Трибунал

Глава 25

Район Нордэнд во всех каталогах недвижимости шел вторым по дороговизне в Новигаре. И считался едва ли не лучшим способом похоронить баснословную сумму в премиальной и крайне переоцененной недвижимости в нескольких минутах от императорской резиденции.

Да, по качеству жизни он, конечно, уступал Хайгардену, но тут имелся один неоспоримый плюс — район расположился на острове. Нордэнд считался лучшим местом, чтобы встретить тихую спокойную старость, но только при условии, что у тебя завалялась где-то пара десятков миллионов в твердой валюте. Будь у Полковника возможность и лишние деньги, то, может быть, какой-нибудь дорогущий домишко и обзавелся бы новым хозяином.

В каком-то смысле Полковник понимал, почему Пулар спрятался от внешнего мира именно здесь. После «Позорного перемирия» едва ли не все ополчились на командующего войсками. И всем тогда было плевать на то, что некогда обожаемый командующий не сам решился на такое. Император снял с себя ответственность, переложив всю вину за срыв «маленькой победоносной войны» на штаб.

Конечно, именно они, по словам прессы, словно стервятники рвали еще живую армию, потрошили запасы. Это они выдаивали казну досуха, мухлевали с отчетами, обманывали проверки и оправдывали собственную алчность нуждами военного времени. Они. Нет, не прикормленные чиновники, не банкиры и промышленники из числа благородных семейств с многовековой историей.

Такое говорить могут только прогрессисты, а им, как и всем бунтовщикам и революционерам, место на виселице.

Во всем оказался виноват генштаб — так написали в прессе, а значит это точно правда. Пулар, командовавший штабом до самого конца, этой «правды» не выдержал. Компания по массовой травле была просто мастерски срежиссированным театром. Прикормленные журналисты принялись раскапывать всю грязь, которую только могли отыскать. Обвинения шли одно за другим: растраты, некомпетентность, трусость, кумовство.

Только содомили не было — хоть на том спасибо.

Продажные твари выворачивали все с ног на голову, притягивали факты, а кое-кто даже переходил на откровенные оскорбления. Дальше к делу подключилась и военная прокуратура. Суд, как и полагалось, проходил в закрытом от прессы формате, командующего оправдали по всем статьям, но это нисколько не помешало той в очередной раз смешать с грязью его имя.

Полковник читал подборку газетных статей, и с каждой минутой ему хотелось больше крови. Но не старого друга, а вот этих журналистов. Суммарно он потратил несколько дней, чтобы по газетным вырезкам представить жизнь Анри-Филиппа в те дни. И хотя читал он быстро, но слишком долго погружаться не мог — сначала просто начинало тошнить, а в конце подборки очень сильно хотелось что-то разнести.

За год акулы пера сломали человеку жизнь, так что из гордого и крепкого военного он превратился в настоящую развалину. Предпоследней в пакете лежала статья, сообщавшая, что генерал угодил в больницу со всеми признаками инсульта.

Особняк Ритте был подарен семейству потомственных военных короной лет сто назад, или около того. Это был небольшой аккуратный особняк в стиле позднего модерна. Полковник гостил тут всего два раза, так что теперь он не мог не поразиться тому, во что превратилось поместье друга.

Величественный особняк терялся среди зарослей запущенного сада. Повсюду царил образ какой-то заброшенной роскоши и былого великолепия, поглощенного самой природой. Некогда ухоженный сад превратился в диковатый зеленый лабиринт. А изгибы дорожек из разноцветной плитки оказались теперь почти полностью скрыты под ковром из высокой травы, пробивающейся сквозь швы. Кое-где виднелись фрагменты мозаичных узоров на плитках, намекая на былую роскошь, но не более…

Декоративный прудик у парадного входа почти полностью заплыл ряской и тиной, лишь кое-где поблескивала на солнце грязная дождевая вода. Каменные статуи вдоль берегов обросли мхом, словно развалины некогда великой цивилизации, поверженные временем и теперь добиваемые буйной растительностью.

