тому, кто с оружием в руках доказал готовность отдать жизнь за город.

Логичный ход — отменить ряд привилегий для граждан. Однако Вокула был против, и категоричен в этом: отнимать у людей то, что уже было дано, нельзя. Это сделает моё положение — и без того формального лидера — слишком уж шатким.

Но мой казначей тут же предложил выход — сделать категорию недограждан. Пусть имеют право торговать плодами своего труда в Караэне, или же перепродавать чужие товары по доверенности от полноправного гражданина. Первое снимало проблему со сбытом еды для крестьян в контадо, второе давало в руки купцам возможность вести дела законно — за мзду малую одному из граждан. Статус «жителя» даже нужен — его можно давать союзникам. Это бесплатно, но очень привлекательно.

И вот я сижу в Золотой Палате, жду, когда дойдёт очередь до закона про жителей, накачиваюсь вином — и тут дело доходит до «комиссии расследований». Вино, духота и скука заставили меня выступить — я, конечно, не специалист, но мог рассказать хоть что-то о работе правоохранительных органов. Опрос свидетелей, содержание под стражей до суда, пока вина не будет доказана, сам сбор доказательств и всё такое прочее.

Очень приятно, когда тебя слушают с уважением. Поэтому я разродился не менее чем получасовой лекцией. Меня слушали не только с уважением, но и с вниманием. Сразу после моего «выступления» Золотая Палата превратилась в мозговой центр и стремительно выработала два десятка правил для новой комиссии, которые полностью меняли её первоначальную форму.

По сути, на моих глазах, полагаясь только на общее направление, заданное мной, и здравый смысл, главы Великих семей с советниками и представителями выработали стройный и непротиворечивый концепт — то ли участкового, то ли шерифа.

Время тут такое, что единственная возможная ответственность — личная. Поэтому очень быстро встал вопрос: кто же возглавит новую комиссию? Поскольку именно он будет отвечать головой за… Да за всё. Если комиссия по надзору за стенами будет оштрафована или казнена, если не подлатает вовремя пролом, комиссия по осушению болота и рытью канала — если срывает сроки или допустит разворовывание средств, то с комиссией по расследованию всё куда туманнее. Это долгая, кропотливая работа, и должность не может быть временной. То есть, глава избирался пожизненно — или пока Золотая Палата не отзовёт его полномочия.

Дальше произошла короткая политическая дуэль, и с перевесом четыре против трёх (я воздержался) был выбран ставленник одной из семей.

Этого допустить было нельзя, но я поздно спохватился. Караэнцы слишком быстро учатся — они едва не провернули создание мощной политической силы в Караэне и назначение её главой подконтрольного им человека прямо у меня под носом. На глазах, точнее.

Пришлось вмешаться. Я встал и застыл под взглядами уважаемых людей.

— Сеньор Магн, — сказал один, пряча ухмылку в бороду. — Вы хотите что-то сказать?

Как ни крути, но меня поставили в ситуацию, где я проигрываю в любом случае. И ещё неизвестно, больше ли я проиграю, смолчав, или вмешавшись — в какой-то степени они поймали меня на моей же политике оставаться в тени. Теперь я или должен выйти на свет и сразу же превратиться в тирана, или начать терять рычаги власти. Как же быстро они этому научились. Учитывая, что куда привычнее для аристократов решать проблемы ударами клинка… А это мысль.

— Сперат, подай мне кинжал, что висит у тебя на поясе! — велел я.

Это случилось всего несколько дней назад. А сейчас, пока Джевал ещё водил парад под стенами, я уже шёл по владениям новой Комиссии Расследований следом за её новоизбранным главой.

Мы шли по узкому коридору, освещённому редкими, экономными свечами. Каменные стены были влажны от сырости, и пахло тут… как и должно пахнуть в тюрьме: пылью, человеческим потом, плесенью и старыми обидами. Забавно, что тюрьма совсем новая, а запах — как во всех.

