Ювелиръ. 1809

Глава 17

Лестница покорилась в два прыжка. Едва не снеся застывшего соляным столбом Прошку, я бросил ему на ходу, не сбавляя темпа:

— Варвару предупреди! И пусть мадам Лавуазье займет их!

— Дык, уже, мастер…

В голове набатом била единственная директива: «Отставить панику».

В кабинете я чуть не опрокинул кувшин. Налил себе стакан и брызнул на руки, умылся. Ледяная вода обожгла кожу, смывая копоть. Въедливый запах масла — мой «Eau de Cologne» — так просто сдаваться не собирался. Чистая сорочка, свежий шейный платок, пара быстрых взмахов гребнем. Из зеркальной амальгамы на меня смотрел не светский мастер, выдернутый прямиком от горна. Что ж, отлично. Клиент ценит аутентичность.

Еще на лестнице меня нагнал мелодичный французский говор мадам Лавуазье, переплетающийся с двумя другими голосами — одним властным, с легким немецким акцентом, и вторым — молодым, резким, звенящим, как натянутая струна.

Торговый зал являл собой композицию, достойную кисти придворного живописца. У входа, собранная и в глубоком реверансе Варвара Павловна. Центр сцены, у главной витрины, держала Мари. С грацией потомственной аристократки она демонстрировала новую диадему Вдовствующей императрице. Рядом с Марией Федоровной возвышалась молодая дама, чья осанка и тяжелый взгляд не оставляли места для сомнений в генеалогии.

— … а центральный камень, Ваше Величество, символизирует Полярную звезду, нерушимость Севера, который мы только что окончательно закрепили за собой, — ворковала Мари на безупречном французском.

Остановившись в трех шагах, я склонился в поклоне, опираясь на трость.

— Мастер, подойдите, — Мария Федоровна перешла на русский. — Моя дочь, Великая княжна Екатерина Павловна, наслышана о вашем искусстве и желала лично взглянуть на работы.

Шаг вперед, поклон — на этот раз персонально для Великой княжны. Пальцы сжались на прохладной голове саламандры, венчающей мою трость. В ответ — взгляд, лишенный даже намека на материнское тепло императрицы. Такой, холодный, рентгеновский. Так не любуются искусством, так проводят инвентаризацию. В эту секунду я превратился в элитного арабского скакуна на выводке перед новым, требовательным владельцем. Оценка актива, ничего личного.

— Мы проезжали мимо, — продолжила императрица, — и я сочла нужным взглянуть, как процветает дело, столь важное для престижа Империи. Времена нынче неспокойные.

— Вы как всегда правы, матушка. — Голос Екатерины Павловны прозвучал резко, без дочерней мягкости. — Война со шведом, слава Богу, окончена. Финляндия наша. Но какой ценой? Казна показывает дно, армия измотана, а на юге турки никак не успокоятся. Мы увязли в этой войне по уши, пока вся Европа, затаив дыхание, наблюдает за Испанией, где горит земля под ногами у французов.

Она говорила отрывисто, рубила фразы, как гвардейский офицер на оперативном совещании. Видимо о наболевшем говорит, будто в довесок прерванного ранее разговора.

— Наш «дорогой союзник» Бонапарт застрял в этой испанской язве, что дает нам передышку. Однако надолго ли? Сегодня он воюет с герильясами, а завтра, зализав раны, снова обратит взор на Восток. Готовность должна быть полной.

Ее взгляд по-хозяйски прошелся по залу.

— Величие Империи, мастер, должно быть очевидным. Ему надлежит ослеплять послов и вызывать желчь у монархов. Ваши работы — тоже оружие. Дипломатическое. Улавливаете?

— Улавливаю, Ваше Высочество. — Я чуть сильнее налег на трость. — И стараюсь ковать его как можно острее.

Едва заметная усмешка тронула ее губы. Оценка принята. На мгновение лицо утратило девичью резкость, став пугающей властной копией материнского.

— Вот именно, мастер. Острее. Государь, мой брат, сейчас мыслит категориями победы. Полагаете, взятием Финляндии дело кончится? Как бы не так. — Она понизила голос, превращая светскую беседу в передачу инсайдерской информации из Генштаба. — План дерзкий. Перенести войну на землю самой Швеции. Сломить их гордыню раз и навсегда.

