Рассвет русского царства. Книга 2

Глава 21

Ратибор плотно закрыл дверь, задвинул засов и повернулся ко мне. Вся его парадная важность слетела, а лицо стало усталым.

— Садись, — кивнул он на лавку. — Гонца я получил третьего дня от Шуйского.

— И что пишет Василий Фёдорович?

Ратибор налил себе вина и залпом выпил.

— Пишет, что ты теперь большая птица, дворянин Дмитрий Григорьевич Строганов. Вотчина, жалование, право голоса… — Он хмыкнул, глядя на меня поверх кубка. — Ловко. Очень ловко. Я знал, что ты парень не промах, но чтобы тааак…

На лице его была не зависть, а что-то другое… уважение, смешанное с настороженностью.

— Не я это придумал, — сказал я. — Государь так решил, и церковь подтвердила.

— Церковь… — Ратибор скривился. — Церковь подтвердит, что ты хоть потомок Александра Македонского, если ей выгодно будет… или страшно. Ты хоть понимаешь, во что влез?

— Понимаю, — твердо ответил я.

— Высоко взлетел, Дмитрий Григорьевич. Смотри, чтобы орлы не склевали. — Он сделал паузу. — В Москве немногим по нраву такое попрание традиций. Но пока Шуйский при силе, тебе мало что грозит. Но тут есть один весьма немаловажный момент.

— Я не должен забывать кому обязан своим взлётом, так? — уже понимая, куда ведет разговор, спросил я.

— Именно! — он ткнул в меня пальцем. — Пока полезен, ты Строганов. А оступишься, станешь не нужным Шуйскому или Ивану Васильевичу, вспомнят, что ты сын десятника Гришки, и сожрут вместе с грамотой твоей. Я уже говорил… не все рады, что безродный мальчишка, пусть и объявленный Строгановым, получил титул и землю! Бояре терпеть не могут выскочек. Церковь тоже не забудет, что из-за тебя, хоть и косвенно, архиепископа казнили. А Великий князь… — Ратибор помолчал. — Иван Васильевич щедр, но и жесток. Сегодня ты ему нужен, а завтра?

Он был прав. Тем не менее, я понимал, что весь этот разговор был построен для того, чтобы я помнил кому обязан.

— Что ты советуешь? — спросил я, решив отыгрывать предписанную роль.

Ратибор некоторое время смотрел на меня, словно оценивая.

— Делать своё дело, — сказал он. — Строй, лечи, обучай отроков, что велел тебе Великий князь, собирай дружину… НО! — повысил он голос. — В политику не лезь. Право голоса при обсуждении вопросов, касающихся медицины и обороны границ, это хорошо, но, прежде чем что-то предлагать, лучше посоветуйся со мной и Шуйским. И в вопросы обороны не лезь. Это тема воевод, а не дворянина, у которого и дружины своей нет. Но даже когда появится, если не хочешь сократить себе жизнь, не лезь туда и лучше помалкивай.

— Ясно, — сказал я. У меня были примерно такие же мысли. И высовываться я не собирался.

Тем временем Ратибор продолжал.

— Шуйский мне намекнул в письме, что ты там, в Москве, Морозовых под корень помог извести. Это правда?

Я усмехнулся и про себя подумал.

— «Да тебе там не только про это намекнули, а ЦУ на всю мою дальнейшую жизнь передали. Вот только вопрос, почему Шуйский сам не составил такой разговор? — я посмотрел на Ратибора. — А не приписываешь ли ты свои слова к словам Шуйского?» — промелькнула у меня мысль.

Я посмотрел на тёмную жидкость, что налил мне в кубок Ратибор, начал отвечать на вопрос касательно Морозовых.

— Я просто лечил. А кто кого извёл, это дело Великого князя.

— Умный ответ, — усмехнулся он, — но опасный. Морозовы были сильны, и у них остались друзья. Хотя… — задумался он. — Пока ты в Курмыше, никто к тебе не полезет. Приграничная крепость совсем не тянет не лакомый кусок, на который можно польститься.

Мы помолчали. Ратибор налил себе ещё вина и подлил мне. Остался осадок после этого разговора, и я решил подольститься.

— Спасибо, — сказал я. — За предупреждение и за всё остальное.

— Не за что, — махнул рукой Ратибор. — Ты мне сына спас. Я у тебя в долгу навечно. — Он замолчал. — Я, кстати, в Москву собираюсь. Через месяц, как только дела здесь улажу.

— Шуйский говорил, — сделав глоток сказал я.

— Да? — послышалось удивление в тоне Ратибора. — Ну что ж, оно и понятно, ведь эти земли тебе отдали. Мне же вернули мои, а заодно и имущество и производства. Всё, что отобрали после опалы, как и место при дворе, хоть не воеводой, но боярином в Думе.