Впереди, не оборачиваясь, шагал новый шериф города. Лысая голова поблёскивала в свете, словно полированная кость. Плечи узкие, но сухие, вся фигура — жилистая, угрюмая, как занозистый корень. Звали его Хауст, и весь город его ненавидел. И я. Может, даже больше остальных. Это наследственное, от Магна — именно Хауст в детстве порол Магна. Сердобольная экономка просила об этом слугу моего дяди, а не одного из наших, потому что не хотела, чтобы я потом сталкивался со своим палачом дома.

Хотя сейчас я понимаю: возможно, она просто не хотела навлечь гнев наследника на одного из своих…

Но если мои причины ненависти были сугубо личные, у горожан счёты с Хаустом были в одной барже с ненавистью к моему покойному дяде Эмилю. Их обоих Караэн помнил со скрипом зубовным: Эмиля — как ловца людей на мелких проступках и шантажиста, Хауста — как его правую руку и бывшего шпиона, который, говорят, продал бы родную мать ради должности.

Со стороны, конечно, всё выглядело мерзко: ну вот, опять «по блату». А я однажды ещё в том мире, до всех моих возможностей тут, дал себе зарок — стану президентом, и никакого кумовства.

На деле — всё было не так просто.

— Вы не первый, кто так думает, — вдруг сказал Хауст, не оборачиваясь. Его голос был одновременно грустный и злой, как звук ложки голодного наёмника в пустом котелке. — Я слышал, что обо мне шепчут. Но я прошёл испытание. Сам знаешь.

Хауст сбился с «вы», да и сеньоркнуть забыл. Не уверен, что ненарочно. Мы ведь давно знакомы. К тому же нас теперь ещё кое-что сближает. Связывает. Был у нас с Хаустом на днях момент очень интимного общения — когда между нами был только Кинжал Истины. Один из тех редчайших артефактов, что мы нашли в Горящем Пике, в заброшенной сокровищнице рода Итвис. Простой на вид, с чёрной рукоятью из обсидиана и лезвием, которое не тускнеет. Когда его вонзают в плоть — вырывается правда.

Гвена оставила его на память в ноге Сперата. Сперат с тех пор носил его на поясе. Очень кстати.

Претендент от Великих Семей — чей-то многоуважаемый дядя — получив надрез на тыльной стороне ладони, глядя мне прямо в глаза, выложил, что будет делать только то, что полезно для его семьи. После чего через процедуру «кинжалографии» прошло ещё пара претендентов. Забавно, что даже люди, искренне считающие себя честными, говорят твёрдое «да» на вопрос: «Сокроешь ли ты вора, если я дам тебе за то тысячу дукатов?» И искренне изумлялись — с поднятием бровей и расширением зрачков.

Копаться в душах людей не сильно лучше, чем в их внутренностях, но очень скоро поток желающих стать «шерифом» иссяк. И тут появился Хауст. Учитывая, что сам по себе он небыл внесён в «Серебряную», а уж тем более в «Золотую книгу», его появление в ратуше вообще вызывает вопросы. Но я не смог отказать себе в удовольствии порезать этого гада.

Каюсь, я беседовал с ним куда дольше, чем с остальными. Я даже устал стоять в неудобной позе, пока держал кинжал в руках, кинжал торчал из Хауста, а я заглядывал ему в глаза. Вот интересно: я когда-нибудь узнаю, о чём говорила Гвена со Сператом в схожих обстоятельствах?

Но в тот день я узнал, что Хауст — вполне заслуживает эту должность.

Он родился в Железной Империи, среди руин, на границе голода и войны. Его первая работа — ловить дезертиров. Он знал, что такое месть. Знал, что такое справедливость. И, что хуже всего, научился отличать одно от другого.

В тот же день Хауст стал Смотрителем Комиссии Расследований. Ему выделили людей, стол в ратуше и даже тюрьму. Тюрьмой это место можно было назвать лишь с большой натяжкой. Небольшой подвал при восточной стене, превращённый в место временного заключения. Да и заключали тут редко. Караэн не любил держать людей за решёткой. Штрафы, порка, изгнание — куда привычнее.