Я чего-то не понимаю. К чему все это? Зачем простому ювелиру такие сведения? Ну ладно, не столь уж и простому, но все же…

— Осторожного Буксгевдена сменили на решительного Кнорринга, — в ее глазах зажегся фанатичный блеск. Она упивалась этой игрой, причастностью к большой политике. — Хм… Они совершат подвиг, вот увидите. Это будет подвиг, достойный викингов!

Она рассказывала это не ради красного словца. Мой внутренний аналитик мгновенно подобрался: зачем ювелиру стратегические карты?

— А главный удар, — пауза, прямой взгляд в глаза, — нанесет князь Багратион. Его корпус займет Аландские острова, а оттуда, тоже по льду, выйдет прямо на побережье. К самому Стокгольму.

О как. Аланды. Камень.

— На Аландах, мастер, — голос упал почти до шепота, — добывают дивный гранит. Красный, как кровь. «Рапакиви». Шведские короли строили из него свои дворцы. Это символ их мощи.

Географическая лекция окончилась. Началось техническое задание.

— Когда наши гренадеры водрузят знамя над Стокгольмом, — она выпрямилась, — в руках у Государя должны быть и ключи от города, и символы. Понимаете? Подарки для нового, покорного шведского короля. Подарки из их камня. Из гранита, который вы, мастер, превратите из знака их гордыни в знак их вассальной верности. Табакерка, чернильный прибор… Неважно. Важна суть. Мы должны унизить их же собственным величием.

Какая кровожадная особа, однако.

Меня вербовали прямо здесь, у витрины с диадемами. Посвящали в планы Ставки, делали соучастником.

— Теперь понимаю, Ваше Высочество, — поклонился я вновь, скрывая за вежливостью лихорадочную работу мысли. — Понимаю в полной мере.

Мне кажется, что дочь императрицы, уже видела себя серым кардиналом при троне брата. Екатерина Павловна больше не проронила ни слова, но ее молчаливое присутствие давило.

Насладившись произведенным эффектом, Мария Федоровна плавно сменила вектор беседы. Ее взгляд, скользнув по витринам, зацепился за малахитовую шкатулку, мерцающую глубокой, бархатистой зеленью.

— А как же мой заказ, мастер? — она сменила тему, в голосе зазвенели лукавые нотки. — Продвигается ли работа над пополнением моей коллекции? Или государственные дела окончательно вытеснили изящные искусства?

Лгать бессмысленно. Эти две венценосные хищницы чуют фальшь, как акулы — каплю крови в океане. Любая попытка юлить приведет к потере репутации.

— Ваше Императорское Величество, буду честен, — я выдержал ее взгляд, не моргнув. — У меня нет даже эскиза. После того уникального письменного прибора, что я имел честь создать для вас, любая банальная шкатулка или ваза станет шагом назад. К самоповторам я не склонен, а идея, достойная вашего внимания, еще не созрела.

По лицу Екатерины Павловны пробежала тень презрительного недоумения. Губы едва заметно дрогнули в гримасе: мою откровенность она считала как банальную нерасторопность подрядчика. Реакция матери оказалась диаметрально противоположной.

Тихий и искренний смех Марии Федоровны разгладил напряжение, собрав лучики морщинок в уголках глаз.

— Вы опасный человек, мастер. Говорите правду в лицо монархам. Качество редкое и, пожалуй, вымирающее. Что ж, я готова ждать. Но не испытывайте мое терпение слишком долго.

Не давая теме остыть, она кивнула на французские гравюры, украшавшие стену:

— Донесли мне, что посол Коленкур также удостоил вас вниманием. Говорят, готовится нечто для императрицы Жозефины?

— Есть такой грех, Ваше Величество. Заказ принят.

— И как? Там муза оказалась сговорчивее? — в вопросе отчетливо сквозило ревнивое соперничество.

— С тем заказом проще, — усмехнулся я, слегка опираясь на трость. — Концепция утверждена, материалы подбираются.

— Отчего же проще? — бровь императрицы изумленно приподнялась.

— Потому что там достаточно просто удивить. А чтобы восхитить Ваше Величество, требуется сотворить чудо.

Снаряд попал в цель. Мария Федоровна просияла: ее заказ признан более сложным, элитарным, а значит — более почетным, чем поделка для корсиканской выскочки, узурпировавшей трон Бурбонов. Однако триумф прервала дочь.

— Надеюсь, работа для французского двора не поглощает все ваше время, мастер? — тон Екатерины Павловны мгновенно остудил атмосферу. — У Империи, как вы слышали, есть задачи поважнее.