— Шуйский постарался? — спросил я.

— Да, — усмехнулся Ратибор, но глаза оставались серьёзными. — И я в долгу перед ним. И мне ещё предстоит узнать, как много он захочет взамен. Ты тоже будь осторожен с ним. Шуйский — друг, пока ты ему выгоден. Перестанешь быть выгодным, станешь обузой.

Когда вышел из терема Ратибора увидел, что моих дружинников размещают в казарме. И как оказалось, боярин не отправлял человека за Григорием, видимо желая поговорить с глазу на глаз. Поэтому, не став откладывать надолго, отправил холопов на своё подворье, а сам направился к Григорию. Но не успел я доехать и половины пути, меня встретил Сава, мой сводный брат.

— Митька! — подбежал ко мне он. И я тут же спрыгнул с коня, сев на колено обнял его.

— Ну привет, брат!

В общем, совсем скоро я узнал, что Григорий со всем семейством отправился на моё подворье встречать меня там. И узнав это я посадил Саву на коня, а сам стал править коня в сторону дома.

Григорий спускался с крыльца медленно, держась за перила. Мы остановились в двух шагах друг от друга. Я видел, как его челюсть напряглась, как сжались кулаки. Он смотрел на мою кольчугу, на саблю, на плащ — дорогой, московской работы.

— Живой, — выдохнул он.

— Неужели воина стали подводить глаза? — решил отшутиться я, не сильно любя всякие телячьи нежности.

Григорий усмехнулся. Его фраза, что он воин, а не торгаш… как только у меня появлялась возможность, я тут же использовал её подшутить над ним. Типа, у воина и сабля тупая… Не воин он значит. Один раз заметил, как он сено закидывает в вольер с коровой, и взял, не подумав ляпнул, что он лучше с вилами управляется нежели с саблей… И уже утром пожалел об этом. Он меня так отходил на занятиях с дружиной, что я думал на мне живого места не осталось.

Зато после этого я стал ещё больше налегать на занятия. Как раз появились холопы, с которыми я почти каждый день скрещивал клинки. Поэтому сейчас я не так сильно боялся, что Григорий меня проучит за длинный язык.

— Дурак, — пробормотал он. — Сколько ещё этим воином тыкать будешь?

— Эмм… — сделал я вид, что задумался. — Наверное всегда.

Он отстранился и внимательно посмотрел мне в лицо.

— Гонец от Ратибора приезжал, говорил, что ты княгиню лечил. А потом… — всё так же говорил он обрывочными фразами. — Что тебя Великий князь принимал. Что ты теперь… что ты теперь Строганов.

— Мы, отец, мы Строгановы, — тут же поправил я его. — Ладно, пойдём, отец, поговорим. Не на улице же.

Глафира стояла на крыльце, держа на руках моего младшего брата Ивана. Ива, стоило на неё посмотреть, спрыгнула с крыльца и тут же обняла меня. Со всеми поздоровавшись, обнявшись, мы наконец-то вошли в дом, в котором пахло свежим хлебом и варёной капустой.

И когда мы разместились за столом, во главе которого сел я, Григорий бросил коротко.

— Говори.

Тогда я достал из-за пазухи свиток, развернул его на столе. Печать Великого князя отливала красным воском в свете лучины.

— Это грамота, отец, от Великого князя Ивана Васильевича. Согласно ей я и ты теперь дворяне. Я, Дмитрий Григорьевич Строганов, а ты — Григорий Осипович Строганов.

Григорий смотрел на свиток, не дотрагиваясь до него, словно боялся обжечься.

— Строганов? — переспросил он. — Какой к чертям Строганов? Мы же… мы простые люди, Митька.

— Митрополит нашёл записи в церковных книгах, — начал я объяснять легенду, которую мне подсунули в Москве. — Оказалось, твой дед, Осип, был внуком боярина Ивана Семёновича Строганова. Род обеднел, разбрелись по Руси, но корни остались. И Великий князь решил восстановить справедливость.

Отец молчал.

— Бессмыслица какая-то, — пробормотал он. — Я всю жизнь десятником был. Отец мой простым дружинником. Дед… Бог его знает, кем дед был, я его не видел. И вдруг — боярин?

— Не боярин, — поправил я. — Дворянин. Это ниже. Но всё равно даёт права.

— Какие права?

Я ткнул пальцем в грамоту.

— Теперь наша вотчина Курмыш. Земли, которые раньше принадлежали Ратибору, теперь мои. Право на собственную дружину. Освобождение от податей на десять лет. Жалование — сто рублей серебром в год. И право голоса в Боярской думе по вопросам обороны и медицины.

Григорий побледнел.

— Господи, — выдохнул он, крестясь. — За что? За то, что ты княгиню вылечил?

— За то, что оказался полезен, — честно ответил я. — За то, что Великому князю нужны люди, которые умеют не только махать саблей, но и думать головой.

