Ювелиръ. 1809

Глава 14

Утро было непривычно ясным, правда мороз щипался, вгрызался в кожу. Над горизонтом висело солнце — начищенная латунная монета. Распоряжение заложить открытые сани казалось единственно верным: ледяной ветер лучше любого лекарства выдувает из головы лишние мысли.

Варвара Павловна появилась на крыльце ровно в девять, синхронно с боем часов. В строгом суконном пальто, шляпке без вуали и с наглухо спрятанными в муфту руками, она напоминала траурную статую. Выражение лица исключало мысли о прогулке — с таким видом всходят на эшафот или входят в зал суда для оглашения приговора.

— Доброе утро, Григорий Пантелеич, — поприветствовала она меня.

— Доброе, Варвара Павловна. — Я подвинулся, освобождая место, и трость с серебряной саламандрой на набалдашнике привычно легла мне на колени. — Курс на Петергоф. Гранильная фабрика. Прибыла партия уральского сырья. Будем искать сокровища в грязи.

Она лишь коротко кивнула, проглотив вопросы. Обычно компанию мне составлял Илья, однако сегодня требовался иной собеседник. И совершенно иная тональность беседы.

Сани рванули с места. Рядом скакал на здоровом жеребце Ванья. Миновав Невский, мы свернули к заставе, оставляя позади городской шум. Варвара сидела, уставившись в одну точку. В этом напряженном молчании читалось ожидание: она готовилась к разговору, который, по ее расчетам, должен был поставить жирную точку на ее карьере в «Саламандре».

— Варвара, — начал я, когда городские кварталы окончательно уступили место белому безмолвию полей. — Давайте начистоту. Вы ведь изнываете от скуки, верно?

Она чуть повернула голову, на лице все признаки удивления.

— Скуки? Простите, суть ускользает от меня. Счетов — горы, поставщики требуют внимания…

— Оставьте счета в покое, — я пресек попытку отчитаться. — Зрите в корень. Допустим, на один день «Саламандра» принадлежит вам безраздельно. Вы держите вожжи. Какую шестеренку вы выкинете из механизма первой? Что перестроите?

Варвара замолчала, провожая взглядом полосатые верстовые столбы, словно искала ответ в их мельтешении.

— Будь моя воля… — слова давались ей с трудом, будто она пробовала на зуб фальшивую монету. — Я бы разделила потоки. Нынешний общий зал напоминает базарную площадь: купчихи локтями могут толкть княгинь, а звон молотков из мастерской слишком громкий для посетителей. Это убивает престиж. Особым клиентам требуется приватность. Отдельный кабинет. Бархат, тишина, аромат дорогого кофе. Чтобы обсуждение заказа превращалось из торга в светскую беседу двух ценителей.

Ее голос наливался силой. Замкнутость испарилась.

— И еще… Автоматон. Вы грозились придумать и поставить его. Дамы с детьми были бы безумно счастливы от такой необычности. Это же готовая вывеска! Символ того, что здесь творят инженерные чудеса, выходящие за рамки банальных вещей.

Слушая ее, я ощутил, как в голове встают на место нужные детали. Пока я увлекся придворными интригами, Варвара зрила в корень пользовательского интерфейса. Я строил машину, она же думала об эргономике и людях.

— Логистика? — подбросил я новую тему, словно полено в топку. — Курьеры опаздывают с завидной регулярностью.

— Наемные извозчики — зло, — парировала она мгновенно, без заминки. — Необходим свой штат. Ливреи, герб «Саламандры» на дверце экипажа. Пусть весь Петербург видит: по улице едет заказ от Поставщика Двора. Мы продаем золото, Григорий Пантелеич, мы продаем надежность и репутацию.

Темп ее речи ускорялся. Страх увольнения сгорел в огне планирования. Она видела перед собой серьезное предприятие, эдакий механизм, требующий отладки.

— А поместье? — я резко сменил тему.

Варвара переключилась мгновенно.

— Фундамент залит, своды подвалов перекрыты. Из-за лютых морозов я заморозила стройку до апреля. Корабельный лес заказан в Выборге — ждем ледохода для сплава. Кирпич идет с Ижорских заводов, тамошняя глина даст фору любой другой.

Она владела информацией в совершенстве. Каждая доска и кирпич были учтены в ее ментальной картотеке, пока я разбирался с дуэлянтами и подбирал огранку сапфирам.

— Впечатляет, Варя, — вырвалось у меня.

Она осеклась, мгновенно сжавшись обратно в комок нервов.