Она начинает раздражать даже терпеливого меня своим ничем не прикрытым упреком. Не давая опомниться, Великая княжна перешла в наступление:

— Полагаю, у вас найдется время и для меня? Нужен гарнитур для выезда в Тверь. Ничего сложного: диадема, колье, серьги. Уверена, вы справитесь.

Вот так, приказ, упакованный в светскую обертку. Меня ставили перед фактом, загоняя в классическую «вилку». Согласишься — прогнешься и, весьма вероятно, обесценишь только что заявленный приоритет заказа Императрицы-матери. Откажешь — своими руками создашь могущественного врага. Ситуация где любой ход ведет к ухудшению позиции. Быстро придумать нейтральный ответ не получилось. Пришлось выбирать меньшее из зол.

— Ваше Высочество, — поклон вышел максимально почтительным. — Исполнить ваш каприз — высочайшая честь. Однако приступить к заказу смогу лишь после того, как завершу поручение ее августейшей матери. Работа для Ее Величества требует полной самоотдачи и времени. Разорваться, чтобы выдать два шедевра одновременно, невозможно, а работать вполсилы я не умею. Технический брак — это не про меня.

На лице Великой княжны не дрогнул ни один мускул. Маска вежливости осталась на месте, зато в глазах на секунду полыхнуло злое пламя. Так смотрят люди, чей словарь лишен слова «нет».

— Я умею ждать, — ее голос стал бесцветным, лишенным интонаций. — Но не люблю, когда мое терпение испытывают.

Спорить она не стала. Настаивать — тоже. Просто дала понять: отказ принят к сведению, запротоколирован и подшит в личное дело.

Первая «черная метка» получена. Плохо. Не планировал на ровном месте получить врага, но и загонять себя в какую-то кабальную ситуацию не хочу.

После реплики Великой княжны все стало неуютно. Даже Мари, гений светской болтовни, не нашлась что сказать, чтобы смягчить ситуацию. Да и не смела вмешиваться в беседу. Разряжая обстановку, Мария Федоровна не стала ждать приглашения. Шорох тяжелого шелка по паркету — и она уже у темной ниши в стене.

Мы двинулись следом. Спину жгло. Я чувствовал на себе встревоженные взгляды моей команды и прицел глаз Екатерины Павловны.

— Покажите же нам вашу гордость, мастер.

В глубине ниши, обитой черным бархатом, царила «Саламандра». Моя гордость и главный маркетинговый актив. Инсталляция стоила мне бессонных ночей и мотка нервов, но эффект того стоил. Маска подвешенная на невидимых нитях, парила в пустоте, а скрытая за панелями система зеркал и свечей творила чистую оптическую магию. Свет, многократно преломленный, падал так, что прорези глаз маски будто пульсировали от малейшего движения воздуха.

— Вы нашли ей достойное место, — с удовлетворением кивнула императрица.

Так любуется трофеем коллекционер, чей экспонат признан шедевром.

Она перевела взгляд с маски на меня:

— Скоро в Гатчине состоится большой бал-маскарад. В честь виктории над шведами. Право, я была бы рада видеть там Поставщика Двора.

Мягкий тон и приказ.

— А то вы, получив звание, совсем забыли дорогу ко мне во дворец. Это огорчает.

Склонив голову, я ощутил, как перекрестье взглядов на моем затылке стало почти физически невыносимым. Я в жизни столько не кланялся, сколько за сегодняшний день.

— Ваше Императорское Величество, исправлю эту непростительную оплошность. Сочту за честь явиться.

Она милостиво махнула головой, принимая капитуляцию. В голове не сходились логические цепочки. Бал? Ехать ко мне ради приглашения? Бред.

Цель визита иная. Ей нужно было, чтобы все — от последнего зеваки у витрины до моих скрытых недоброжелателей при дворе — усвоили: Саламандра — ее человек. Она ставила на мне свое клеймо, знак качества, публично подтверждая особый статус. Это был и щит, выставленный перед моим носом, и поводок, наброшенный на шею. Или нет?

А визит Екатерины? Мать привезла ее не на экскурсию, чтобы ткнуть носом в ценный актив и обозначить границы владений. Мария Федоровна расставляла фигуры на доске, вводя дочь в курс партии. Та же, едва завидев перспективного ферзя, немедленно попыталась смахнуть его в свой карман, наплевав на правила этикета. Попыталась «отжать» ресурс, подчинить своей воле здесь и сейчас.

Ситуация — хуже не придумаешь. Зажатый в тиски между мягкой, обволакивающей силой матери и агрессивным напором дочери. А мой вежливый отказ только что подлил масла в этот тлеющий конфликт. Или все не так и я делаю неверные выводы из-за недостатка информации?

