Ювелиръ. 1809

Глава 1

Эрфурт, Тюрингия.

Двумя месяцами ранее, Октябрь 1808 г.

Октябрь 1808 года превратил захолустный тюрингский Эрфурт в переполненную коммуналку для коронованных особ. Город трещал по швам, не в силах переварить это величие. Сонные бюргерские улочки, привыкшие к скрипу телег с капустой, дрожали от грохота карет и копыт кирасирских лошадей. Бонапарт, находясь в зените могущества, созвал сюда всю Европу на свой бенефис. Воздух пропитался ароматом дорогих французских духов и едкой гарью бесконечных приветственных салютов.

Александр I, главный трофей этого политического цирка, ощущал себя редким зверем в золоченой клетке. Стоило ему сделать шаг, как за спиной вырастала «почетная стража» — пестрая толпа немецких королей и герцогов, готовых при виде Наполеона сложиться пополам, демонстрируя чудеса акробатического лакейства. Каждое их подобострастное движение и взгляд били по самолюбию русского царя. В ответ Александр лишь демонстрировал свою фирменную, мягкую улыбку. Византийская школа: улыбайся врагу, пока ищешь место для кинжала.

Вечерами пытка продолжалась в театре. Зал, метко прозванный Талейраном «партером королей», сверкал бриллиантами и орденами, пока на сцене выписанная из Парижа труппа «Комеди Франсэз» мучила классику. Давали «Эдипа». Сидя в императорской ложе, Александр изображал восторг, хотя картонный пафос Вольтера вызывал у него тоску. На фоне кровавой каши, заваривающейся в Испании, эти театральные страсти выглядели дешевым фарсом. Игнорируя сцену, царь демонстративно, нагло, флиртовал с мадемуазель Жорж. Вся Европа знала, чью постель греет эта красавица, и тем острее была игра. Бонапарт, перехватывая эти взгляды, снисходительно щурился.

Развязка наступила в кабинете Наполеона, во время церемонии обмена личными дарами. Лишних удалили, оставив только тех, кто умеет молчать. Бонапарт был щедр, как и подобает хозяину мира. Севрский фарфор, расписанный лучшими мастерами, и парадная шпага, эфес которой ломился от бриллиантов. Вещи безупречные, дорогие и… скучные до зубовного скрежета. Стандартный набор «люкс» для дикарей с востока. Демонстрация кошелька, а не вкуса.

Александр выдержал паузу. Адъютант водрузил на стол тяжелый ларец из черного эбенового дерева.

— Скромный сувенир от наших умельцев.

Наполеон приблизился, едва скрывая вежливую скуку. Очередная малахитовая глыба? Медведь с балалайкой из яшмы? Щелчок замка, крышка откинулась. Внутри, утопая в черном бархате, лежал шестигранник. Идеальная геометрия, полупрозрачное нечто, прошитое золотыми венами. Никаких видимых стыков, петель или замочных скважин. Монолит, хранящий в себе застывший медовый свет.

— Любопытно, — бросил корсиканец, наклоняясь ниже.

Тепло человеческого дыхания сработало как триггер. «Улей» отозвался. Золотистые прожилки налились внутренним светом, а пространство кабинета наполнил едва уловимый, отчетливый запах разогретого воска и летнего луга. Маска скуки на лице императора треснула.

— Позвольте.

Александр взял у адъютанта флейту. Три короткие, кристально чистые ноты. Акустический ключ вошел в невидимый замок.

Раздался мелодичный перезвон, похожий на вздох стекла. Шесть граней, казавшихся единым целым, плавно, без малейшего скрежета, разошлись лепестками, открывая сердцевину.

Император аж рот раскрыл. Забыв о протоколе, Бонапарт едва не уткнулся носом в механизм. Его разум лихорадочно искал разгадку. В центре композиции, на цветке с шестью лепестками, сидела пчела — его личный символ. Вырезанная из гелиолита, она горела изнутри мириадами искр, словно живая.

— Зажгите свечи, — голос Александра вернул к реальности.

Слуги метнулись к канделябрам. Стоило пламени озарить комнату, как цветок преобразился. Мирный, травянисто-зеленый оттенок исчез, уступив место густому, багрянцу. Кровавый подбой войны.