Когда мы подошли к последней двери, Хауст на мгновение остановился. Взгляд его был напряжён, губы сжаты в тонкую линию.

— Он располагает к себе, — сказал он тихо. — Но я чувствую, как кожа свербит. Что-то не так.

— Ты уверен?

— Хочешь — пройду проверку снова, — огрызнулся он.

— Не надо. Веди.

Внутри камеры сидел человек средних лет, с приятным лицом и мягкой улыбкой. Он тут не страдал. Сидел, как гость в гостиной, руки сложены на коленях, взгляд — чистый, спокойный.

— Сеньор Магн, — проговорил он, поднявшись. — Благодарю, что нашли время. Мне казалось, что вас это дело заинтересует.

— Я слышал, ты нашёл убийцу?

— Да, — он чуть склонил голову. — Случайно. Услышал разговор в трактире. Он сам проболтался. Я передал слова сеньору Хаусту, но, увы… его отпустили. Может, сеньор Хауст позарился на его золото?

Говорил он так искренне, так уверенно — что почти хотелось извиниться перед ним за доставленные неудобства. Я даже посмотрел на Хаустa, ожидая оправданий, гнева, возмущения. Его лицо выражало не больше эмоций, чем кафельная плитка, на которую попала струя мочи.

Я молча кивнул Сперату. Тот вытянул из ножен Кинжал. Протянул его рукоятью вперёд. Я на секунду застыл, чувствуя себя так, будто хочу порезать хорошего человека. Хауст перехватил Кинжал.

— Сеньор, это излишне, — сказал узник, не теряя самообладания. — Я же добровольно пришёл. Я помог.

— Конечно, — сказал Хауст. — Просто обычная мера. Такие теперь правила.

Он ещё не окончил фразу, а уже быстрым движением вонзил кинжал в плечо человека. Тот взвыл. Не от боли — от того, как вырывалась из него правда.

— Я! Это я! Я убил её! — закричал он, захлёбываясь. — Я не хотел, не знал, что она будет там… я… думал, что это шутка! Шутка! Я просто толкнул её! Только толкнул!

Слова вылетали из него, как искры из костра. Он корчился, прижимая плечо, кровь стекала по руке, но Хауст не отводил взгляда.

— Он подставил случайного человека, — выдохнул я. — Нарочно?

— Хотел — чтобы был виновный. Люди меньше задают вопросов, когда знают виновника, — ответил Хауст и, наконец, выдернул клинок.

Мужчина обмяк, тяжело дыша. В камере снова стало тихо. Только капала кровь.

— Этого человека мы забираем с собой, — сказал я.

Хауст вскинулся:

— Согласно правилам, его должны судить.

— Осудите заочно. Я свидетель, что он признался на испытании Кинжалом.

— Судья должен назначить наказание.

— Он назначит смерть, — сказав это, я развернулся и пошёл прочь. Волок едва успел шагнуть в сторону. Сперат последовал за мной — за узником придут наши слуги.

— Магн! Сеньор, — сначала вопреки этикету окликнул меня Хауст, но спохватившись и попытался смазать неподобающее отношение вежливостью. — Вы оставили Кинжал.

Я остановился. Сперат, урча как тигр, попытался прижаться к стене, чтобы освободить мне поле обзора. У него получилось наполовину. Я долго смотрел на Хаустa, протягивающего Сперату кинжал рукоятью вперёд.

— Я отдаю его во временное пользование твоей комиссии, — ответил я.

Хауст кивнул. Его лицо было каменным. Но я видел, как он сжал пальцы у бедра. Не радовался. Просто принимал, что теперь у него есть надёжный инструмент. Сперат отстегнул ножны и уронил их на пол. Возможно — случайно. Мы развернулись и покинули это неприятное место.