— Я лишь выполняю свои обязанности, — тихо произнесла она.

Глядя на нее, я признал: Элен попала в точку. Тысячу раз была права. Варвара переросла должность счетовода. Она — готовый топ-менеджер. Отправить ее на завод к Кулибину следить за штамповкой ручек — все равно что забивать гвозди микроскопом. Ей нужен иной масштаб. Ей необходимо дать власть над тем, что она чувствует лучше меня: над людьми, над «интерфейсом» взаимодействия «Саламандры» с высшим светом.

В моем сознании оформилась финальная схема. Речь шла уже не о процентах или жалованье. Рождалась новая роль, делающая ее полноценным игроком.

— Прибыли, — объявил я, когда сани заскрипели, останавливаясь у фабричных ворот. — Прошу, Варвара Павловна. Глянем, чем нас намерен удивить господин Боттом. И советую: торгуйтесь насмерть. У вас это выходит куда изящнее, чем у меня.

Улыбка коснулась ее губ. Мы выбрались из саней навстречу холодному ветру.

На пороге конторы нас встретил Александр Иосифович Боттом, энергично выбивающий из рукавов сюртука облака каменной пыли. Человек-оркестр, шумный, напрочь лишенный столичной чопорности, с бакенбардами, топорщившимися, словно у рассерженного кота, он занимал собой все пространство дверного проема, хотя глаза его лучились смехом.

— Мастер Григорий! — Его бас был способен перекрыть шум камнерезных станков. Жесткая, как наждак рука, схватила мою ладонь. — Радость-то какая! Грешным делом подумал, что с новым титулом вы к нам, простым тесальщикам, и дорогу забудете. Поставщик Двора — звучит гордо, обязывает!

Переведя взгляд на мою спутницу, он расплылся в широчайшей улыбке, отчего бакенбарды разъехались к ушам.

— И Варвара Павловна с вами! Мое почтение, сударыня. Не ожидал лицезреть вас среди нашей грязи. Обычно мы с вами держим связь через курьеров.

— Доброго дня, Александр Иосифович. — Варвара обозначила вежливый и сдержанный кивок. — Дела не терпят отлагательств. Григорий Пантелеич возжелал лично инспектировать сырье, моя же задача — проследить, чтобы он в творческом порыве не скупил всю фабрику вместе с фундаментом.

Боттом раскатисто хохотнул.

— И то верно! За творцами нужен глаз да глаз, иначе без штанов оставят. Прошу, дамы и господа, в закрома!

Путь в святая святых лежал через производственные цеха. Уши заложило от визга дисков, вгрызающихся в твердую породу, ноздри защекотала взвесь мокрого камня и шлифовального порошка. Рабочие в грязных фартуках, завидев трость с саламандрой, почтительно приветствовали. Боттом уверенно вел нас в подвал — туда, где камень еще не стал искусством, но уже перестал быть просто горой.

Внизу царила прохлада и пахло сырой землей. Ряды грубо сколоченных ящиков уходили в темноту. Управляющий подошел к одному из них, с треском сбив крышку.

— Любуйтесь! Орская яшма. Рисунок — хоть сейчас в раму. Государь изволил камин заказать, так что лучшие монолиты я придержал.

Я оценил плотную, пеструю структуру. Яшма была хороша, добротный материал для облицовки, однако мой интерес лежал в иной плоскости.

— А что в том углу, Александр Иосифович? — Я указал тростью на штабель ящиков поменьше, покрытых толстым слоем пыли.

— А, это… — он пренебрежительно махнул рукой. — Отход производства. Мелочевка, сколы, друзы. Для ваз маловаты, для флорентийской мозаики колер не тот. Все собирался списать или кустарям на пуговицы сбыть.

— Позволите?

— Опять? В нашу первую встречу вы изрядно набрали всякого мусора. Странный вы ювелир, Саламандра! Ройтесь на здоровье. Только перчатки испачкаете.

Я подошел к ящикам. Для Боттома это был производственный мусор, балласт на балансе. Для меня же — нераспечатанный лутбокс в сокровищнице Али-Бабы.

Рука нырнула в первый ящик. Горный хрусталь, аметисты, раухтопаз… Стандартный набор, ничего, от чего участился бы пульс. Но вот пальцы нащупали небольшой, с грецкий орех, кристалл. Темный, почти черный на вид.

Стоило поднести его к настенной свече, как физика сделала свое дело. Камень вспыхнул густым, вишневым огнем, словно внутри включили подсветку.

Похож на турмалин. Рубеллит. Если грамотно срезать корку — чистота воды будет идеальной.

