Вадбольский 4

Глава 4

Вопрос неожиданный, Горчаков даже поперхнулся, взглянул в недоумении.

— Ни одного, сам знаешь. Но у моего отца около трёх тысяч. Если брать род, то тысяч десять. А что?

Я подумал, ответил как бы с нерешительностью:

— Могу выделить для тебя квоту так это человек в триста-четыреста. Пришлешь их в моё имение, я велю обучить их стрельбе из новых винтовок.

Он охнул.

— У тебя четыреста винтовок?

Я вздохнул.

— Нет, конечно. Но сотню найду. А ещё следует попробовать поучить новым методам войны солдат, которых долго обучали ходить в допотопные и самоубийственные штыковые атаки. Вдруг необучаемы?..

Он кивнул, догадавшись.

— А-а, стрелять не стоя, а лежа, держаться рассыпным строем, использовать укрытия, как ты показывал?

— Точно, — сказал я. — Если получится, можно передавать мои наработки в армию. После разгрома в войне за Крым начнётся…

Он горячо возразил:

— Не будет никакого разгрома! Да и войны не будет!

— Ну-ну, — сказал я. — Но модернизировать армию надо?

Он посмотрел с упреком.

— Что за англицизмы? В приличном обществе предпочитают французский. Да, ещё как надо совершенствовать, а то в какой-то мере отстаём, ты прав. Но не так уж и сильно отстаём, зато мы духом сильнее всех на свете… Я поговорю с отцом. Про твои винтовки с ними уже говорил, он заинтересован.

— Договаривайся на недели две-три, — сказал я. — За это время ваши гвардейцы полностью пройдут ускоренный курс по ускоренной методе типа «науки побеждать» Суворова, только лучше и современнее, а вы с отцом увидите, как сразу и резко повысится их боеспособность.

Он сказал радостно:

— Спасибо, Юра!.. Я сейчас же к родителям. Здесь наобщался, могу исчезнуть без ущерба престижу.

Отлично, лазутчики Карницкого сразу доложат господину, что в имении этого Вадбольского появился крупный отряд светлейшего князя Горчакова, главы Тайной Канцелярии Его Императорского Величества. Эти гвардейцы свяжут им руки на время зимней сессии, а потом пусть сваливают, возьму вожжи в свои почти натруженные длани.

Он хлопнул меня по плечу, повернулся, собираясь уходить, но зацепился взглядом за группку гостей и сказал вполголоса:

— Что, понравилась генеральша?.. А хочешь узнать, кто её муж?.. Когда-то бравый вояка, вся грудь в орденах, но возраст приходит и к героям. Жена умерла, так он в семьдесят лет вздумал жениться снова!

— И как? — спросил я с любопытством.

— Сосватали молоденькую дочку одного мелкого дворянина на казенной службе, но с огромным приданым. Ну, ты понял.

— Он ей графский титул, она деньги?

— Да. Успел заделать ей ребёнка, дочка у них красивая, ты же видишь, но он уже не поднимается с постели, восемьдесят два года, нам бы дожить до его лет!.. Как он говорил: «В тринадцатом году мы отличались с братом в тридцатом егерском, а после в сорок пятом».

В моём мозгу что-то щёлкнуло, знакомые со школьной скамьи строки, но вместо выяснения, уточнил:

— В егерском?

Он кивнул, процитировал:

— «За третье августа; засели мы в траншею: ему дан с бантом, мне на шею». Наверное, брату дали орден Святого Владимира IV степени, это пока единственный, носимый с бантом, а сам он, вероятно, получил орден Святого Владимира третьей степени или орден Святой Анны II степени, раз «на шею».

— Лихой, — согласился я.

— У него вся грудь в орденах, — сказал он, — но лет двадцать ходил в полковниках, характер больно… неуживчивый. Но солдаты его обожали. Чин генерала получил уже перед пенсией. Ну всё, я исчезаю!

