Рассвет русского царства. Книга 2

Глава 19

Он развернулся и вышел из палаты, даже не взглянув на меня. Было слышно, как тяжело удалялись его шаги по коридору. Ему нужно было время. Чтобы понять, что мир не делится на «своих хороших» и «чужих плохих». Что предатель может носить лицо друга.

— Жалко парня, — сказал я, возвращаясь к своему бруску липы.

— Жалко, — согласилась Мария Борисовна. Она откинулась на подушки, прикрыв глаза. — Но лучше пусть сейчас узнает цену людям, чем потом, когда нож в спину получит.

Мы помолчали. Честно, я уже хотел свалить из Кремля. Марии Борисовне уже ничего не грозит и, по сути, я выполнил то, ради чего сюда ехал. У меня были страхи касательно церкви, но теперь митрополит вряд ли что-нибудь скажет против слова Великого князя. Всё-таки в заговоре участвовал не абы кто, а целый архиепископ и ДРУГ митрополита!

— Митрий, — позвала вдруг меня Мария Борисовна.

— Да, Мария Борисовна.

— Иван сказал, что ты можешь просить, что хочешь, — произнесла она. — Серебро, земли, чин.

— Было такое, — откладывая нож сказал я.

— И что же ты выберешь? — Она улыбнулась, но глаза оставались серьёзными. — Можешь попросить серебра столько, что внукам хватит. Уедешь в свой Курмыш, построишь палаты каменные, будешь жить припеваючи. Или земли. Иван сейчас щедр, может и деревеньку с сотней душ пожаловать.

Я хмыкнул.

— Серебро — это хорошо, — протянул я. Честно, давно ожидал этого разговора и готовился к нему. — Оно открывает многие двери. Но ещё больше дверей оно закрывает, если у тебя нет меча, чтобы это серебро защитить. А в Курмыше… Курмыш на границе. Там сегодня ты богач, а завтра татары пришли — и ты никто.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Морозов тоже был богат. И у него не то, что серебра, а золота у него было… куры не клевали. Помогло оно ему?

Мария Борисовна чуть прищурилась.

— Ты умён не по годам, Митрий. Так чего же ты хочешь?

Я понимал, что деньги не всегда могли помочь. В это время точно. Нужно было имя… Нет, не так. Нужна была броня, но не железная, а социальная.

— Я хочу стать своим, — сказал я твёрдо. — Не холопом, которого возвысили, а потом забыли. Не купцом, которого можно обобрать. Я хочу встать в один ряд с теми, кто решает судьбу этой земли.

Она приподняла бровь.

— Ты метишь в бояре?

В пятнадцатом веке стать боярином из низов, это почти как полететь в космос на телеге. Боярство — это родовитость. Это века службы предков.

— В служилые люди, — ответил я. — В дворяне, с правом вотчины. Я хочу, чтобы мой род начинался с меня, но чтобы никто не смел сказать, что я здесь чужой. Я хочу служить государю и тебе, Мария Борисовна, не за страх и не за деньги, а по праву чести.

Я замолчал ожидая, что она скажет.

— Ты спас мне жизнь, — медленно произнесла она. — И ты спас честь моего мужа, раскрыв этот гнойник. Ты умеешь лечить, как я сама могла убедиться, умеешь правильно держать саблю, но главное умеешь думать. — она сделал паузу. — Дворянство… это высоко, Митрий. Очень высоко. Ты готов жить среди волков?

— Я выжил в Курмыше, — усмехнулся я, вспоминая татар, разбойников. — А там волки настоящие, не в кафтанах.

Мария Борисовна вдруг улыбнулась. Широко, по-настоящему.

— А знаешь… Мне нравится твоя наглость. Скромность украшает девушку, а мужчину украшает дело.

Она поправила одеяло, и больше мы этот разговор не поднимали.

Я стоял на деревянном помосте, чуть позади Василия Шуйского и князя Тверского.

Площадь перед Кремлём заполнилась народом до отказа. Тысячи людей — посадские, холопы, купцы, бояре в дорогих кафтанах… все пришли посмотреть на казнь изменников. Стояли, ожидая представления.

Меня передёрнуло от вида висельниц. В двадцать первом веке я видел казни только в кино. Здесь же это было реальностью, частью жизни. Наказание должно было быть публичным, чтобы другим неповадно было.