Полковник прошел до дома и постучал в дверь. Вот только та открылась без каких-либо проблем.

Знак был нехорошим.

Не дожидаясь ответа, он вошел внутрь и осмотрелся. Вокруг все казалось мертвым и нежилым, словно во всем доме разом встало время. Внутри было сыро и темно, нигде не горел свет. Полковник прошел в гостиную, затем в обеденную. Весь первый этаж был пуст и тих. Пачка не вскрытых писем была приличной толщины.

Пол покрылся пылью так густо, что нежданный гость оставлял за собой следы обуви.

Анри-Филипп сидел на балконе второго этажа, и в неестественном изгибе его спины угадывался привет смерти. Полковник подошел к столику и взглянул на друга.

От бравого воина не осталось и тени. Худоба и поджарость превратились в старческую немощь, а некогда черные, как смоль, волосы теперь были полностью белыми. Похудевший и болезненный, Анри-Филипп надел свою военную форму, стараясь придать себе достойный вид. Вот только на вешалке и той мундир смотрелся бы торжественнее, чем на хозяине.

Медали и ордена, которыми он обычно украшался на торжественных мероприятиях, сейчас лежали отдельно в специальной коробке. Выглядело это так, словно мертвец отрекается от них.

Единственная награда, которую Полковник рассмотрел на мундире, был маленький серебряный значок, такие выдавали второму лучшему ученику на курсе в военной академии. Трудно было не узнать этот значок, особенно если с внутренней стороны пиджака у тебя приколот такой же.

Только золотой.

Картина была самой простой и банальной: генерал Анри-Филипп Пулар рассчитал и отпустил прислугу, сам оделся в парадную форму и поднялся на балкон. Там он сел на свое любимое место, махнул коньяка для храбрости, взглянул последний раз на сад, а после взял пистолет и вышиб себе мозги.

Дыра в виске размером с добрый дюйм, наградной пистолет лежал у ног. Судя по тому, как кровь на виске уже свернулась и почернела, сделал он это не меньше двух дней тому назад.

— Ну вот и поговорили, — произнес Полковник с горечью и сел на свободное место.

С балкона открывался великолепный вид на некогда прекрасный сад. Примерно так же они с Анри-Филиппом сидели последний раз, курили и пили такой же коньяк. Стакан он наполнил наполовину, отхлебнул немного и взялся за бумаги. На внешней стороне листка было только одно слово: «Генриху».

Буквы были неровными, и явно писались дрожащими руками, это угадывалось в слабом нажиме пера и кривых завитках. Собственное имя Полковник скорее угадал, чем прочитал. Похоже, слухи про инсульт у Пулара не врали. Губа сама собой дернулась, словно у волка. Полковник развернул письмо и принялся читать последние слова к себе.

'Привет, старый друг.

Раз ты это читаешь, то я в своих выводах не ошибся и это действительно ты. Как ты понимаешь, я не мог не узнать твой «почерк», потому как всегда восхищался твоим умением «переворачивать доску». Вижу, что за годы, пока тебя не было в городе, ты не растерял этого умения.

Знаешь, старый друг, я всегда завидовал этому твоему умению, как и твоей безграничной смелости. Мне ее так не хватало тогда, десять лет назад. Думаю, что ты не мог не слышать, как меня полоскали в прессе, называли трусом и мерзавцем, укравшим у себя же победу. Сейчас, после стольких лет, мне еще труднее признавать свои ошибки, но эту я признаю и не оспариваю.

Без тебя, мой друг, я действительно струсил. Я не оправдывался ни перед кем и никогда, но сейчас сделаю исключение только для тебя. В память о нашей дружбе.

Когда пришли новости, что тебя убили, я понял, что вдруг оказался один. Совсем один.

У меня больше не было ни одного надежного союзника. Я готовился к победе, а получил в итоге потенциальный бунт генералитета и измену. Это было просто ужасно — все генералы штаба разом превратились в толпу склочных ублюдков, готовых перегрызть друг другу глотки ради места командующего. Я был, как лошадь, подыхающая от зноя, вокруг которой уже собрались грифы.