Он в самом деле исчез, даже через толпу гостей не проходил, а как-то сумел вдоль стеночки к выходу, а я повернулся к яркому цветнику женщин, выискивая взглядом эту Софью Павловну.

«В тридцатом егерском», то, что меня сейчас интересует больше всего. Егеря!.. Самые лучшие, самые подготовленные и расторопные воины, их в бой не посылают колоннами, слишком ценный материал, егерям всегда самое лучшее: ружья, амуницию, жалованье, выслугу…

Вот из кого нужно набирать мне гвардию!

Софья Павловна, как чувствовала, оглянулась, перехватила мой взгляд, улыбнулась, я улыбнулся ещё шире и слегка поклонился. Она, подобрав обеими руками с боков пышное платье, неспешно и вроде бы случайно приблизилась, ещё не уверенная, что хочу завязать с нею разговор.

— Софья Павловна, — сказал я заговорщицки, — вы такая лакомая, на вас все мужчины засматриваются!..

Она мило засмущалась, щёчки порозовели, махнула розовыми пальчиками:

— Ах, барон, скажете такое…

Такая миленькая, в голове сразу побежали одна за другой сладострастные картинки, как вот вытаскиваю из корсажа её сиськи, что и так почти наружу, мну их, а потом задираю подол…

Гм, слишком много жареного мяса стащил с фуршетного стола, нужно усилить контроль, хотя эту мамашу бы с огромным удовольствием, ей чуть-чуть за тридцать, ещё совсем молодая женщина, сочная и спелая, похожа на только что испеченный сдобный пирожок, ещё горячий, истекающий соком, что так и просится в руки…

Она улыбнулась смущённо, вроде бы уловила мой интерес, даже догадывается, что интерес именно к ней, а не к её непонятной дочери, вон как зарумянились щёки, раскрыла веер и усиленно обмахивается.

— Здесь жарко, — сказал я, — давайте на свежий воздух?

Она кивнула.

— Ой, вы правы…

Мата Хари уже обшарила весь дворец, в моей памяти подробнейшая карта, наружу выводить Софью Павловну не стану, там снежок с неба срывается, холодно, но вот если пройти через эту картинную галерею, а потом через эти две комнаты…

Я остановился, Софья Павловна испуганно ахнула и широко распахнула дивные глаза, когда я развернулся и, ухватив её в объятия, прижал к стене.

— Что вы…

— Сгораю от страсти, — ответил я. — Не могу ничего с собой сделать, есть что-то более сильное, чем мы сами… Этот пылающий в чреслах огонь…

Она вспикнула, когда прижал сильнее, губы её мягкие и сочные, как переспелые вишни, вот-вот лопнут от переполняющего их горячего сладкого сока, тело сочное, нежное и жаркое, я не дурак вести на холод, в этой комнатке ещё жарче, да и ладони у меня раскалились, жадно скользят по её полным ногам, поднимая подол.

Она простонала слабым голосом:

— Не нужно… стыдно же…

— Сегодня можно, — заверил я и поднял подол выше, как же много этих юбок или это одна такая с множеством занавесов, — вы обворожительны, Софья… Какое у вас божественное тело, какое…

Растерянная и сбитая с толку, она неуверенно протестовала, но я не слушал, да и кто слушает, вжался со всем пылом, она тихо-тихо вскрикнула, ещё даже не осознала, что происходит, слишком быстрый переход от знакомства и без всяких обязательных вроде прелюдий и пролегоменов, вот так с ходу, словно я в стиле сэра Растера осваиваю захваченную крепость.

Я никогда не был сластолюбцем или сладострастцем, хотя и понимаю, что в этом что-то есть, потому никаких задержек, пер прямо к цели, моя жертва это поняла, перестала протестовать и даже с облегчением вздохнула, когда я сдавил её особенно страстно, жарко дохнул в ухо и опустил ей подол до самого пола.