Аудиенция завершилась. Обменявшись дежурными любезностями, венценосные особы двинулись к выходу, увлекая за собой свиту. Мы с Толстым и мадам Лавуазье, соблюдая протокол, следовали на почтительном расстоянии. Шорох шелка, шлейф тяжелых духов, ритмичный стук каблучков по паркету. Напряжение начало медленно таять. За спиной шумно, не таясь, выдохнула Варвара. Еще пара секунд — и захлопнувшаяся дверь отсечет нас от большой политики, вернув в уютный мир ювелирного дома «La Salamandre».

У самого порога Мария Федоровна замерла. Обернулась и, с обезоруживающей улыбкой, словно вспомнила о пустяке, о забытом веере или перчатке.

— Ах да, мастер, — голос звучал так непринужденно, по-свойски. — Вы ведь будете на балу. А по нашей гатчинской традиции гости привозят небольшие дары. Я была бы счастлива получить ваш вклад в малахитовое собрание. Это стало бы украшением вечера.

Бросив эту фразу, она милостиво кивнула и, не дожидаясь ответа, шагнула за порог. Тяжелая дубовая створка с громким стуком отрезала нас от внешнего мира.

Мадам Лавуазье сияла — очередной триумф, очередное доказательство монаршей милости в копилку бренда. Варвара выглядела так, словно выиграла в лотерею. Даже вынырнувший из подвала Толстой удовлетворенно крякнул. Для них это звучало как высочайшая честь.

Я же стоял, опираясь на трость, и пытался понять последнюю фразу.

Пятнадцать минут назад, глядя ей в глаза, я русским языком сказал: идеи нет, эскизов нет, повторяться не буду. Работа предстоит долгая и сложная. Она кивала, улыбалась, демонстрировала понимание. А теперь, на выходе, ставит невозможные временные рамки. Бал через несколько недель. Создать за этот срок малахитовый шедевр, превосходящий предыдущий, — задача безумно сложная.

Что это? Она не расслышала? Склероз? Исключено. Ее интеллект остер, а память цепкая, как у старого ростовщика. Тогда зачем?

Варианты прокручивались в голове, отбрасываемые один за другим. Хитрый ход, чтобы ускорить работу и освободить меня для дочери? Глупо, мелко. Не тот масштаб. Не почерк политика, держащего в кулаке половину двора.

В мозгу сработал предохранитель, запуская цепную реакцию догадок. В памяти вспыхнул холодный, оценивающий взгляд Екатерины Павловны. Ее плохо скрытое раздражение после моего отказа. И тут же — всепрощающая, понимающая улыбка матери.

Передо мной стояли два полюса власти: эпоха уходящая и эпоха грядущая. Мать — мастер тонкой интриги и полутонов. Дочь — прямая, амбициозная, жаждущая получить всё здесь и сейчас. Екатерина хочет свой заказ. Мать видит ее нетерпение. И этим «невозможным заданием» загоняет меня в такую ситуацию.

Сотворю чудо, выдам к балу малахитовый шедевр — подтвержу статус гения, способного искривлять пространство и время. Докажу, что могу работать в авральном режиме. Опять. И тогда… тогда мой аргумент про «занятость» рассыплется в прах. Отговорки будут звучать жалко. Я буду обязан немедленно, без передышки, взяться за заказ Великой княжны.

Провалюсь? Приеду с пустыми руками или, того хуже, с наспех сляпанной халтурой? Репутация чудо-мастера будет помножена на ноль. Я перейду в категорию «не справился». И тогда интерес Екатерины, возможно, угаснет. Зачем ей фаворит, не способный выполнить прямой приказ?

Это жестокий мастер-класс по управлению персоналом. Экзамен, устроенный матерью, чтобы одновременно испытать меня на прочность и показать наследнице, как можно ломать людей через колено, не повышая голоса и сохраняя благожелательную улыбку. Меня использовали как инструмент, как наглядное пособие.

Сумерки поглотили последние отголоски императорского визита, оставив меня наедине с чистым листом бумаги: «Малахит. Бал. Три недели». Мозг, работающий на предельных оборотах, перемалывал варианты, но на выходе выдавал системную ошибку: «Невозможно». Любая идея казалась мелкой, вторичной, недостойной. Ощущение, будто я фокусник, у которого в самый ответственный момент вместо кролика из шляпы вываливается дохлая крыса.