— Лютует государь, — тихо, одними губами произнёс Тверской, не поворачивая головы. — Весь род под корень.

— Гниль вырезать надо сразу, князь, — так же тихо ответил Шуйский. — Тебе ли это не знать?

— А ты что думаешь, Митрий? — спросил меня Тверской.

Михаил Борисович косился на меня. В его взгляде больше не было того высокомерия, с которым он встретил молодого лекаря у крыльца дворца несколько недель назад. Теперь там читалось что-то похожее на уважение.

— Великий князь Иван Васильевич мудрый правитель, — стал говорить я хвалебные речи. Ведь кто знает… а вдруг этот разговор дойдёт до его ушей. Поэтому я следил за тем, что говорю. — Если он сказал, что они не заслуживают прощения, значит так и есть.

— Твоя правда, лекарь, — вздохнул Тверской.

В этот момент загремели барабаны. И все уставились на свежесрубленный эшафот с пятью петлями, смазанными салом, что лениво покачивались на ветру.

И в дали… из ворот Кремля выехали телеги, запряжённые парами лошадей, на которых стояли приговорённые…

Толпа зашумела. Кто-то плюнул в сторону телеги. Кто-то крикнул проклятие.

Иван Васильевич кивнул приказному дьякону. И тот, раскрыв пергамент, стал громко зачитывать:

— … за измену Государю и Отечеству! За сговор с иноземцами! За покушение на жизнь Великой Княгини Марии Борисовны! — Он читал обвинения сухо, без всякий эмоций. — … приговариваются к смертной казни через повешение. Имущество в казну. Женщин рода Морозовых в монастыри дальние, на вечное покаяние.

Телега остановилась у помоста. Палачи, крепкие мужики в кожаных фартуках, начали выводить осуждённых по одному. Первым повели Григория Морозова.

Его затащили на помост, накинули петлю на шею. Уже бывший боярин поднял голову и посмотрел на Кремль и палач, дождавшись знака от Великого князя, толкнул Морозова с помоста.

Это был конвейер. Палачи работали споро, без суеты, как на бойне. Накинули петли, после чего выбили опоры… И тела задёргались в жутком танце. А толпа… Толпа каждый раз выдыхала единым звуком, с противной смесью ужаса и восторга.

Я смотрел на это и не чувствовал ничего. Ни жалости, ни злорадства. В моем времени это назвали бы варварством. Но предателей, бунтовщиков и изменников никогда не любили. Разве, что тех, кто пришёл к успеху.

— «Интересно, — задумался я, — раз я теперь изменил ход истории, появятся такие личности как Ульянов? Троцкий? Будет ли революция?» — я очень надеялся, что нет.

В этот момент тело Морозова погрузили в телегу. Он хотел продать страну католикам и проиграл. Vae victis — горе побеждённым.

Потом настала очередь Петра Морозова и, в отличие от отца, он умирал медленно, шея не сломалась, он задыхался, дёргая связанными ногами. И я отвернулся, мне было жутко на это смотреть.

Третьего… Четвёртого. Верёвки скрипели, тела качались на ветру. Франческо дель Кастелло кричал что-то по-итальянски, молил о пощаде, клялся Папой и Богородицей. Тогда ему заткнули рот тряпкой и вздёрнули как остальных. Затем была ключница Дуняша…

Архиепископ Иона перед смертью запел молитву. Голос у него был сильный, несмотря на пытки. Но верёвка оборвала песнь.

Почти полчаса длилось это действо.

— Вот и всё, — выдохнул Шуйский, когда последнее тело перестало биться. — Конец роду Морозовых.

— Не всем, — возразил Тверской. — Дети остались.

— Дети — моя забота, — тут же сказал Шуйский. — И больше не будем об этом.

Толпа начала расходиться. Представление закончилось. Кто-то обсуждал казнь, кто-то молча шёл прочь. Жизнь продолжалась.

— Пойдём, — Шуйский тронул меня за локоть. — Великий князь велел быть в тронном зале, как только всё закончится.

Мы спустились с помоста, пробираясь к Кремлёвским воротам.

(От авторов: Дорогие читатели, мы понимаем, что в реальной истории следующие события были маловероятны и поэтому специально подготавливали почву, для нижеописанных событий)

В тронном зале было тепло. Контраст с грязной, воющей площадью бил по нервам.