Отец потёр лицо ладонями.

— И что теперь? Ты в Москву уедешь? При дворе служить будешь?

— Нет, — покачал я головой. — Я остаюсь здесь, в Курмыше. Это моя земля теперь и моя ответственность.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, и когда пауза затянулась я продолжил.

— Отец, — наклонился я к нему, — я не забыл, кто я. Но мир меняется. Если мы не изменимся вместе с ним, нас сомнут. Ты хочешь, чтобы мы так и жили в покосившейся избе, считая медяки до следующей зимы?

— А что плохого в простой жизни? — огрызнулся он. — Жили же как-то и…

— Жили, — перебил я его. — Пока татары не приходили. Пока мать и Ивашка не умерли. Пока тебя чуть не убили в последнем бою. Отец, ты воин. Хороший воин. Но воины умирают. Часто и бестолково. А я хочу, чтобы ты остался жив. Чтобы у тебя была крыша над головой, еда на столе, и чтобы тебе не пришлось в пятьдесят лет гнуть спину за медяки.

Григорий молчал. Потом кивнул, очень медленно.

— И что ты предлагаешь?

Я выпрямился. И передал наказ Ивана Васильевича, что я старшим в роду должен быть. Честно, были мысли, что Григорий не поверит, но он, судя по его лицу, поверил мне на слово. И когда я закончил рассказ, сделал ему предложение, от которого, я надеялся, он не откажется.

— Я предлагаю тебе стать сотником моей дружины.

Он вскинул брови.

— Сотником? У тебя же нет дружины.

— Пока нет, — признал я. — Но будет. И, надеюсь, ты мне в этом поможешь. На первое время, на полгода, Великий князь дал мне двадцать человек. За это время мне нужно будет набрать своих. Человек тридцать-сорок для начала. Кто-то должен их обучать, организовывать, держать в узде. Кто лучше тебя справится? Ты всю жизнь десятником был, знаешь людей, знаешь службу.

Отец смотрел на меня, переваривая сказанное.

— Сотник… — повторил он, словно пробуя слово на вкус. — Это выше десятника.

— Намного выше, — подтвердил я. — И жалование будет соответствующее. Плюс доля от добычи, если будут стычки, но и «что с боя взято, то свято» верну обратно.

Дело в том, что Ратибору пришлось туго после переезда из Москвы. И всё оружие от татар, лошадей и вещи он продавал, чтобы платить жалование. Трофей можно было взять с убитого врага только с разрешения Ратибора.

— Ты серьёзно? — спросил он.

— Абсолютно. Ты мой отец. Я тебе доверяю больше, чем кому-либо. Мне нужен человек, который будет не просто выполнять приказы, а думать. Который не испугается ответственности. Будешь?

Он встал, подошёл к окну.

— Буду, — твёрдо сказал он. — Если ты уверен, что я справлюсь.

— Справишься, — улыбнулся я. — Ты же Григорий. ВОИИИН! — улыбнулся я. Он тут же нахмурился. — Вот теперь ты и будешь ковать таких же сильных воинов, каким сам являешься.

— «Лесть наше всё!» — подумал я.

Впервые за вечер на его лице мелькнула улыбка.

— Ладно, сынок. Раз так, служу. Только… — он помялся. — Только не зазнайся там. Дворянин не дворянин, а человеком оставайся.

— Останусь, отец. Обещаю.

Мы просидели ещё час, обсуждая дела. Григорий рассказал, что за моё отсутствие ничего особенного не произошло. Татары не тревожили, подходящий урожай обещает быть неплохим, если весна не подведёт.

Я в свою очередь коротко рассказал про Москву. Про лечение Марии Борисовны, про заговор Морозовых, про казнь. Про то, как чуть сам не погиб от ножа наёмника. Григорий слушал, хмурясь всё сильнее, и когда я закончил только покачал головой.

— Змеиное гнездо эта Москва, — резюмировал он. — Хорошо, что ты оттуда вырвался.

— Ненадолго, — возразил я. — Рано или поздно Великий князь позовёт. И придётся ехать.

— Тогда поеду с тобой, — буркнул отец. — Сотник обязан при барине быть.

Я не стал спорить. Глафира принесла ужин — щи с мясом, свежий хлеб, квас. Мы ели молча, каждый думая о своём. Потом отец встал, натянул кожух.

— Пойду домой. Устал ты, видать. Отдыхай. Завтра сутра начнём твою дружину смотреть. Посмотрим, что за молодцов Великий князь тебе прислал.

За ним засобирались и остальные. Была мысль в баньке с дороги сполоснуться, но решил это дело отложить на следующий день. Стоило двери за родней закрыться, как веки сами начали закрываться и, присев на кровать, сам не заметил, как принял горизонтальное положение и уснул.

