Наследник огня и пепла. Том IХ

Глава 24 Камень и Слово

Хогспор сжал кулак. Ан стоял ближе всех к столу. Тоже хочет — это видно — протянуть руку и забрать. Просто боится.

То чувство, что затопило Хогспора в день возвращения Карг Харгримра, больше не приходило. Исчезло.

Камень. Власть. Всё, что он вёл десятилетиями. Всё, что он строил. Он стал почти человеком. Деньги. Дороги. Железо, уходящее в Империю. Родственники в каждой пивоварне. Он делал Инсубров сильными. А себя — незаменимым.

А теперь?

Пришедший последним выступил вперёд. Голос у него был как лом: глухой, тяжёлый.

— Я лил бронзу под Халгримой. Глубже, чем раньше. И вдруг… как будто что-то под черепом клацнуло. Я бросил тигель. Вышел. Люди сами дали мне еду, одежду. Я не спрашивал — всё было. А когда поднялся — сани уже готовы. И впряжены. Я не знал, куда еду. Только сейчас понимаю. Меня звал Карг Харгримр.

Хогспор молчал. Двое оборванцев, пришедшие раньше, согласно кивали. Их истории были почти такие же.

Один, с чёрными камнями в бороде, будто не имел доступа хотя бы к бронзе, произнёс:

— Мы — совет троих. Те, кто должен избрать Достойного.

Последний из них — невысокий, жилистый, как корень, — побледнел.

— Этого не было тысячу лет. Неужели… сейчас? Я? Нет. Я — пустая жила. Не даёт руды.

Второй, с лицом цвета мрамора от стыда, сказал:

— Я даже не знаю, что это за меч. В моём клане нет Граверов Памяти.

И тогда заговорил Гравер Памяти. Голос у него был ровный, как резец:

— В каждом нашем Владыке была сила. Но она истаивала в этом мире. Тогда они ушли — туда, куда не могли забрать наших предков. Но перед тем запечатали свою силу в двух аспектах. У каждого аспекта — есть свои, особые свойства. Три малых и два великих.

Карг Харгримр имеет такие. Первое — это «Дух Харгримра». В бою все, кто рядом, чувствуют касание Харгримра. Их плоть становится прочной, словно плотное дерево. Даже самые страшные удары оставляют лишь зарубки. Их удары становятся точны, быстры и сильны. Потому мы до сих пор вооружаем старейшин молотами. Ведь, наполненные духом Харгримра, они смогут крушить своими ударами даже самые прочные доспехи и щиты.

Но главное — каждого, кто рядом, Карг Харгримр наполняет упоением битвой. От которого, как показано на барельефах, они смеются…

— Мы собрались тут слушать старые сказки? У меня есть дела! — перебил Гравера Хогспор.

— Я знаю, что должен сделать, — сказал второй из пришедших.

— И я.

— И я.

Третий и второй посмотрели на первого, рудознатца — седого, сухого, как известняк. Тот шагнул вперёд:

— Есть у нас один. Живёт за Рагой. Троих выкормил, троих похоронил. Своих похоронил. Чужих сирот взял и был с ними ласков, как с родными. Руду чует по запаху. Молчит много. Но если нужно дело — как бы ни было трудно, сделает. Он как молот в умелой руке: всё может раздробить, а сам останется цел.

Двое кивнули, но в глазах — сомнение. Пожалел сирот. Мягкий. А мягкий — значит, может дрогнуть.

— Кто держит Карг Харгримр — не слушает, а говорит. Он должен быть как секира. Всегда готов разрубить. Без жалости.

И тут Хогспор понял. Они выбирают Вождя. Короля. Или то, что ближе всего к этому — в их каменном, строгом мире.

Он подал знак. Родичи на охране — те, что в бронзе, подошли ближе. Он протянул руку… и схватил меч. Карг Харгримр.

Молния не ударила. Плиты не дрогнули. Но старейшины вздрогнули. Не от ярости. От удивления — от того, что никто не осмелился первым. Кроме него, Хогспора.

И теперь они только смотрели на него. Хогспор улыбнулся. Дураки. И трусы.

Карг Харгримр молчал. Но вес его — изменился. Рука Хогспора, привыкшая к ковке, будто держала не металл, а лёгкий, пористый камень.

— Он не твой, — сказал один из стариков. — Он не идёт к тем, кто идёт за собой.

Хогспор сжал рукоять крепче.

— А я не иду за собой. Я веду за собой, — процедил он. — Всегда вёл.

