Ювелиръ. 1809

Глава 8

Росчерк ручки получился размашистым, агрессивным, словно я расписывался на артиллерийском снаряде. Едва чернила коснулись бумаги, казначей выхватил лист с ловкостью ярмарочного карманника, уже празднующего удачу. Буркнув нечто невразумительное про «Божью благодать», он испарился из кабинета с такой скоростью, будто пол под его ногами раскалился докрасна. Тяжелый хлопок двери прозвучал финальным аккордом, отрезая пути к отступлению.

Я остался наедине с открытым ларцом, в бархатном чреве которого покоился мой персональный кошмар ценой в одну голову — сапфир с летальным сюрпризом внутри.

Отправив Прошку созывать экстренное совещание, я мрачно гипнотизировал камень. Через минуту в мастерской собрался мой «консилиум». Кулибин, водрузивший на нос вторые очки поверх первых, напоминал рассерженную полярную сову. Илья нервно комкал кожаный фартук, а Степан, самый хладнокровный из присутствующих, лишь методично хрустел пальцами, оценивая фронт работ.

Подтащив к столу лабораторную спиртовую лампу, я направил жесткий, хирургический пучок света в синюю бездну минерала.

— Наслаждайтесь зрелищем, коллеги.

Под увеличением трещина утратила безобидное сходство с волосом, превратившись в рваный тектонический разлом. Мутная полоса отслоения, разделяющая аристократический корунд и плебейское стекло, жила своей жизнью. Стоило камню слегка нагреться от лампы, как края микротрещины начали едва заметно «гулять» — дефект «дышал», демонстрируя полную потерю структурной целостности. Старый клей, деградировавший в труху, уже ничего не держал, лишь создавая видимость единства.

Кулибин, сунув нос едва ли не в сам объектив лупы, тяжело засопел.

— Ишь ты, — проскрипел он, вытирая лоб. — Держится на одном лишь слове Божьем да на честном слове, прости Господи. Ткни его мизинцем — рассыплется, как гнилой пень. И вот эту срамоту они величают святыней? Тьфу.

— Пациент при смерти, Иван Петрович, — сухо констатировал я. — Традиционная ювелирная медицина здесь бессильна.

Обведя взглядом своих мастеров, я заявил:

— Вводные следующие. Попытка закрепить его классическим способом, в глухую обжимную оправу, равносильна убийству. — Я сжал кулак, имитируя давление металла. — Мы его добьем. Золото при пайке нагревается, а при остывании дает усадку. Этот коэффициент теплового расширения сработает как пресс, раздавив хрупкое стекло в крошку.

Степан согласно кивнул, почесывая бороду.

— Верно мыслишь, Пантелеич. Усадка — дело такое. Металл живой, он свое возьмет, сожмет. А стекляшка эта нежная, как девичья честь. Не выдержит напряжения.

— А если лапками? — робко подал голос Илья. — Крапанами прихватить?

— Тоже приговор, — отрезал я. — Лапку нужно механически загнуть, приложить вектор силы. Чуть пережал — верхний слой сапфира отщелкнется по линии спайности. Недожал — люфт, вибрация, и камень выпадет, стоит Митрополиту неловко чихнуть во время службы.

— Ну, я тут ничем не помогу, — Кулибин пожал плечами и вышел.

Стрик действительно не мог бы помочь. Мы уперлись в технологический тупик. Весь арсенал приемов девятнадцатого века был заточен под прочные, честные минералы. А у нас в руках тикала стеклянная бомба замедленного действия.

— Требуется оправа-парадокс, — произнес я, не отрываясь от созерцания трещины. — Она должна держать намертво, но не давить. Или давить, но… интеллигентно. Распределяя нагрузку.

— Это как же? — спросил Степа щурясь. — Металл — чай не пуховая перина. У него два состояния: держит или болтается. Может, его еще в вату завернуть и бантиком перевязать?

— Может, и в вату, — пробормотал я, чувствуя, как где-то на периферии сознания брезжит идея. — Ладно. Все свободны. Мне нужно погрузиться в расчеты.

Оставив озадаченных мастеров, я заперся у себя. Усевшись за стол и уставившись в стену, я заставил мозг работать на предельных оборотах. Шестеренки в голове скрипели, пытаясь совместить несовместимое.