Утром меня разбудил грохот. Я вскочил, схватился за саблю, но тут же расслабился, это Ратмир с Главом разгружали последние телеги. За окном уже вовсю шла жизнь: кричали петухи, женщины шли с вёдрами к колодцу, где-то стучал молот.

Я спрыгнул с крыльца и умылся ледяной водой из бадьи, натянул чистую рубаху и кафтан. В доме холопка, жена Доброслава, поставила на стол миску с кашей и кружку молока.

Позавтракав, я вышел на улицу и отдал распоряжение Гавриле, чтобы к вечеру он стопил баню. Уж больно хотелось обновить баньку, да и смыть с себя дорожную пыль.

Только я собирался вернуться в дом, как на подворье вошёл Богдан — десятник из приданной дружины Великого князя, назначенный старшим.

— Дмитрий Григорьевич, — поклонился он. — Хотел узнать, какие будут указания?

— Собери людей, — велел я. — Через час смотр, представлю вам своего отца, Григория Осиповича. Будете ему подчиняться, пока здесь служите. Понял?

— Понял… чего уж тут не понять, — кивнул Богдан.

В следующие несколько недель Ратибор вводил меня в курс дел. Передавал журналы, кто сколько и когда платил. Проехал со мной до деревень Красное и Глубокое, где представил меня старейшинам. Если в Красном дедок попался вполне адекватный, то вот в Глубоком я сразу почувствовал, что с ним у меня будут проблемы. Все эти дни Ратибор проводил агитационную работу на тему друзей, и чтобы я не забывал кому всем обязан.

И наконец-то завтра Ратибор собирался уезжать…

Ночь в тот день опустилась на Курмыш быстро. Я сидел в своём доме, строил планы на ближайшее будущее, когда снаружи послышался тихий стук в дверь. Я насторожился.

— «Кто это может быть так поздно?» — подумал я.

— Дмитрий, — прошептал женский голос, — это я.

Я узнал её голос сразу и, тут же открыв дверь, на пороге увидел Марьяну. Как я вернулся, она ни разу не приходила ко мне. И я уже думал, что между нами всё кончено, тем более что…

— Что ты здесь делаешь? — спросил, оглядываясь по сторонам. — Тебе же завтра в путь.

— Знаю, — она шагнула внутрь, и я закрыл дверь за ней. — Именно поэтому я пришла. Это… это последний раз, Митрий.

Она сбросила плащ. Под ним было простое домотканое платье, но оно подчёркивало её молодую фигуру.

— Марьяна…

— Не надо, — она приложила палец к моим губам. — Не говори ничего. Пока тебя не было, я долго думала о нас. И знаешь? Я ни о чём не жалею. И плевать, что это было неправильно. Что я замужем. Что у тебя свой путь, а у меня свой. Но с тобой я почувствовала, что значит быть женщиной по-настоящему! И за это благодарна тебе.

Она подошла ближе

— И сегодня… сегодня я хочу попрощаться. По-настоящему.

Тогда я поцеловал её. И она ответила, обхватив меня руками.

— Кровать, — выдохнула она между поцелуями. — Дмитрий, кровать…

Я подхватил её на руки и отнёс в спальню. Одежда с нас исчезала чудесным образом, комната наполнилась сладостными стонами.

В перерыве я задал вполне логичный вопрос.

— А Ванька не потеряет тебя?

— Нет, он спит. Напился с моим отцом, и уснул на пороге. Не знаю даже как завтра поедем. Болеть будет страшно.

— Ясно, — сказал я.

Лишь с первыми лучами солнца Марьяна начала собираться, и когда она собирала свою одежду, шла, переминаясь с ноги на ногу.

— Дааа, — сказала она, проводя рукой по нижней части живота, — я буду очень скучать.

— Как и я, — появился я рядом с ней.

— Э, нет! — повернулась она, почувствовав, что моё появление неспроста. — Хватит.

— Разве ты не хочешь? — включил я змея искусителя.

— В том то и дело, что хочу, и боюсь, что ещё немного и останусь здесь. — Она сделала паузу. — А так нельзя, ведь я замужем! Спасибо, — прошептала она. — За всё. За то, что дал мне почувствовать себя… живой.

Я погладил её волосы.

— Береги себя, Марьяна. Если вдруг буду в Москве, заеду навестить.

— НЕТ! — тут же развернулась она ко мне. — Не вздумай! Я хочу попробовать начать новую жизнь и не горевать по прошлой. Понимаешь?

— Да.

Марьяна улыбнулась сквозь слёзы.

— А ты… ты будешь счастлив, Дмитрий. Я это знаю. И твоей жене очень повезёт с тобой.

Марьяна натянула плащ и подошла к двери, где обернулась.

— Прощай, Дмитрий Григорьевич Строганов.

— Прощай, Марьяна.