И тогда меч начал — очень медленно — греться. Но не для него.

Хогспор вскинул голову. Лицо его стало твёрдым. Он обернулся к родичам у стен:

— Уведите всех. Старейшин, гостей. Пусть останутся только мои. Пусть Карг Харгримр останется с тем, кто знает, что делать.

Стража колебалась. Они переглянулись. Один шагнул — и замер. Один из них посмотрел на Ана.

Ан не шевелился. Но в его взгляде было что-то неподвижное и опасное. Как старый ледник, подтаявший на крутом склоне.

Потом Ан шагнул вперёд.

Хогспор сжал меч. Он был лёгким. Лёгким, как пустая каска. Как пустой кошель. Как слово, сказанное без смысла. Он размахнулся — и ударил мечом Ана по лицу.

Карг Харгримр пронёсся с лёгким свистом, но не сверкнул. Лезвие скользнуло по щеке, как бритва. Появился тонкий след крови — будто черта на коже.

Хогспор выдохнул. И только теперь почувствовал: меч не просто лёгкий. Он — пуст. Он здесь не для него. Он здесь — вопреки ему.

— Второе малое свойство Карг Харгримра, — пробормотал Гравер Памяти. — «Весы сердца». Меч отринет того, кто попытается использовать его для корысти, выгоды, или недостойной бойни. Он станет лёгким, будто сделан из сухой грибницы.

Хогспор попытался ударить снова, но Ан вдруг легко, как у ребёнка, вырвал у него меч. Ударом в лицо отбросил прочь — и положил меч обратно на стол.

— Я знал. Ты с трещиной внутри, — глухо обронил он. — Отныне ты изгнан. И все твои родичи.

Потрясённое удивление Хогспора перекрыло даже боль в разбитых губах. Он так удивился, что Ан его ударил. Хотя мог бы предполагать.

А потом накатила злость — густая, как расплавленный воск. Сквозь неё пробивалась обида. Он обернулся к родичу. Тому самому, что обязан ему всем.

— Ты, шлак! Так и будешь стоять, пока рубят крепи⁈

Тот нехотя шагнул вперёд, неуверенно подняв совсем не ритуальную, а хищную, боевую кирку. И сразу отпрянул.

Старейшины.

Они шагнули разом, слаженно. Один ударил наотмашь щитом, и Хогспора — всё ещё сидевшего на полу — отбросило. Он сбил с ног одного из своих.

Старейшины выстроились стеной. Щит к щиту. И шагнули. Раз. Другой.

Хогспор закрылся руками.

Почему? Что он сделал? Это же он, Хогспор! Всё держится на нём!

Он… не знал, что делает. Не виноват. Но треснул пласт. И звук пошёл вглубь. Теперь каждый старейшина — как порода перед обвалом. Вот-вот сойдёт.

— Уходи сейчас. Если вечер застанет тебя в долине — или даже в дальних штольнях — ты умрёшь. Как и вся твоя родня. Даже те, кто ещё не отрастил бороды, — голос Ана доносился из-за спин старейшин.

И те сделали шаг. И ещё.

Родичи рядом, звеня кольчугами, растерянно смотрели на него. И тогда Хогспор всё понял.

Он вскочил — и побежал. Чтобы успеть. Успеть спасти хоть что-то.

Он бросился к боковому выходу — от него было ближе до покоев. И с грохотом врезался во… что? Человека?

Рыцарь, закованный в тянутую сталь лат, — таких люди научились мастерить особенно ловко — стоял прямо посреди Великого Холла.

Но Хогспора гнал вперёд ужас. У него даже не было времени возмутиться. Он обогнул рыцаря и понёсся дальше.

…

Ну что ж сказать. Даже легенды не передавали всей роскоши Великого Холла.

Даже я, повидавший всякие эрмитажи вживую, а на экране монитора вообще что только не видел, остался под впечатлением.

Магические осветительные сферы — точь-в-точь как в моей Большой Гостиной — висели на цепях, освещая высокий потолок. Так вот откуда их берут! Логично. Кому ещё, как не долгобородам, изобретать приборы освещения.

Только тут сфер были десятки. И каждая — с драгоценными камнями. Не фокус, не имитация. Настоящие.

Статуи в нишах стен — судя по блеску — из серебра. Искусно сделаны. Даже если они полые, из каждой можно наштамповать тысяч пятьдесят сольдо.

Я засмотрелся по сторонам — и чуть не пропустил, как в меня влетел долгобород. К счастью, он успел затормозить.