Тихий скрип кабинетной двери заставил напрячься, но я знал кто вошел — тяжелую, кошачью поступь графа Толстого ни с чем не спутаешь. Он вошел без стука. Остановился в тени у камина, где дотлевали угли, и долго сверлил взглядом угасающий огонь.

— Недоволен? — его голос звучал тихо, с грустью.

— Есть немного, — я не сводил глаз с белого прямоугольника бумаги, больше напоминающего саван.

— Суть всегда одна, — продолжил граф. — Сначала осыпят милостями, набьют чувством собственной значимости. А когда расслабишься — накинут удавку. И затянут так, что дышать невозможно.

В отсветах углей его лицо казалось маской, похожей на ту, что висит в зале. От лоска светского льва не осталось и следа. Передо мной снова стоял «Американец» — человек, видевший изнанку власти и знающий реальный курс монаршей любви. Он был зол. При этом не на меня, и не на императрицу лично, а на Систему. На эту вечную игру в кошки-мышки.

— Тебя красиво поставили в стойло, мастер, — усмешка вышла злой. — Указали место: ты не творец, ты — обслуга. Исполнитель высочайших капризов. Сегодня малахит, завтра прикажут сплести ожерелье из лунного света — и ты расшибешься, но сплетешь. Потому что отныне твой режим — галеры. Без права на сон и отдых.

Граф обернулся.

— Радуйся, Григорий. Ты теперь на арене. И публика ждет чудес по расписанию. Каждый день.

Бросив эту фразу, он вышел из кабинета.

Федор был прав. Арена. Чудеса по графику. Я загнан в угол. На одном плече висит невозможный «малахитовый» дедлайн для Марии Федоровны. На другом — сложнейший, требующий нано-точности проект для Жозефины. «Зеркало Судьбы» с его микроскопическим рельефом и адской полировкой черного обсидиана требовало стопроцентной загрузки моего процессора. Вести два таких проекта в одиночку — самоубийство. Ресурсов не хватит. Я просто сломаюсь. Нужно делать заказ императрицы.

Я встал и подошел к окну, прислонившись к стеклу. Оно холодило лоб. За ним, в снежной круговерти, тонул ночной Петербург, но меня больше занимал внутренний шторм. Я начинал злится. Кто они такие, чтобы загонять меня в рамки, как зверя на облаве? Я — Анатолий Звягинцев. Я пережил девяностые, дефолты и такие «стрелки», что этим напомаженным аристократам и не снилось. Я вырвался из «рабства», построил этот бизнес с нуля. Я не ремесленник, а системный архитектор.

А архитектор не кладет кирпичи сам. Он строит процесс.

Взгляд упал на эскиз «Зеркала Судьбы». Идея — моя. Инженерный расчет — мой. Но исполнение… Полировка обсидиана — это часы монотонного, тупого труда, требующего усидчивости робота и твердой руки. Илья — лучший камнерез, какого я встречал в этом веке. Механизм проекции, оправа — тут справятся Степан с его звериным чутьем металла и Кулибин, одержимый шестеренками. Они выросли как мастера, впитывали мои методы, как губки. Видели, как я пилил сапфир, как заставлял камень «жить». Они готовы.

Делегировать им заказ для французской императрицы? Доверить пацанам и Кулибину работу, от которой зависит международный престиж? Риск колоссальный. Любая ошибка, любая неточность — и скандала не избежать. Но альтернатива — провалить оба проекта — была куда хуже. Меня не торопили с заказом Жозефины, но моя интуиция, которая не раз меня спасала, кричала о том, что надо закрывать этот заказ.

Что ж, а почему, собственно, нет? Это будет их экзамен. Настоящий краш-тест, боевая задача. Справятся — значит, у меня есть полноценная Команда. Моя школа. Нет… что ж, тогда вся эта «империя» — мыльный пузырь.

Вернувшись к столу, я почувствовал, как ярость сменилась спокойствием.

Чистый лист, предназначенный для малахитового кошмара, полетел в сторону. На его место лег эскиз для Жозефины. Ручка заскрипела, внося последние, детальные правки в техзадание.

Малахит подождет денёк. Сначала нужно убедиться, что тыл надежно прикрыт моими сотрудниками. Аутсорсинг — великая вещь, даже в девятнадцатом веке.

Друзья! Если вам нравится эта история, то я буду счастлив вашим лайкам — ведь это говорит, что история про ювелира вам интересна. Моя мотивация прямо пропорциональна количеству❤))))