Мозг лихорадочно сканировал базу знаний двадцать первого века в поисках решения. Технологии будущего предлагали массу вариантов, но все они разбивались о примитивизм местной инструментальной базы.

Натяжная закрепка? Эффектно: камень парит в воздухе, удерживаемый упругостью металла, как в тисках. Но золото — материал слишком пластичный, оно «течет» под статической нагрузкой. Без легированного титана или стали с памятью формы кольцо ослабнет через неделю, и «святыня» рухнет в царский суп, обеспечив мне путевку в Сибирь.

«Невидимая закрепка»? Пропилить пазы в камне и насадить на рельсы? Смешно. Тронь этот слоеный пирог фрезой — и получишь два отдельных куска элитного мусора.

Клеи? Современные эпоксидные смолы или УФ-гели, способные держать тонну, здесь отсутствуют как класс. В моем распоряжении лишь рыбий клей, боящийся сырости, да шеллак, плывущий от жары. Ненадежно.

Я перебирал варианты, отбрасывая их один за другим в корзину для ментального мусора. Слишком сложно для кустарного производства. Слишком рискованно. Отсутствие полимеров, вакуумных камер, лазеров.

Мне нужно было обмануть физику. Совершить технологический подлог, адаптировав инженерные принципы будущего к возможностям кузницы позапрошлого века.

А что, если отказаться от силы сжатия в пользу геометрии? Клетка? Создать вокруг камня ажурную сферу, экзоскелет, внутри которого он будет лежать свободно, как птица в золотой вольере? Безопасно, но эстетически спорно — металл скроет игру света.

Композитный материал? Спрятать внутри мягкого, податливого золота жесткий стальной сердечник? Пружинная сталь будет держать нагрузку, золото — играть роль декоративной оболочки. Гибридная технология.

Или пойти ва-банк? Вакуум? Если откачать воздух из посадочного гнезда, атмосферный столб прижмет камень с силой в несколько килограммов на квадратный сантиметр. Чистая физика, никакой механики. Но герметичность… малейшая микропора, и конструкция развалится.

Я чувствовал себя сапером, которому приказали обезвредить высокотехнологичную мину при помощи ржавого молотка и зубила.

Поток вычислений прервал тихий, едва слышный скрип дверных петель. Я резко поднял голову, ожидая увидеть Прошку с остывшим чаем, но реальность снова подбросила сюрприз.

На пороге, бледная Варвара Павловна. И вид у нее был такой, что уравнение с треснувшим сапфиром мгновенно вылетело у меня из головы, уступив место новой, куда более опасной переменной.

Ее глаза опухли и покраснели. Передо мной стояла не «хозяйка медной горы», чьим ледяным тоном можно было резать стекло, и не гроза поставщиков, державшая в страхе всю мастерскую, а перепуганная гимназистка, провалившая главный экзамен в жизни. Вся ее стальная конструкция, развалилась в одночасье, обнажив растерянную, бесконечно уставшую женщину.

Авторучка со стуком упала на чертеж. Проблема с трещиной в сапфире мгновенно поблекла, отступив на второй план. Если плачет Варвара — значит, рушится не какой-то там минерал, а фундамент моего мира.

— Варвара Павловна? — я резко поднялся, опрокинув стул. — ЧП? Катенька? Или опять какой-то подрядчик решил поиграть с ценами?

Она отрицательно качнула головой, прошла в кабинет и рухнула в кресло — как-то боком, неловко, словно в нем торчали гвозди.

— Нет, Григорий Пантелеич. Дома все штатно, слава Богу. И товары отгрузили…

Фраза повисла в воздухе, оборвавшись на полуслове. Я видел, как мелко вибрируют ее пальцы, сжимающие влажную ткань. Налив воды из графина, я протянул ей стакан.

— Алексей Кириллович… — выдохнула она, сделав судорожный глоток. — Воронцов. Он сделал предложение. Сегодня утром. Официально, по всей форме.

Внутри царапнуло. Не ревность в классическом, мелодраматическом понимании, а скорее острая досада собственника, у которого из-под носа уводят самый эффективный актив, незаменимый инструмент в отлаженном механизме бизнеса. Впрочем, этот эгоистичный корпоративный импульс был мгновенно подавлен усилием воли.

Натянув на лицо дежурную, одобряющую маску, я кивнул:

— Так это же… превосходно. Мои поздравления. Тенденция к этому наметилась давно, слепой бы не заметил. Алексей — достойный человек. Золотой мужчина, каких поискать.