— Графиня, — сказал я, — вы бесподобны… Ничего слаще я не пробовал!.. Мужчины наверняка от вас без ума…

Она, красная как вареный рак, испуганно оглядывается, неужели мы остались незамеченными, во дворце же полно народу, но Мата Хари не просто следит, дважды запирала дверь перед теми, кто пытался войти.

— Сегодня можно, — заверил я.

Она раскраснелась ещё больше, щёки как спелые помидоры, глаза испуганно бегают по сторонам, ощутила наконец, что ситуация вроде бы вышла из-под контроля.

— Я не такая, — пролепетала она жалобно, — сама не знаю, что на меня нашло… Вы просто змей искуситель!.. Я никогда так не поступаю!

Ага, подумал я, а с Молчалиным зажимались под лестницей, хотя вообще была целомудренной девицей, но сказал с лицемерной искренностью:

— Да это вино здесь особое, кто бы подумал, такой соблазн, как хозяину не стыдно? Но и претензии не предъявишь, вот же шельма!

— Да-да, — сказала она торопливо, — это всё вино, это оно… Пойдемте скорее обратно, а то хватятся…

Я с учтивым поклоном подхватил её под руку, на этот раз неспешно повел через открытую веранду. Там холодно, но через две минуты снова вошли в жарко натопленный зал, где ярко, весело, народ общается. Старшее поколение устроилось в креслах и на диванах вдоль стен, а молодые барышни и юноши степенно вышагивают в церемонных танцах, где каждое движение отточено до предела домашними maître à danser или даже professeur de danse.

Завидев издали Сюзанну, вежливо оставил Софью, она с облегчением вздохнула и упорхнула к женщинам. Сюзанна наконец углядела меня, подозвала повелительным жестом, словно лакея, я смиренно приблизился, пошёл рядом, изображая кавалера.

Она зло шикнула, когда я, проходя мимо фуршетного стола, цапнул пирог с раздутыми боками, оказалось, с перепелками, пришлось ей остановиться и милостиво улыбаться всем, пока я не сожрал весь и не вытер пальцы о скатерть, за что получил незаметный удар кулаком в бок.

— Я слабый, — сказал я стонущим голосом, — у меня уже в глазах рябит и всё кружится-кружится… Можно, я вот тут посижу в уголке, а вы, ваше сиятельство, танцуйте, танцуйте… хотя зима уже близко.

Она нахмурилась.

— Я что, стрекоза?

Я развел руками.

— Ваше сиятельство, стрекоза, если хорошо профессионально танцует, ещё тот муравей!

Но сам факт того, что я выступаю кавалером у графини, повышает мой рейтинг, вон как на меня оценивающе посматривают матроны, что вывели дочек на этот смотр, что похож и на ярмарку.

Сюзанна прошептала торопливо, что явился сам Константин, второй сын императора, красавец и умница, любимец женщин, уже сейчас известен, как глава либералов в правительстве, ему всего тридцать восемь лет, но уже успел завоевать имя в обществе.

Я внимательно рассматривал великого князя, действительно красавец, как и его отец и братья. Женщины вообще считают их самыми красивыми мужчинами Европы, а мужчины считают честными и преданными Отечеству людьми, что работают по восемнадцать часов в сутки, лишь изредка, как вот в этом случае, вырывая час-другой на личные дела. Словом, очень хорошие люди.

Вот только жаль, мелькнула у меня горькая мысль, хороший человек — это не профессия. Мало, чтобы император был хорошим человеком. Мало даже, чтобы он был справедливым.

А вот в широте ума никто из них не был замечен. Даже в глубине или остроте мышления. Просто хорошие и приверженные традициям люди. Глубоко религиозные. Но по мне правильно, когда религиозны низы общества, но недопустимо, чтобы во главе империи стоял человек, всерьёз воспринимающий написанное в Библии.