Иван Васильевич сидел на троне, но не в парадном облачении, ссутулившись и сцепив пальцы в замок.

У стен по обе стороны от него стояли бояре и внимательно смотрели на меня. Также я заметил слегка полноватого старика с большим золотым крестом на груди. Судя по всему, это был митрополит Феодосий.

Иван долго смотрел на меня. Он словно взвешивал, решая…

— Ну что, Митрий, — наконец произнёс он. — Дело сделано. Враги наказаны. Жена моя, молитвами твоими и Божьей милостью, на ноги встала. Вчера уже сама до церкви дошла, свечку поставила.

— Рад слышать, Великий князь, — поклонился я.

— Рад он… — Иван хмыкнул, но глаза его оставались холодными. — Ты мне вот что скажи, лекарь. Ты ведь понимаешь, что знания твои — сила великая?

Я напрягся.

— Понимаю, государь.

— Коли понимаешь, то слушай мой указ. — Иван подался вперёд. — Я даю тебе трёх отроков. Будешь учить их всему, что знаешь сам. Как раны шить, как отраву выводить, как зелья твои варить. И про «заразу» эту невидимую тоже расскажешь.

— Как прикажешь, Великий князь, — как можно благодушнее ответил я. — Только позволь отроков я сам отберу. Мне нужны те, у кого руки не трясутся и голова не только умеет есть, но и думать.

Иван нахмурился. Ему не сильно понравилось, что я условия ставлю, но вскоре лицо его разгладилось и он одобрительно кивнул.

— Добро. Сам выберешь. Теперь о другом.

Иван Васильевич встал и спустился с возвышения, подошёл ко мне вплотную.

— Ты мне нужен здесь, в Москве, при дворе. Лекарем будешь главным… Жалование положу такое, что бояре завидовать станут. Дом дам каменный. Только служи мне, Митрий.

Предложение было щедрым.

Но всё моё нутро кричало, что если останусь, то проживу тут недолго. Что это не мой путь! Я не достигну того, чего мог бы сделать в своей второй жизни. Москва — это интриги. Это зависимость от настроения государя.

— Прости, Великий князь, — твёрдо сказал я, — но прошу тебя — отпусти домой.

В зале повисла тишина. Шуйский за его спиной, кажется, перестал дышать. Тверской удивлённо выгнул бровь.

— Не можешь? — наклонил голову Иван. И я стал догадываться, что он предвидел мой ответ. — Или не хочешь?

— И то, и другое, государь.

Иван молчал минуту.

— Знаю я, чего ты хочешь, — вдруг усмехнулся он, и улыбка эта была похожа на оскал. — Воли хочешь. Сам себе хозяином быть хочешь. Умный ты, Митрий. Слишком умный для простого сына десятника.

Он развернулся и пошёл обратно к трону, но не сел, а остановился рядом с митрополитом.

— Так я и думал, что ты откажешься. Гордыня в тебе говорит. — И чуть громче, так, чтобы все слышали, с уважением добавил. — ПОРОДА!

— Порода? — раздались шепотки со всех сторон.

Я сделал вид, что не понимаю о чём он, но это было не так. Началось представление, в котором мне нужно было отыграть свою роль правильно.

— А ты думал, я не проверю, кто ты таков? — и тогда Иван кивнул Феодосию. — Откуда взялся такой самородок?

Митрополит шагнул вперёд. В руках у него была толстая книга в кожаном переплёте с металлическими застёжками.

— Я попросил владыку Феодосия проверить церковно-приходские книги, — продолжил Иван, и в его голосе зазвучали торжественные нотки, — и архивы старые поднять, и знаешь, что написано в них?

Я отрицательно покачал головой, и тогда Великий князь посмотрел на митрополита.

— Тебе есть что сказать, Феодосий?

— Да, Великий князь, — проскрипел старик, открывая книгу на месте, заложенном шёлковой лентой. Пальцы его, унизанные перстнями, дрожали. — В летописи Софийского собора, в записи за лето 6772 от Сотворения мира… — Он откашлялся и начал читать нараспев. И у меня было время быстро посчитать о каком годе он говорит.

— «То есть за 1264 год по новому счёту», — отнял я пять тысяч пятьсот девять лет.

Тем временем митрополит продолжал.