Она подняла на меня глаза, в них плескалось столько черной тоски, что я поперхнулся воздухом.

— Поздравляете? — тихо, с горечью переспросила она. — Да, он безупречен. И я люблю его, Григорий Пантелеич, видит Бог, люблю. И Катеньку он принял как родную дочь. Для нас этот брак… спасательный круг. Шанс вернуться в свой круг, перестать быть приживалкой, стать полноправной хозяйкой. Женой столбового дворянина. Любая другая на моем месте уже лишилась бы чувств от счастья.

— Но? — подтолкнул я, чувствуя подвох.

— Но я — не любая, — она всхлипнула, но тут же, по старой привычке, взяла эмоции в кулак. — Вы прекрасно знаете правила игры. Законная супруга дворянина, пусть и небогатого, не может стоять за конторкой. Не имеет права вести счета в ювелирной лавке. Это позор. Мезальянс. Скандал. Если я скажу «да» — я обязана уйти отсюда. Навсегда. Превратиться в домашнюю утварь. Сидеть в надушенной гостиной, принимать пустые визиты, вышивать бисером пасторали и перемывать кости знакомым.

Она сжала кулаки так, что побелели костяшки.

— Я сойду с ума, Григорий Пантелеич. Я взвою через месяц. Я не смогу. Этот дом, этот грохот, эта работа… я здесь дышу. Я привыкла решать вопросы, спорить до хрипоты, выстраивать логистику. Я чувствую себя живой только тогда, когда у меня приход и расход сходится. А там… там я буду просто женой. Любимой, уважаемой, но… пустой оболочкой.

Слушая ее исповедь, я ощущал, как внутри возникает двоякое чувство. В моем времени, женщина с ее талантами могла бы управлять транснациональной корпорацией, заседать в парламенте, лететь в космос. А здесь… Здесь умная, деловая, талантливая девушка вынуждена выбирать между личным счастьем и правом быть собой. Но таков этот век. И я даже не представляю как найти выход из этого.

— А если проигнорировать условности? — спросил я, понимая всю утопичность предложения. — Если остаться здесь? Жить как жили, плевав на мнение света?

Варвара горько, почти зло усмехнулась.

— Жить как жили? Вы хоть представляете, что обо мне шепчут по углам? Что я ваша полюбовница. Молодая вдова в доме богатого холостяка… Для света все ясно. Пока я была нищей приживалкой, работающей за кусок хлеба, на это смотрели сквозь пальцы — мол, нужда заставила. Но теперь… Теперь эти слухи — грязь. И эта грязь липнет к Кате. Как я буду выдавать дочь замуж, если за матерью тянется шлейф содержанки?

Она закрыла лицо ладонями, прячась от реальности.

— Я попала в капкан. Выйду замуж — потеряю себя, стану фарфоровой куклой на полке. Останусь — уничтожу свою репутацию и будущее дочери. Куда ни кинь — везде клин. Я должна сделать выбор, Григорий Пантелеич. И любой вариант этого выбора — предательство.

Глядя на сгорбленную фигуру Варвары, я внезапно уловил пугающую, почти мистическую рифму с лежащим на столе сапфиром. Передо мной сидел живой человеческий дуплет. Верхний слой — дворянский статус, любовь, внешняя благопристойность. Подложка — ремесло, работа, деловая хватка, ее истинная суть. Эти две несовместимые, разнородные части были склеены в одной личности, но связующий состав — социальные нормы и общественное мнение — высох и деградировал. Если попытаться соединить их силой, сжать в тиски обстоятельств — пойдет трещина. Если оставить как есть — жизнь развалится на куски.

Две враждующие стихии, которые необходимо удержать в одной оправе, вопреки законам физики и социума.

— Отставить сырость, Варя, — произнес я грубовато, намеренно избегая светской жалости. — Слезами горю не поможешь.

— А чем поможешь? — она шмыгнула носом, на секунду превращаясь обратно в девочку. — Против света не попрешь. Загрызут, заклюют.

— Против физики тоже, знаешь ли, не попрешь, — буркнул я, кивнув в сторону стола. — Но мы же пытаемся. Вон, лежит пациент. Тоже с характером. Тронь — рассыплется в пыль. А сделать надо, хоть умри.

Она проследила за моим взглядом. В ее заплаканных глазах сквозь пелену слез мелькнул интерес — тот самый, деловой, острый, за который я ее и ценил.