Князь Константин, рослый и румяный, настоящий ариец, продвигался по залу, обмениваясь рукопожатиями с мужчинами, обнимался с женщинами, говорил комплименты, всё для него привычно, это тоже входит в работу, всё видит, всё замечает…

Вообще-то я и раньше не воспринимал его как великого князя, для меня он в первую очередь генерал-лейтенант, либо на Урале с инспекциями заводов, работающих на оборону, либо на границе с Хивинским Ханством, где нужно быстро и качественно выстроить новые крепости. А ещё он в свои тридцать восемь лет успел отличиться в боях, получил два ранения, пусть и лёгких, водил солдат в контратаку, и пользуется репутацией пусть не очень далёкого, но честного и прямого человека.

Я вздрогнул и заметно напрягся, когда он неожиданно подошёл ко мне, с лёгкой улыбкой на лице ногой чуть придвинул лёгкое кресло к тому, где я сижу, сел, великие князья не испрашивают разрешения, да и дома он, хозяин вправе подсаживаться к кому угодно, с величайшим интересом всмотрелся в моё лицо.

— Так вот вы какой, Вадбольский, — произнес он со вкусом. — Глориана, моя дочурка, избегает о вас говорить, я больше слышал от Саши Горчакова и даже от Ани Павловой, они близкие друзья нашей семьи. Но кое-что важное, хоть и спорное с моей точки зрения, вы делаете и для Глорианы.

Он умолк, ожидая моей реакции, а ответил смиренно:

— Я пока ничем не проявил себя, ваше высочество, чтобы привлечь ваше высокое внимание.

Он усмехнулся, скромность собеседника всем нравится, сказал благожелательно:

— Уже проявили. Саша говорит, вы сумели усовершенствовать ружья?

— Их спешно совершенствуют по всему миру, — ответил я кротко. — Мы сильно запоздали, догонять нужно срочно, но у нас не спешат. У меня что, крохотная мастерская, она роли не сыграет. Война будет проиграна.

Он вскинул брови.

— Какая война? Мы Турцию бьём так, что перья летят.

— То-то и оно, — ответил я кротко. — Слишком уж хорошо бьём. Потому Англия и Франция не дадут её разбить полностью и взять Дарданеллы под свой контроль. Если не остановимся, объявят нам войну, которую проиграем.

Он откинулся на спинку кресла, раскатисто рассмеялся.

— Юноша, у нас самая крупная в Европе армия!.. И самый могучий флот!

— Пароход «Скорый», — сказал я почтительно, — построенный тридцать лет назад на Ижорских заводах, был первым в мире паровым военным судном. Первым в мире! Сейчас, через тридцать лет, у нас всего лишь пятнадцать пароходо-фрегатов. Винтовых кораблей нет вовсе. У французов только паровых судов сто восемь! У них половина винтовых кораблей и линейных фрегатов.

Он всмотрелся в меня с интересом.

— Отрадно, что радеете об Отечестве, а не запоминаете адреса новых кафешантанов, что плодятся, как мухи в жаркий день. Давайте напомню, что почти весь турецкий флот построен в Англии и Франции. Управляют кораблями и пушками исключительно англичане. Кстати, пушки тоже из Англии. И вообще флотом турков руководит английский капитан Слэд при главном начальнике турецкого флота Махмуд-паше, имеющем в турецком флоте чин адмирала. И что же? В Синопском сражении наша парусная эскадра уничтожила весь этот турецкий флот всего за три часа!

Я заметил смиренно:

— Осмелюсь напомнить, гибели удалось избегнуть единственному турецкому пароходику. Его не смогли ни расстрелять, ни захватить, так как двигался гораздо быстрее любого из наших парусных гигантов, зависящих от силы ветра. Это не настораживает?

Он всмотрелся в меня с любопытством.

— Нет. А должно?

— У нас нет ни одного винтового корабля, — напомнил я. — Ни одного. В английском флоте их больше сотни. Да и у французов множество. На Западе полагают, что век неповоротливого и зависящего от ветра парусного флота закончился. Настало время винтовых кораблей.