Наполеон выпрямился, глядя на подарок новым взглядом. Монолит, открывающийся только гармонией. Его символ, сидящий на цветке, меняющем окраску в зависимости от освещения — от мира к крови. Дьявольски изящно. И технология… Акустический резонанс вместо ключа. «Русская мозаика», подогнанная с изумительной точностью, создающая иллюзию цельного камня. И этот камень — александрит, — как он потом узнал, использован здесь как жесткое политическое заявление. В Париже так не умеют. Там шлифуют камни, а здесь вкладывают в металл философию. Коленкур не врал. Это был ответ на весь этот эрфуртский спектакль, на дрессированных королей, на интрижку с мадемуазель Жорж. Изящный щелчок по императорскому носу, от которого звенело в ушах.

Несколько дней спустя Эрфуртский дворец решил окончательно добить гостей роскошью. Давали большой бал. Огромный зал, похожий на внутренности драгоценной шкатулки, задыхался от жара тысяч восковых свечей. Под сводами гремела музыка, и в этом душном мареве кружился в вальсе «Священный союз» в полном составе. Лучшие фамилии Европы, сверкая бриллиантами, старательно изображали веселье.

В эпицентре этого людского водоворота, словно неподвижная ось колеса, находился Наполеон. Танцы его не занимали — слишком много лишних движений. Заложив руку за борт мундира, он методично обходил зал, разрезая толпу. Остановившись возле группы баварских офицеров, император брезгливо указал на их ботфорты, бросив какую-то казарменную остроту. Немцы, давясь от унижения, загоготали, демонстрируя собачью преданность, но Бонапарт уже потерял к ним интерес. Он шел дальше, оставляя за собой шлейф из страха, восхищения и тихой ненависти. Хозяин зверинца проверял клетки.

Однако за маской всевластия скрывалась заноза. Подарок русского царя. Эта проклятая «пчелиная сота» не выходила у него из головы. Для его ума, привыкшего раскладывать мир на понятные вещи, этот предмет был вызовом. Щебнем в сапоге. Ему нужно было вернуть контроль. И сделать это публично, при свидетелях.

Цель обнаружилась у окна. Александр вел светскую беседу с королем Саксонии. Русский «Сфинкс» улыбался, кивал, но взгляд его голубых глаз скользил поверх голов, выискивая в толпе мадемуазель Жорж. Момент был идеальным.

— Ваше Величество! — голос Наполеона заставил музыку увянуть. — Подойдите же, дорогой брат!

Музыка прекратилась. Ближайшие пары замерли, боясь пропустить хоть слово. Александр, изящно извинившись перед саксонцем, двинулся навстречу. На его лице застыло выражение вежливого любопытства. Наполеон, не позволяя ему опомниться, по-хозяйски взял его под руку, превращая интимную беседу в выступление на форуме.

— Господа! — он обвел взглядом притихших немецких князей, выстроившихся в полукруг. — Я хочу поднять этот бокал за гений земли русской!

Тишина стала звенящей. Сотни глаз впились в двух императоров — корсиканского выскочку, перекроившего карту мира, и наследника византийских традиций.

— Дорогой брат, — Бонапарт развернулся к Александру. — Я до сих пор нахожусь под впечатлением от работы вашего мастера. Этот «Улей»… истинное чудо механики. Скажите, как имя этого самородка? История должна знать своих героев.

— Его имя — Григорий Саламандра, — Александр позволили себе легкую улыбку. — Мастер из Петербурга.

— Григорий… — Наполеон покатал имя на языке, словно пробовал дешевое вино, и картинно возвел глаза к лепнине потолка. — Один. Один-единственный на всю вашу необъятную, бескрайнюю Империю. Признаться, я почти завидую этой… эксклюзивности. У нас, во Франции, производство талантов поставлено на поток. Политехническая школа, лицеи, сам парижский воздух — это помощник талантам, мой друг. Мы делаем гениев сотнями, так что порой я теряюсь в выборе, кому вручить крест Почетного легиона. А у вас талант — это случайный алмаз в тонне пустой породы, который приходится прятать в бархатную коробочку, сдувать с него пылинки, лишь бы не потерять. Это, должно быть, придает ему особую цену в ваших глазах.

Александр не ожидал подобного. Это выглядело в его глазах как-то блекло и пошло. Он размышлял о том, насколько же Наполеона зацепил подарок русского императора. Одной фразой он низвел Россию до уровня дикой провинции, где техника — это курьез.

Александр не моргнул. Правда на мгновение в глубине его зрачков шевельнулась тень — призрак императора Павла, которого эти «просвещенные» монархи точно так же считали безумным варваром. Намек был понят. Корсиканец прощупывал почву, пытаясь понять: стоит ли за механической игрушкой реальная сила, или это блеф? Пустышка?