Лицо — в крови. Я узнал его. Хогспор. Хотел что-то сказать. Не сказал. Обогнул меня по дуге и засеменил прочь. Даже не поздоровался.

Я проводил его взглядом. За ним шагали ещё долгобороды. С оружием, но я не чувствовал в них угрозы. Рыхлые, пузатые — не бойцы.

А вот седобородые старики позади… были опасны. Слишком опасны. Щиты за спиной, бронзовые киянки в руках — по виду игрушечные, по суть — скорее всего нет. Держали их легко, как обычный клевец. Пустые внутри?

За ними я увидел Ана.

— А, Магн Итвис, — сказал он. — Опять пришёл просить?

— Я не прошу, — отрезал я. Обстановка была какая-то нервная. А я по привычке на стресс реагировал агрессией. — Я предлагаю. Принимать или нет — всегда твой выбор.

— Говори. А потом уходи. Ответ я пришлю письмом, — он отвернулся. К столу. Каменная столешница — тёмная, тяжёлая, как сама память их рода. А на ней тот самый древний бронзовый меч.

Так дело не пойдёт.

Отец говорил: сытый долгобород и голодный долгобород — это два разных долгобород. И был прав.

Эти бородачи едят, пьют — и добреют на глазах.

— Я устал с дороги. И голоден. Может, ты хоть угостишь человека, который хочет тебе только добра? Который был с тобой при Ченти. Который подарил тебе самое ценное — и не попросил ничего взамен?

Я выкатил сразу все аргументы. Взывал к гостеприимству — значит, был в отчаянии.

Вспоминал боевое братство. Даже благодарности коснулся.

— Нет, — Ан не обернулся.

— Пожалуй, человек пришёл вовремя. Я бы выпил пива, — вдруг сказал один из долговязых, худощавых долгобородов, стоявших поодаль. Я их и не заметил сразу. Моё внимание отвлекал боевой строй передо мной.

— А я бы не отказался перекусить, — басовито добавил один из седобородых. Остальные загудели, как пчёлы.

И строй — растворился. Щиты за спину, кто-то уже направился в сторону столов.

Ан обернулся. Смотрел им вслед. Растерянно. Потом посмотрел на меня. С подозрением.

— Ты пришёл сюда вернуть меч? — спросил он. Взгляд — как захват рукой за горло. Аж забрало захотелось захлопнуть.

— Это был подарок, — осторожно ответил я. — А подарки требуют назад, только если принявший предал дарителя.

Ты снова решил пойти на меня войной?

Часть седобородых осталась у стола. Остальные — из неприметной двери — принесли столы и стулья. Каменные плиты, дубовые ножки.

Сделали бы и всё из камня — да, видно, не хотят царапать пол. А пол… да, такой пол, пожалуй, только в элитных борделях моего мира. И то — не факт.

— Ладно, — наконец сказал Ан. — Давай выпьем. Поедим. И поговорим.

Вкус у пива был мощный, как удар кувалдой. Густой, вязкий, будто его нужно было не пить, а пережёвывать. Хлеб местный, подгорный, с горечью, привкусом земли, какой-то химии и грибным ароматом. Вообще хлеб долгобородов больше напоминал внешне горький шоколад. Зато он не портился. Я уже знал, что его много есть нельзя. У людей он мог взывать тяжелой отравление, и хотя я по дороге сюда по наводке своего проводника «осмотрел» местные сортиры, оказавшиеся весьма продвинутыми, даже со слив, проводить там следующие пару дней не хотелось. Мясо крепкое и тёмное. Козье, надо думать. Под Ченти специально для людей на стол подавали зелень, тут этого не было. Я ел, но не торопился. Потому что знал — как только тарелки опустеют, начнётся разговор.

Ан ел медленно. По-долгобородски. Не жуя, а будто утрамбовывая пищу в себя, как руду в плавильню. Его глаза — спокойные, тяжелые — не отпускали меня.

— Ты пришёл просить, — сказал он, отставляя кружку. — И, может быть, ты этого не видишь… Но это ты нуждаешься в нас. А не мы в тебе.

— Сейчас — да, — я вытер губы. — Вот только время меняет всё. Невозможная глупость, бросать зерно в землю. Если ты только не знаешь, что через год соберешь урожай. Я пришел тебя попросить бросить в землю…

— Тебе нужны мотыги? — поднял бровь Ан. Это что, попытка в юмор? Я так удивился, что даже не разозлился на то, что он меня перебил.