— И как? — спросила она, шмыгнув носом.

— Пока никак. Анализирую. Но одно знаю твердо: если лобовая атака не проходит, надо искать обходной маневр. Менять граничные условия задачи.

Я накрыл ее холодную ладонь своей.

— Послушай меня внимательно. Не давай Алексею ответ прямо сейчас. Возьми паузу. Сошлись на мигрень, на необходимость уладить дела, на ретроградный Меркурий — неважно. Тяни время.

— Зачем? — слабая улыбка тронула ее губы. — Вы что, новый указ Императору продиктуете? Разрешите дворянкам торговать селедкой?

— Я ювелир, Варвара Павловна. А ювелирная задача не имеет решения только в одном случае — если ювелир идиот. Я себя таковым пока не считаю.

Я говорил уверенно, излучая железобетонный оптимизм, но внутри скребли кошки. Я понятия не имел, как решить это уравнение. Я мог обмануть сопромат, мог придумать новый сплав или хитрую конструкцию оправы, но как взломать человеческую косность? Как заставить этот чопорный, застегнутый на все пуговицы мир принять то, что не укладывается в его прокрустово ложе? Да никак. Уж не мне ли не знать каково это быть не дворянином — и ведь я упорно стремлюсь получить это проклятое дворянство.

Однако сейчас ей нужна была эта ложь. Ей нужна была соломинка, чтобы не утонуть в отчаянии.

— Идите к себе, — скомандовал я тоном, не терпящим возражений. — Умойтесь холодной водой. Приведите себя в порядок. И не смейте себя хоронить раньше времени. Мы что-нибудь придумаем. Не обещаю, что получится, но постараться надо.

Она медленно встала. Поправила прическу, расправила плечи. Спина выпрямилась, возвращая привычную осанку. Кремень-баба, таких даже прессом не раздавишь.

— Спасибо, Григорий Пантелеич.

Она вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Я вернулся к рабочему столу.

Передо мной лежал треснувший камень, готовый рассыпаться от одного неверного движения. А в голове билась назойливая мысль о треснувшей женской судьбе.

Взяв авторучку, я снова склонился над чертежом. Нужно отрешится, решать проблемы по мере их поступление. Сейчас — сапфир.

За Варварой закрылась дверь, оставив в кабинете тяжелый, вязкий осадок безнадежности. Теперь нас было двое: я и стеклянный монстр на бархатной подушке. За окном выл петербургский ветер, швыряя в стекло горсти мокрого снега — настойчивое напоминание о том, что время утекает так же быстро, как тепло из этого проклятого старого дома.

Пододвинув ларец ближе к лампе, я уставился на сапфир. Треснувшая стекляшка ценой в одну голову — мою. Камень тускло поблескивал, и в этом мертвом мерцании читалась немая издевка: «Ну что, ювелир из будущего? Твои хваленые технологии здесь бессильны. Сдашься или рискнешь?»

Техническое задание звучало издевательски просто: «Подарок к Пасхе». Дар царю от любящей Церкви. Проблема крылась в инвентарной ведомости. Этот кусок корунда был подотчетной ценностью, занесенной в реестры Казначейства еще при матушке Екатерине, наверное. Я принял его. И сдать обязан. Верни я вместо камня золотую стружку и пыль — обвинение в краже казенного имущества гарантировано. Никакие объяснения про «скрытые дефекты» и сопромат не спасут от каторжных нор.

Следовательно, задача сводилась к абсурду: сохранить видимость целостности того, что уже умерло.

Ручка зависла над бумагой. В голове, подобно перегруженному процессору, гудели варианты решений, пытаясь примирить непримиримое: хрупкость векового стекла и жесткость металла.

Вариант первый: Изоляция.

Самое примитивное решение, надежное, как деревянная табуретка. Как удержать то, что разваливается от чиха? Посадить в клетку. Грифель зашуршал по бумаге, набрасывая эскиз. «Золотая Паутина». Ажурная сфера, сплетенная из тончайших нитей, этакая драгоценная авоська. Камень лежит внутри свободно, не касаясь стенок, как птица в вольере. Золото не давит, не жмет, создавая защитный периметр.

Эстетично? Безусловно. Надежно? Вполне.