Русский царь улыбнулся самой знаменитой, ангельской улыбкой, которая так часто обманывала дипломатов.

— Вы совершенно правы, — его тон был мягким, словно он поверял другу тайну. — Мы всего лишь скромные ученики, с восхищением взирающие на ваш блестящий пример. И мы действительно дорожим нашими талантами. Возможно, именно их редкость заставляет нас быть… изобретательными.

Он выдержал театральную паузу, скользнув взглядом по напряженным лицам свиты.

— Но, смею вас заверить, брат мой, эта русская почва порой приносит весьма неожиданные плоды. И поверьте, далеко не только в области изящных искусств.

Никаких споров, никакой пены у рта. Только намек: «В моем рукаве есть карты, которые вам не понравятся».

Наполеон впился в него взглядом. Улыбка Александра была искренней, глаза — чистыми, как небо Аустерлица до начала бойни. Но за этой прозрачностью артиллерист почувствовал второе дно. Он ждал оправданий, а получил загадку. Византийский мальчишка снова выскользнул из капканa.

Оркестр, повинуясь невидимому знаку, грянул новую мелодию. Императоры, обменявшись дежурными любезностями, разошлись. Наполеон, скрывая раздражение за резкими движениями, направился к мадемуазель Жорж — там победы давались легче. Александр же, проводив его долгим взглядом, взял с подноса бокал шампанского и медленно отошел к высокому окну, отгораживаясь от шума бала холодной стеклянной преградой.

Финал конгресса напоминал похмелье после затяжного праздника. Карнавальная мишура осыпалась, обнажив скелет циничной геополитики. Балы отгремели. Стол Наполеона был завален сухими протоколами. Шла торговля. Талейран, ведущий свою игру за спиной императора, и русский канцлер Румянцев, упертый, как сибирский медведь, часами грызлись за каждую запятую. Польша, Босфор, Пруссия — карту Европы кромсали скальпелями дипломатии.

Бонапарт кипел, загоняя бешенство глубоко под корсиканский загар. Союз был нужен ему как воздух, и цена кусалась. Пока Испания полыхала, а Австрия точила ножи, ему требовался спокойный Восток. Приходилось платить. Финляндия, Молдавия, Валахия — он швырял эти земли на чашу весов, покупая лояльность Петербурга. Сделка была выгодной.

Развязка наступила в день подписания. В кабинете остались только четверо: два императора и их министры. На красном бархате стола, перевязанные шелковыми лентами, лежали два экземпляра секретной конвенции.

Наполеон, с лицом римского цезаря, чеканящего собственный профиль на монете, потянулся к прибору. Тяжелое гусиное перо с золотым наконечником нырнуло в массивную чернильницу. Размашистый, резкий росчерк — и бумага зафиксировала его волю. Затем, театральным жестом император протянул инструмент Александру. Примите, мол, из рук старшего партнера.

— Благодарю, — мягкая улыбка Александра не предвещала подвоха. — Но в столь деликатном деле я, пожалуй, воспользуюсь своим.

Он аккуратно отодвинул французское перо. Легкое движение руки к внутреннему карману мундира — и на свет появился странный предмет. Цилиндр из темно-зеленого, полированного до жирного блеска малахита, опоясанный золотыми кольцами. Щелчок снятого колпачка обнажил золотое перо. Никакой чернильницы. Никаких лишних движений. Александр склонился над документом и, не отрывая руки, оставил на бумаге ровную, каллиграфическую подпись. Чернила ложились идеально, без единой кляксы. Спокойно завинтив колпачок, он спрятал диковинку обратно.

Бонапарт даже забыл о величии момента. Его цепкий взгляд мгновенно оценил суть. Автономная подача чернил? Резервуар внутри корпуса? Русский царь буднично достал работающий прототип из кармана. Это было практично. Решение вековой проблемы, упакованное в камень и золото.

— Что это, Александр? — ирония в голосе француза дала трещину, сквозь которую просочилось детское удивление. — Любопытная игрушка… Дайте угадаю. Очередное чудо вашего знаменитого Саламандры?

Вопрос прозвучал как надежда. Ему нужно было подтверждение своей теории. «Один гений. Одна случайность. Исключение, подтверждающее правило».

Александр не спешил. Он словно смаковал послевкусие хорошего коньяка.

— О нет, — он позволил себе короткий смешок. — Я же говорил: земля русская щедра на сюрпризы. — Пауза повисла в воздухе, набирая вес. — Это работа другого нашего умельца. Простой старик-механик из Нижнего Новгорода. Кулибин.