Твоя смерть словно открыла для меня второй фронт. В столице. Я разом вышел из фавора у всех, кто еще вчера прочил мне маршальский жезл. Император больше не писал мне писем, а только посылал телеграммы и директивы. Разом я оказался вычеркнут и из благородного света. Произошло все это так быстро и резко, что я просто не выдержал и сломался.

Я был разбит и зол на всех вокруг.

Зол на двор, императора, на тебя.

За эту мою слабость я хотел бы попросить прощения отдельно. Я всегда завидовал тебе, Генрих. С самой учебной скамьи и все годы после. Те чудеса, что ты творил на поле боя, я завидовал им и тщетно пытался повторить. Как итог я напрасно угробил еще пару десятков полков, прежде чем понял, что далеко не гений вроде тебя, а обычный благородный шарлатан не на своем месте. Те сотни и тысячи людей, которых я погубил зазря, они виделись мне на каждом углу. Они шли за мной единой молчаливой и осуждающей толпой, являлись во сне.

Я тогда натурально сходил с ума, дружище. В каждом солдате я видел завтрашнего мертвеца, которого расстреляют, заколют, зарежут, сожгут, отравят газом или взорвут. Я больше не мог выносить весь этот бесконечный кошмар. Так что был готов выступить на мирных переговорах с нашей стороны. И именно поэтому согласился на невыгодный мирный договор. Я хотел остановить смерти на фронте.

Вот только я не понял, что общество, отравленное войной, распнет меня. В том чертовом вагоне, пахнущем свежим лаком и политурой, я умер как солдат и переродился как величайший трус'.

Во рту пересохло. Полковник буквально влил в себя остаток коньяка и наполнил стакан второй раз. Теперь до верха. Опрокинул второй одним махом. Глаза его сами собой наполнились слезами. Он еще раз взглянул на тело своего друга и некогда командира.

— Прости, что оставил этот кошмар на тебя, Анри. Ты такого точно не заслужил.

Мертвец ничего не ответил. Полковник взял второй лист и продолжил тяжелое чтение.

'Знаешь, Генрих, я скучаю. И скучал все это время без тебя. Мне не хватает наших бесед, не хватает споров и диалогов о книгах. Я столько раз придумывал аргументы, которыми пригвоздил бы тебя к стенке в очередном споре о философии или истории, а теперь просто боюсь.

Боюсь нашей встречи и тебя.

Я понимаю, что ты восстал из мертвых не просто так. Ты зол на меня, как и те тысячи людей, которых я подвел. Что же, я признаю перед вами свою вину, господа. Я виновен перед всеми вами в том, что подвел вас. Я наплевал на вашу жертву, ваши страдания и поддался собственной трусости и слабости.

Прости мне эту слабость, мой друг, ведь теперь я просто немощный старик, неспособный даже задницу вытереть без помощи сиделки. Ты хочешь возмездия и справедливости, и ты их заслужил не меньше других. Твой этот «Трибунал» — необходимое зло, как скальпель, вырезающий опухоль. Я понимаю это, принимаю все твои обвинения. Защищаться я не стану, потому как сам буду первым среди собственных обвинителей.

Я заслуживаю смерть, вот только я вынужден у тебя право на нее забрать.

Позволь мне сделать то, что откладывал долгие годы. Если сможешь, то прости меня и не держи более зла за мои ошибки. Я правда всего этого не хотел.

Искренне уважающий тебя, твой друг и командир А. Ф. П'.

Полковник поднялся и взглянул на мертвеца как-то по-другому, так обычно смотрит мать на плачущего сына. Он резко выпрямился и щелкнул каблуками туфель. Рука взлетела ко лбу и тут же упала.

Последний салют последней жертве той войны.

Внизу ничего не изменилось, даже пыль лежала на тех же местах. Полковник спустился и прошел к телефонному аппарату. Телефонная трубка молчала. Полковник отыскал вырванный из розетки шнур и вернул на место. Послышался гудок. Он быстро набрал номер полицейского участка.