Но тут же включился внутренний критик-технолог, безжалостно руша идиллию. Как это собрать? Плетение клетки требует пайки. Температура плавления золота — под тысячу градусов. Горелка рядом с трещиной, заполненной деградировавшим клеем, — это термический удар и мгновенная смерть. Камень взорвется, разлетевшись шрапнелью.

Холодная сборка? Две полусферы на микроштифтах? Допустим. Но остается люфт. Камень будет болтаться внутри, как высохший орех в скорлупе. При каждом шаге императора, при каждом земном поклоне панагия будет издавать предательское «тук-тук-тук». Погремушка для помазанника Божьего. Позор на всю Европу.

Лист полетел на пол. «Паутина» — красиво на картинке, позорно в эксплуатации.

Вариант второй: Активная компрессия.

Если геометрия бессильна, в дело вступает физика упругости. Принцип капкана. На чистом листе возник чертеж в разрезе: благородная золотая оболочка, скрывающая внутри грубый, но эффективный скелет — кольцо из закаленной пружинной стали.

«Стальной Капкан».

Идея дьявольски изящная: сталь работает как вечная мышца, постоянно, с дозированным усилием сжимая половинки дуплета и компенсируя любые вибрации. Это «умная» оправа, живой организм, реагирующий на изменения среды.

Но как подружить лед и пламя? Золото плавится, когда сталь только начинает краснеть. Паять их — значит отпустить закалку пружины, превратив ее в бесполезную проволоку. Механическое соединение? Оправа станет толстой, грубой, похожей на гайку от паровоза.

И главный риск — коэффициент теплового расширения. На лютом русском морозе сталь сожмется быстрее и сильнее золота. Один морозный день — и хрупкое стекло не выдержит объятий металла. Хруст, пыль, катастрофа.

Слишком много «если». Хождение по минному полю с завязанными глазами.

Вариант третий: Пневматика.

Отчаяние подсказало решение из двадцать первого века. Вакуум. Там, в будущем, на присосках поднимают тонны стекла. Я набросал эскиз чаши, идеально, до микрона повторяющей форму «брюшка» камня. Прижать, откачать воздух через ниппель — и атмосферный столб придавит сапфир к металлу с силой бетонной плиты.

«Вакуумный Замок». Чистая физика, никакой механики.

Но чем герметизировать стык в 1809 году? Силикона нет. Резина — экзотика. Кожа рассохнется, воск потечет от тепла тела. Малейшая микропора, царапина на металле — и вакуум исчезнет. Камень отвалится и рухнет на пол Успенского собора прямо во время пасхальной литургии. Грохот, осколки, анафема.

Научная фантастика. Красивая, но нереализуемая.

Я тупо смотрел на свои каракули. Тупик. Везде тупик.

Взгляд снова зацепился за линию разлома. А что, если сменить стратегию? Не спасать пациента, а провести радикальную ампутацию?

Вариант четвертый: Хирургия.

Идея варварская, гениальная и самоубийственная одновременно. «Пасхальное Яйцо».

Взять молоток. Нанести точный удар в торец, по клеевому шву. Окончательно разделить дуплет, отправив мутную стеклянную подложку в утиль, и оставить верхнюю пластину — чистейший, прозрачный сапфир. Превратить камень в драгоценную линзу, окно в скрытый мир внутри золотого яйца.

Это был бы абсолютный шедевр. Карл Фаберже удавился бы от зависти, увидев такое за семьдесят лет до своего триумфа. Новое слово в ювелирном искусстве.

Но был один нюанс. Юридический.

Вес камня. Если я выброшу стекло, останется в два раза меньше. Казначей, принимая работу, задаст резонный вопрос: «Где остальное казенное имущество, мастер?». Мой ответ про стекло прозвучит жалко. Вердикт будет однозначен: «Врешь. Спилил драгоценный массив, продал, а нам подсунул обрезки. Вор».

Доказать обратное я не смогу — улику, стеклянную основу, я уничтожу своими руками. Экспертизу постфактум не проведешь. Это хищение. Каторга.

Я отбросил авторучку. Руки мелко дрожали от перенапряжения.

На столе лежали четыре пути.

«Паутина» — надежная, но позорная погремушка.

«Капкан» — бомба замедленного действия с часовым механизмом от мороза.

«Вакуум» — красивая утопия.

«Яйцо» — шедевр, ведущий прямо на эшафот.

Четыре варианта. И ни одного, который гарантировал бы выживание.