Лицо Наполеона дрогнуло. Вместо одного мифического гения на сцену выводилась целая плеяда. И эти «русские варвары» создавали инструменты, опережающие французскую инженерную мысль на десятилетия. Вещи, которых не было даже у него.

Маска невозмутимости дала трещину. Он проиграл в микроскопической, болезненной дуэли умов. Александр парировал ядовитый выпад о «единственном гении». Он нанес ответный удар, небрежно дав понять: в России самородков хватает, и они создают вещи, до которых французским механикам еще расти и расти.

Русский царь, впрочем, триумфа не выказывал, ограничившись легкой полуулыбкой. Он не солгал: ручку действительно доводил до ума старик Кулибин. Но и всей правды не открыл, умолчав, что идея, чертежи и сплав принадлежали всё тому же загадочному Григорию Саламандре. Оставив «дорогого брата» блуждать в тумане догадок, Александр наслаждался своей маленькой местью.

Когда кареты разъехались и дворец опустел, Наполеон долго стоял у окна, глядя в осеннюю темноту. Формально цель достигнута: союз скреплен печатью, Австрия обезврежена, тылы прикрыты. Но вместо вкуса победы на языке горчила тревога.

Бессонница явилась за полночь. Выставив вон адъютантов, император остался наедине с остывающим камином и своими демонами. В центре стола, притягивая взгляд, стоял «Улей». Темный, совершенный, закрытый. Бонапарт подошел к нему, как подходят к спящему врагу. Импульсивно, озираясь, словно школьник, он наклонился и тихо гукнул, пытаясь голосом нащупать резонанс. Камень молчал. Попробовал выше, фальцетом — бесполезно. Раздраженно выдохнув, Наполеон схватил со столика специально оставленную флейту. Неумелые пальцы легли на клапаны. Ля… Ми… До…

Тихий, хрустальный звон. Чудо повторилось. Монолит дрогнул и распустился каменным цветком. Шесть лепестков разошлись, открывая пылающую сердцевину. Бонапарт склонился над механизмом, жадно впитывая детали. Дышал на камень — и тот теплел. Подносил свечу — и александриты наливались кровавым огнем.

Восторг длился недолго. На смену ему пришел страх политика. Почему это сделали они? Почему варварская страна, где медведей больше, чем дорог, рождает технологии, недоступные Франции?

Он смотрел на огненную пчелу и видел угрозу.

«Автономное перо. Акустический замок. Сплавы, меняющие цвет. Если они могут это, что еще зреет в их закрытых мастерских? Машины? Сверхпрочная сталь для пушек?»

Вывод был жесток. Нельзя позволить им сохранить этот отрыв. Монополия на гениальность должна принадлежать Франции.

Нажав на сердцевину цветка, он заставил «Улей» захлопнуться. Решение принято. Это «русское чудо» останется уникальным трофеем, курьезом в его коллекции. А источник должен иссякнуть.

Тень в углу кабинета шевельнулась, обретая очертания человека в неприметном сюртуке. Начальник тайной полиции умел появляться неслышно.

— Депеша для Коленкура, — голос Наполеона звучал сухо. Эмоции исчезли, осталась только функция управления. — Дополнить инструкции по «делу мастеров». Мне нужны полные данные на этого Григория и механика Кулибина. Слабости, пороки, связи.

Он сделал паузу.

— Далее. Подготовьте акцию прямого действия. Никакой вербовки, никаких попыток подкупа. Цель — уничтожение. Их мастерские должны исчезнуть. Пожар — самое надежное средство. Чертежи, станки, опытные образцы — всё должно превратиться в пепел. Я не потерплю в Европе иной инженерной школы, кроме нашей.

Человек в тени едва заметно кивнул, фиксируя приказ.

— А сами мастера? — вопрос прозвучал бесстрастно.

— Они — носители знания, — Бонапарт отвернулся к окну, разглядывая свое отражение в черном стекле. — А знание в данном случае опасно. Решите вопрос кардинально. Несчастный случай на производстве, уличные грабители, внезапная хворь — мне безразлично. Главное — тишина. И гарантия того, что они больше ничего не изобретут. Никогда.

Начальник канцелярии растворился в темноте так же беззвучно, как и появился. Наполеон остался один. Он провел ладонью по гладкому боку «Улья». Дипломатическая битва при Эрфурте завершилась ничьей. Но тайная война на уничтожение только что началась, и пленных в ней брать не собирались.