— Нет, Ан, — хотелось ответить колкостью, но я сдержался. Кто знает, вдруг моя ответная шутка удастся, и Ан рассмеется. И наоборот, если шутка не удачная, и вон те веселые седобородые парни за соседними столами на меня кинутся. А может, и наоборот. Нет, для стендапа публика не лучшая. — Я люблю победы. И вражда Караэна с Инсубрами означает долгую, тру…

— Победа все меняет. И поражение тоже, — снова перебил меня он. — Я слышал, ты хочешь ударить по Инобал. Тебе нужен наш хир, чтобы бросить его на весы Харгримра. Сдвинуть валун, что мешает твоему пути. Ты думаешь, мы — рукоять, которой можно качнуть? Возможно. Но ты — не тот, кто её держит.

Возможно, он подразумевал рычаг. Так, стоп.

— А кто? — нахмурился я.

— Те, кто останется. Через год. Через десять. Через пятьдесят.

Я поставил кружку. Я стал терять нить разговора.

— Говори, прямо, Ан. Что ты хочешь?

Он не сразу ответил. Посмотрел на меня. На латные перчатки и шлем, которые я снял перед едой. На древний меч, лежащий на таком же как наш столе, но поодаль. Наконец, сказал:

— Я дам тебе дважды по сто. Может, больше. Люди, за которых я ручаюсь. За плату, как положено. Они пойдут сражаться за тебя, как мы сражались у Ченти. Но только ты получишь нас, а не кто-то другой. Только ты. Только ты сможешь сказать, что долгобороды идут с тобой. Это цена.

Я кивнул.

— Я согласен.

— Ты согласен — на цену за отряд. А я говорю о другом, — он склонился ко мне ближе. — Ты хочешь, чтобы мы были частью победы. Тогда дай нам стать частью того, что будет после.

— Говори прямо.

— Союз. С Караэном. Не с Итвисом, с Караэном. Официальный. Договорённость. Вписанные права. Место в Золотой палате — хотя бы одно. Наш голос.

Я замер. Он только что потребовал невозможного.

— Они не примут вас.

— Они примут, если ты скажешь, что иначе проиграют.

— Они и не воюют. Это я…

— Смотри, Магн. Я торгуюсь, — Ан откинулся на спинку. — Прямо как ты учил. Мы не наёмники, Магн. Мы клан. Народ. Мы не хотим ещё раз быть нужными только в войну, а потом — «спасибо, бородачи, возвращайтесь в свои скалы». Мы хотим стать частью этого мира. И я думаю, ты — тот, кто может нам это дать.

Я молчал. Переговоры внезапно пошли не по плану. Я предполагал напугать их возможной изнурительной войной, а потом пообещать Орлиное Гнездо. Это был бы ловкий ход. Сложившийся среди Великих Семей контадо Караэна баланс не предусматривал ещё одного крупного замка в чьих-либо новых руках. У Великих Семей было десятки малых замков и сотни владений. На каких-то сидели вассалы, на каких-то — арендаторы. Какие-то были скорее мануфактурными пунктами. Но большой замок, такой как Орлиное Гнездо, — он менял расклад. Просто самой силой вещей все земли вокруг со временем становятся собственностью владельца замка. С одним таким замком аристократический род ещё не становился Великой Семьёй. Вот семья Дар — владела мощным замком. Но без множества владений не могла тягаться с Великими. Два замка были только у Итвис. Но Бурелом стоял на другом конце Долины. И всё же, даже этого хватило, чтобы мы со временем подмяли под себя весь город.

Я аккуратно побеседовал при случае с главами Великих Семей, и все сошлись: если долгобороды успокоятся на одном большом замке — можно закрыть глаза.

Забавно. Почти неприступную крепость я был готов уступить. А вот стул в тёмной и довольно угрюмой комнате — нет.

— Я не могу вам пообещать место в Золотой Палате. Пойми: это не городской совет. В Серебряную Палату люди выбирают тех, кого знают. Каждый, кто набрал сто голосов из имен вписанных в книгу, получает право говорить от них. Потому их там уже девяносто, не влезают. В Золотой Палате те же правила, но туда вписаны только семьсот человек — те, кто сражался верхом в самые чёрные дни Караэна. Это благородные. Их слово не всегда веское, но родства и связи — с Великими Семьями. Я могу вписать ваши имена в Серебряную Книгу. Может, даже в Золотую. Но вы не попадёте в Палату. Вас туда не допустят. Вы не наберёте столько голосов…

Ан снова меня перебил.

— Тогда мы попросим Караэн сами.