Он на мгновение задумался, лицо потемнело, на лбу появились две глубокие морщины.

— У нас такие разговоры не ведутся, — произнес он нехотя. — Наше общество уверено в победе нашего оружия. Наш дух силён!

Я вздохнул, развел руками.

— Да, понимаю. Есть за и есть против. Но в подготовке к войне есть и очевидные вещи, с которыми не поспоришь. Можно?

Он чуть наклонил голову.

— Извольте. Бить не буду.

И легко улыбнулся, обозначая, что изволил пошутить.

— Судя по нашим же данным, — сказал я осторожно, на всякий случай заглянул в зеттафлопник и прочел прямо оттуда: — доля нарезных ружей у нас четыре процента, во французской армии — треть стрелкового оружия. В Англии — больше половины. Во французской армии их штуцер Тувенена прицельно бьёт на версту, англичане из своего Энфильда бьют на девятьсот с лишним ярдов. Простите, но их прицельный огонь перекрывает дальность русских ружей в четыре раза. В четыре!.. Они, находясь в полной безопасности, будут поражать не только наши передовые цепи, но артиллерию и обоз!

Он слушал внимательно, я видел по его глазам, что ищет на чём меня подловить, но я зачитываю данные, что уже лежат и на столах нашего Военного министерства, не подкопаешься. Возможно, лежат уже давно.

После минуты молчания, потер кончиками пальцев лоб, сказал, меняя тему:

— Саша говорит, у вас винтовки не только бьют точнее, но их не нужно заряжать после каждого выстрела?

— Ставлю опыты, — ответил я уклончиво. — Думаю, сейчас оружейники пробуют их улучшать по всему миру. Уже понятно, есть куда.

— Саша говорит, ваши винтовки превосходят как французские, так и английские?

— Да, — ответил я, — но их делать сложновато, в России нет даже достойных машиностроительных заводов, не говорю уже насчёт оружейных. В мелких мастерских много винтовок не наклепать. Однако не в России, так их сделают в Англии или Франции. А то и в Пруссии.

Он помолчал, пытливо глядя на меня.

— Вам нужна помощь?

Сердце моё заколотилось чаще, я сказал как можно более ровным голосом:

— Смотря какая. Я не пойду на службу и не приму никакого диктата. Я вольный предприниматель.

Он усмехнулся.

— Ну, баба с возу, кобыле легше. Вольные работают быстрее, продукцию выдают раньше, но и весь риск принимают на себя. Что, если государство выделит субсидии на расширение вашего дела? Хотя нет, об этом говорить рано. Я вложу свои личные деньги!

Сердце моё, уже и так стучащее часто-часто, начало выбивать дробь, я ощутил как вспотела спина.

— Денег нужно будет много!

— Знаю, — ответил он и улыбнулся. — Даже больше, чем вы думаете, курсант. Ладно, не буду вас отвлекать, а то на меня уже зло поглядывают некоторые барышни…

Он поднялся, я тоже вскочил, он сделал было шаг уходить, но вдруг повернулся, прямо посмотрел мне в лицо.

— А знаете, почему я готов поспособствовать в вашем деле?

Я спросил невольно:

— Почему?

— А потому, — сказал он, растягивая слова, — что вы придумали, как сделать спички проще, дешевле и безопаснее. Вы сумели изготовить болеутоляющее зелье тоже проще, эффективнее и дешевле, чем настойки наших лекарей! Потому, уверен, и с винтовками у вас получится.

Он ушёл, я смотрел вслед, сердце продолжало колотиться, словно искало как выскочить и убежать от такого рискового хозяина. Но, похоже, не зря я поработал и над спичками, и над болеутоляющим. В войну как нигде понадобится анестезия, он об этом не сказал, по официальной версии никакой серьёзной войны не будет, с Турцией не в счёт, сколько их было, и всегда Турцию били, но на возможность заварушки в Европе намекнул достаточно прозрачно.