— … значится боярин Иван Семёнович Строганов, что служил в Киеве у князя Даниила Романовича Галицкого. У него был внук — Осип Иванович. А у Осипа — сын Григорий'.

— А в книге венчаний за 1448-й год, — продолжил Феодосий, перелистнув страницу, — есть строка: «венчан Григорий, сын Осипов, на Дарье, а восприемником (крёстный) у него был Яков Иванович, племянник боярина Ивана Семёновича».

Митрополит захлопнул книгу.

— Всё сходится, Митрий Григорьевич, — произнёс Иван Васильевич, глядя на меня с победным видом. — Отец твой, Григорий, хоть и обеднел и в десятники пошёл, но кровь в нём благородная! Род твой от того самого Ивана Семёновича Строганова. Очень древний род и знатный.

Я стоял, открыв рот, продолжая отыгрывать свою роль. Всё, что сказал Митрополит, была наглая, но при этом красивая ложь.

Мне было доподлинно известно, что Григорий был простым воякой. Никаких Строгановых там и близко не лежало. Иван просто легализовывал меня. Подался мольбам Марии Борисовны, и выполнил, что она от него хотела. И он создал дворянина, прямо на глазах у всех.

— Ты понимаешь, что это значит? — спросил Иван Васильевич, наслаждаясь моим мнимым замешательством.

Я медленно кивнул.

— Понимаю, государь.

Это значило, что я больше не никто. Я — Строганов. У меня есть герб, есть предки (пусть и выдуманные митрополитом по приказу князя), и есть право на землю и власть.

— Ну? — Иван прищурился. — Признаёшь ли ты родство своё? Готов ли принять имя предков и служить мне, как подобает дворянину?

— «Ага, не боярином, как я подумал вначале представления, а дворянином. Ну и ладно».

Я посмотрел на Шуйского. Тот едва заметно кивнул, в глазах его читалось: «Бери, дурак, пока дают».

Я глубоко вздохнул. Строганов, так Строганов. Фамилия, вроде, подходящая.

— Признаю, государь.

Не знаю зачем, наверное, фильмов насмотрелся в своё время… в общем, я опустился на одно колено.

— И благодарю за память о предках моих, коих судьба разбросала. Клянусь служить тебе верой и правдой. Имя Строгановых не посрамлю.

Иван Васильевич расцвёл. Он подошёл, положил тяжёлую руку мне на плечо.

— Вот и славно, Дмитрий Григорьевич. Вот и славно. Встань.

Я поднялся.

— Земли просил? — спросил Иван уже по-деловому. — Будут тебе земли. Жалую тебе вотчину в уезде Курмышском. — Я заметил как Иван Васильевич с ехидством смотрит на меня. — Да-да, те самые угодья, где ты жил последние шесть лет. Теперь крепость на тебе. Отец твой, хоть и старший в роду, но старшим тебя назначаю. Понял?

— Понял, Великий князь.

— Также, чтобы на ноги смог встать, освобождаю от платежей всяких податей, и государственных, и церковных, сроком на десять лет.

— Спасибо, Великий князь, — искренне сказал я. — Я не подведу.

— Знаю, что не подведёшь, — Иван сжал с силой моё плечо так, — А коли подведёшь, так мы с тобой уже говорили: кол на площади всегда свободен.

Великий князь отпустил меня и кивнул дьяку, что стоял рядом с митрополитом.

— Чин дворянина московского с правом участия в Боярской думе при обсуждении вопросов, касающихся медицины и обороны границ, — зачитал дьяк с официального свитка.

«Да! Я стал дворянином. Не боярином, но близко. Очень близко!» — пронеслись у меня мысли.

В то время дьяк продолжал читать.

— Жалование в размере ста рублей серебром ежегодно. Право на создание собственной дружины для защиты вотчины и службы Великому князю, — он говорил и говорил, пока наконец-то не убрал свиток от лица.

— Ты услышал, чем я тебя вознаградил. Теперь же вставай на колено, и слушай свои обязанности.

Я снова опустился на одно колено. Государь положил руку мне на плечо.

— Клянёшься ли ты, Дмитрий Григорьевич Строганов, служить мне верой и правдой, не щадя живота своего?

— Клянусь, Великий князь.

— Клянёшься ли защищать православную веру и русскую землю от врагов внешних и внутренних?

— Клянусь.

— Клянёшься ли исполнять мои приказы, даже если они будут тебе не по нраву?