— Дежурная, — произнес голос мужчины на том конце провода.

— В доме двенадцать на Малери вы найдете тело генерала Пулара.

— Это шутка?

— Нет. Его тело вы найдете на балконе.

— Как вас зовут?

— Передавайте господину старшему инспектору, что мы скоро встретимся. Он меня узнает. До свиданья.

— Подо…

Полковник положил трубку и протер ее носовым платком. Затем вернулся по своим следам в каждую комнату, где был, и протер вещи, которых касался. Толстый слой пыли помогал с легкостью находить их. Если полицейский принял все всерьез, то у него в запасе не так много времени.

Полковник вышел и встал чуть поодаль. Несколько машин пролетели мимо него и остановились у въезда к особняку. Из первой машины выскочила пара полицейских в форме и бросилась к дому. Отлично, теперь тело найдут и смогут похоронить с почестями. Видит бог, Генрих не желал такого исхода. И уж точно он не хотел смерти Анри.

Он шел сюда в надежде на откровенный разговор со старым другом, а получил последнее покаяние больного и измученного старика. Читать было тяжело. Но еще тяжелее было уничтожать последние мысли мертвеца. Мысленно полковник проклинал себя за это, но иного выхода просто не было. Оставлять против себя улики, не закончив дело, — верх безрассудства.

Полковник не считал полицейских за дураков, а Камаль, который явно впишется в это дело, может доставить слишком много проблем.

Бывший сержант, а теперь старший инспектор полиции Йона Камаль. Парень уже разок вмешался и обломал операцию группе братьев Тэмм. И Полковник буквально собственными кишками чувствовал, что и тут он не будет стоять в стороне.

Кто угодно, только не он. Матерый ветеран уже в двадцать три, он запоминался как никто другой. Вот и Полковник запомнил этого странного мальчишку со взглядом убийцы. На фронте они пересекались всего раз или два.

Первый, когда тому предложили возглавить отдельную роту для массового террора гуттских тыловых частей. Тогда он казался прибитым и заторможенным. Только позднее Полковник выяснил, что парнишку контузило и он не слышал левым ухом. Но тогда, на разговоре, Генрих ничего этого не знал. Эрих Малер долго рассказывал свой замысел, вот только он был слева от сержанта и тот его тупо не слышал.

— Мальчик, — сказал Полковник тогда, — ты хочешь отомстить за своих ребят?

На этих словах глаза его вспыхнули. Он обернулся на голос и тихо спросил:

— Где и что мне подписать?

Вот сейчас этот паренек против него. Смех да и только.

Знакомая машина остановилась на условленном месте. Полковник с тяжелым сердцем подошел к автомобилю и сел.

— Добрый день, Марк, — поздоровался он со своим неизменным водителем.

— Здравия желаю, господин Полковник, — ответил на привычный манер тот и коротко поклонился.

— Как все прошло? Что с другой целью?

— Цель захвачена… — В голосе прозвучали звенящие нотки, и опытное ухо командира их уловило.

— Только? — начал Полковник похолодевшим голосом. — С такой интонацией вы обычно добавляете «Только…» и дальше то, что испортит мне весь оставшийся день.

Водитель виновато опустил глаза.

— Слушаю вас, Марк.

— Капитан Гараев убит.

— Жаль… он бы нам еще пригодился. Кто в группе остался за старшего?

— Э… сержант Блум, кажется.

— Сержант? Помнится, я лично подписывал приказ о назначении его старшим сержантом. Поразительно проблемный солдат. Знакомы с ним?

— Виноват, сэр, не имел чести быть с ним знакомым.

— Ничего. Все еще впереди. Как показал себя мальчик?

— Не могу знать.

— Ладно, я сам узнаю. Поедем на пристань. Эта прогулка меня порядком уже утомила. Хочется немного отдохнуть перед делом.

— Конечно, как прикажете.

Автомобиль плавно отъехал от тротуара и помчался в направлении пристани Сен Жак.