— Тогда вам откажут, — резко сказал я. — Требуй то, что я могу дать, а не светило в корзине! Я могу дать мир. Этого мало?

Ан помолчал. Он отвечал мне, но смотрел не на меня. Его глаза скользили к троим потертым долгобородам за соседним столом.

— Вы слышали, — спокойно сказал он. — Он предлагает не просто союз. Он предлагает дверь.

— Дверь в лаву, — отозвался первый, тот, что с лицом как известняк. — Как забой без крепей. Лезешь, думаешь — проскочу. А потом лавина. Люди — мягкие породы. Речь у них течёт. Слово сегодня — не то же, что слово завтра.

— Веками мы держали своды, сложенные из правил, как арка над вратами, — глухо поддержал второй. — А он предлагает крышу из веток. «Скажи — и будет». Что это за клятва, если нет печати, нет рельефа, нет знака старшего молотобоя?

— А я скажу больше, — прохрипел третий, голосом как у жернова. — У людей слово живёт до конца пира. Пока пиво холодное и мясо тёплое. Потом — вспоминают по-другому. Я видел. Работал с ними. Один год — мир, второй — война. Один раз мы «друзья», другой — «бородачам нельзя в город». Где тут порода? Где структура?

Ан молчал. Слушал, будто ждал, пока все три молота ударят по камню — и трещина покажет, куда копать.

— Всё так, — наконец сказал он. — Но если не идти — не будет туннеля. Если не рисковать — руду не добудешь. Мы можем получить долю в кузне, а не только таскать руду. Нам нужен выход в долину. А не крохоборство по обочинам путей.

— Тогда пусть кладёт камень, — сказал первый. — Пусть подпишет. Пусть врежет в бронзу. Вольный союз с караэнцами. Но на условиях, не выдолбленных в воздухе.

Я приподнялся:

— Хотите — гильдию? Назовите меня старшим распорядителем. Хотите — герб Караэна с бородой. Хотите — я поклянусь на алтаре своих предков. Хотите — впишу всех, кто придёт сражаться, в Серебряную книгу, и они изберут своих представителей. Но я не приведу вас в Золотую Палату. Всё, кроме невозможного. Но скажите сейчас.

Старики переглянулись. Один сжал кулак, пробурчал:

— Лучше железо в руке, чем слово в ушах. Но если у нас будет железо — я согласен.

— Тогда куй, пока жарко, — сказал второй. — Но пусть выдолбит. Чтоб камень потом не отрёкся.

Ан прорычал:

— Веду я. Но совет слышу.

Я посидел ещё немного. Руку мне не пожали. Внятно не пообещали ничего, кроме пары сотен людей. Я мысленно прокрутил в голове обещанное мной. Вроде бы ничего лишнего не сказал.

И тут от соседнего стола встал долгобород. В рабочей одежде. Добротной, но потёртой. Он шагнул к нам:

— А часто ли бывает, что человек приходит в Великий Холл — и идёт, минуя стражу?

Мне не понравился его тон. В зале повисла тишина. Даже седобородые воины замолчали.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что этот человек⁈ — Ан встал. Его лицо потемнело. Не фигурально — буквально. Та кожа лица, что была видна вне бороды потемнела, и в его глазах сверкнуло то, что у других зовут яростью, а у долгобородов — готовностью действовать.

Но потертый не смотрел на него. Он смотрел на меня.

— Зачем ты пришёл?

Глупый вопрос. Я уже полчаса объясняю. Но я встал, медленно натягивая латную рукавицу. И ответил:

— Сказать, чтобы вы не притесняли людей. Не сгоняли с мест. Не отнимали дома. Не давали их грабить. Не убивали за попытку поставить мельницу. Чтобы горцы, живущие рядом с вами, не крали и не насиловали, прикрываясь вашим именем.

— Ты говоришь глупости, — зарычал Ан. — Мы и так не берём податей! Мы живём рядом с людьми, а не над ними. Как такие как ты, что сели на коней и теперь решили что выше ростом таких же как вы! Мы изгоняем только тех, кто отказывается от мира! Мы готовы платить за их кожу, мясо, ткань — железом и орудиями! Мы следим за горцами! А мельницы мы построим сами. Вы, люди, ничего не умеете…

— Так расскажите им об этом! — рявкнул я и грохнул рукавицей по столу. Удар был глухой, но сильный. Седобородые воины задвигались, потянулись к шлемам. По спине как будто холодным ветром после бани прошлись. Я запоздало испугался. Захотелось извиниться и больше не перебивать. Но продолжать хотелось ещё больше. — Объясните им! Напишите! Наймите глашатаев, пусть читают вслух! Пусть люди знают, что можно, а что нельзя! Пусть поймут, что вы не хозяева, а соседи! Что вы будете защищать, а не карать! Что платите — а не отнимаете!