Я сжал зубы.

— Клянусь.

Иван убрал руку.

— Встань, дворянин Строганов.

Я поднялся.

— Иди домой, в свой Курмыш, — сказал Иван. — Устрой свою вотчину. Набери людей. Но помни: когда я позову, ты вернёшься. И не один, а с дружиной. Понял?

— Понял, Великий князь.

Он махнул рукой.

— Свободен. Дьяк выдаст тебе грамоту и серебро. Василий, проводи его.

Шуйский кивнул и жестом позвал меня следовать за ним.

Мы вышли из тронного зала.

— Ну, Дмитрий Григорьевич, — усмехнулся Шуйский, хлопнув меня по спине. — Поздравляю с обретением родни. Быстро же ты в гору пошёл. Смотри, голова-то не закружится?

— Время покажет, Василий Фёдорович, — отшутился я, всё ещё переваривая случившееся. — А вот то, что государь мне такую родословную… нарисовал…

— Тс-с! — Шуйский приложил палец к губам. — Ты что несёшь? Какую нарисовал? Истинно всё! В книгах записано! Сами видели! — с этими словами он подмигнул мне.

Я шёл по коридорам Кремля и пробовал на вкус своё новое имя.

— Я, Дмитрий Строганов. Блин, а звучит!

В голове уже крутились планы. Порох, доменная печь, водяное колесо, прокатные станки, лесопилка. Теперь у меня есть на это право. Осталось найти на всё это ресурсы.

Вечером я вернулся в покои Великой княгини. Мария Борисовна сидела у окна в кресле, укутанная в тёплую шаль. Рядом с ней играл Иван, тогда как Настя шила наряд для куклы

— Митрий! — воскликнул мальчик. — Смотри! Я его раскрасил! Красный кафтан, как у дядьки Михаила!

Я присел осторожно, чтобы не потревожить рану.

— Красавец, — сказал я, разглядывая игрушку. — Настоящий богатырь.

— А ты правда уезжаешь? — спросила Настя, обнимая куклу.

— Да, княжна. Мне пора домой.

— А вернёшься?

— Вернусь, — ответил я. — Когда государь позовёт.

— Тогда ладно, — согласилась девочка.

Тогда Иван протянул мне маленький свёрток, перевязанный лентой.

— Это тебе. От нас, — сказал он. — Меня, Насти и мамы.

Я развернул ткань и достал оттуда деревянный крестик.

— Чтобы Бог хранил, — серьёзным тоном сказала Мария Борисовна.

Я сглотнул комок в горле.

— Спасибо, я буду с гордостью его носить.

Когда дети убежали играть в угол, Мария Борисовна спросила.

— Ну что, дворянин Строганов, доволен?

— Не знаю, — честно ответил я.

— Но ты получил то, чего хотел. Теперь главное не упустить. Поезжай в Курмыш. Обустрой вотчину.

Мне было уже известно, что Шуйский смог договориться с Иваном Васильевичем, и Ратибор Годинович возвращается в Москву. Более того, ему возвращают все его земли и производства, которые были отобраны в пользу государства и его родственниками. Уж не знаю, зачем Шуйский это сделал, но видимо что-то с Ратибора он поимеет. Меценатом Шуйского вряд ли можно назвать. Хотя, не спорю, для меня он сделал немало добра.

— Тяжело будет, — задумчиво сказал я, хотя внутренне уже ждал когда вернусь домой.

— А никто никому лёгкой жизни не обещал…

Через два дня я выехал из Москвы. Со мной ехали мои холопы, Ратмир и Глав, небольшой обоз с подарками от Шуйского, и грамота с печатью Великого князя, которая делала меня дворянином. На первые полгода князь доверил мне жизни двадцати дружинников. Ведь когда уедет Ратибор он наверняка заберёт с собой свою дружину. А с кем тогда мне охранять рубежи с Казанским ханством? В итоге мне за полгода придётся придумать, где найти воинов в дружину…

— Эй, Дима! Ты чего задумался? — окликнул меня Ярослав. Он и сестра возвращались домой в Нижний Новгород. И мы ехали сейчас вместе.

Я улыбнулся другу, и ответил, что ни о чём…

«Ну, держись, пятнадцатый век, — подумал я, обернувшись в сторону Москвы. — Это только начало!»