Я сделал паузу и добавил:

— Лучше всего — освободите их от податей на три года. А потом просто… продлите.

Я задохнулся. Из меня будто выскочило что-то давно сдерживаемое. Я словно заново понял, где нахожусь. И поразился этому.

— Он всё сказал, — произнёс один из долгобородов без доспехов, сидевший за соседним столом.

— Теперь ему пора уйти, — ответил второй.

— Я знаю, — сказал третий. — Кого предложу я.

Иногда я не улавливал скрытого смысла. Всё же моё знание их языка не было совершенным. Ан посмотрел на меня.

— Мы сделаем, как ты сказал. Две сотни хирдменов. И ты дашь то, что обещал. Если попросим возможное — ты дашь. Но помни: мы помним. Даже когда люди забывают. А теперь иди.

Я не торопясь начал одевать латные перчатки. Слуги, что накрывали на столы и убирали с них, мне не помогали. Да и не положено в этом доме, где каждый должен знать, что носит на себе и зачем. Мы так и не договорились о цене за воинов. Спросить? Не стоит. Напишу письмо. Ан, как оказалось, их любит. Что-то нервный он сегодня. Я направился к выходу, откуда пришёл.

Через десять шагов я всё же обернулся:

— Почему вам просто не купить себе землю, если она вам так нужна? — и обвёл рукой Великий Холл. И стены. И свет, льющийся с потолка. И серебряные статуи в три долгобородских роста. — У вас же есть всё.

Ан смотрел на меня, как будто впервые за долгое время увидел человека, а не должника, союзника или врага.

— Продай мне Караэн, — сказал он.

— Я не могу, — ответил я. — Он не мой.

Ан усмехнулся. Грустно. Прямо как обычный человек.

— Как и я, — ответил он. Опять непонятно. То ли себе. То ли мне. То ли всем, кто был в зале.

Я постоял немного. Но он больше не сказал ни слова.

Я не спеша пошёл к выходу, слушая разговоры за спиной. Хотел подслушать, хотя бы краем уха зацепить, о чём они будут говорить. Увы. Как только я отошёл, они перешли на жестовый язык. Но потом Ан начал говорить громким голосом. Видимо, чтобы слышали все. Рассказывал, что когда Инсубры пришли сюда, то нашли пещеры, которые проточила вода с ледников на горе. И они усмирили эту реку, и теперь она даже крутит их колёса.

Я задержался у выхода.

— Вода мягкая, и всегда течёт туда, где ей удобнее, — сказал Ан. Я оглянулся, поскольку ещё не надел шлем, и сделать это было легко. И увидел, что Ан смотрит на меня. Он замолк. Подошедший от входа страж с могучей алебардой привычно хмуро мотнул бородой в сторону выхода. Я повиновался. Убедившись, что я ушёл, Ан продолжил, не подозревая, что я всё ещё могу разобрать его слова. — Люди такие же. Нельзя единожды придать им форму и ждать, что они будут хранить её, пока их не расколют. Так делаем только мы. Но можно направить их в нужное русло и если надо, они со временем сметут любую преграду. Надо просто сделать так, чтобы это приносило пользу и нам.

— Они обманут! — возразил кто-то.

— Да. Течи будут всегда. Пусть они вращают колёса наших камнедробилок, влекут нашу руду и пробивают путь в скалах. И за каждую их ошибку платить будем мы — своими жизнями. Починим. Сделаем лучше. Но мы научимся.

В этот момент круглая бронзовая дверь за моей спиной осекла шум голосов. Я подобрал Крушитель, пристегнул к поясу ножны с мечом. И отправился обратно. Теперь — под внимательным взглядом сразу четырёх стражников, которые вели меня к выходу. Уже на самой стене, ожидая своей очереди у подъемника, я увидел, как по долгобородам прокатилась волна радости. Многие из них закричали, что было для них совсем нехарактерно. Некоторые даже выдали коленца незнакомого мне танца.

— Что случилось? — спросил я у угрюмого стражника, который пустил меня внутрь. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Они выбрали Говорящего от Меча. Это Ан, — он тут же спрятал улыбку в бороду и мрачно нахмурился. — Тебе нечего здесь делать. И не нужно это знать. Уходи.