— Этот забираю, — произнес я, пряча находку в карман. — И вон тот, синий.

Ух, и индиголит нашел.

Боттом лишь пожал плечами, явно не разделяя моего энтузиазма.

— Воля ваша. Овчинка выделки не стоит.

— Я люблю риск.

Следующий ящик я осматривал с таким же интересом. Перебирая мутные, желтовато-зеленые камни, я наконец наткнулся на знакомую тяжесть.

Из груды породы на свет появился неказистый осколок, напоминающий бутылочное стекло. При дневном освещении, пробивающемся через узкие оконца подвала, он притворялся грязно-зеленым, болотным уродцем, не стоящим и гроша. Для местных мастеров это был брак, странный, «неправильный» хризоберилл.

Я набрал полную горсть таких «уродцев».

— И эти тоже, Александр Иосифович. Выписывайте.

— Зачем вам этот лом? — Искреннее изумление на лице Боттома было достойно кисти художника. — Цвет грязный, «игры» нет. Разве что на дешевые перстни для приказчиков?

— Мне нравится их… скрытый потенциал, — уклончиво ответил я. — Сколько за все?

Управляющий прикинул на глаз объем кучки, лежащей на крышке ящика. Показательно глянул на оттопыренный карман, куда я прихватил несколько камешков.

— Ну… скажем, сто рублей. Чисто за хлопоты и амортизацию сапог. Там веса фунта два наберется.

Я уже открыл рот, чтобы согласиться — цена была смехотворной, на уровне статистической погрешности, — но тут в разговор вступила тяжелая артиллерия.

— Сто рублей? — Голос Варвары прозвучал с нотками ядовитого сарказма. — Александр Иосифович, побойтесь Бога, вы же в храме искусства, а не на базаре. Это как вы сами выразились — мусор. Сколотые грани, внутренние трещины, включения. В лучшем случае все это на пуговицы. Цена всему этому — полтинник. И то, если мы сами потрудимся вывезти.

Боттом опешил. Он привык видеть во мне эксцентричного творца, сорящего деньгами, а Варвару воспринимал как безмолвную тень.

— Помилуйте, сударыня! Тут по казенным расценкам намного больше. Я ж по-дружески.

— Все камни мутные, как вода в Фонтанке, — парировала Варвара, брезгливо беря камень двумя пальцами в перчатке и вертя его перед носом управляющего. — Его еще чистить, облагораживать, резать. Одни убытки. Шестьдесят.

— Восемьдесят! — взвыл Боттом, оскорбленный в лучших чувствах. — И ни копейкой меньше! Это казенное имущество, я перед казной отчет держу, а не перед своей совестью!

— Семьдесят, — отрезала Варвара тоном, не терпящим возражений. — Плюс вы отгрузите нам пару ящиков малахитовой крошки. Нам для затирки швов мозаики нужно, а у вас она все равно под ногами валяется, только ходить мешает.

Торг длился минут пять и был прекрасен. Я стоял в стороне, опираясь на трость, и любовался. Варвара трансформировалась мгновенно. Из замкнутой спутницы она превратилась в хищника, почуявшего слабость жертвы. Жесткость и расчет в ней удивительным образом сочетались с убийственным обаянием. Она улыбалась, шутила, однако хватку не ослабляла ни на секунду, отвоевывая каждый рубль. Боттом, поначалу раздраженный, втянулся в процесс — ему явно импонировал достойный противник.

— Ладно! — наконец выдохнул он, капитулируя и отирая пот со лба огромным клетчатым платком. — Семьдесят три. И крошка ваша. Уели вы меня, Варвара Павловна, без ножа зарезали.

Повернувшись ко мне, он уважительно крякнул.

— Ну и помощница у вас, мастер! Зубастая. С такой не пропадешь. — А потом тихо шепнул, — берегите ее как зеницу ока.

Взглянув на Варвару, я заметил легкий румянец на ее щеках и победный блеск в глазах. Она только что сэкономила мне четверть суммы, но суть была не в ассигнациях. Суть была в методе. Она защищала мои интересы яростнее, чем свои собственные. Она чувствовала рынок кончиками пальцев, читала людей, как открытые книги.

Она не просто «приказчица» и даже не «управляющая». Она — мой внешний интерфейс. Мой щит. Я — технарь, видящий структуру кристаллической решетки. Она — человек, видящий выгоду и психологию клиента.

Картина, начавшая складываться в санях, теперь обрела четкость. Ей нужно дать власть над тем, в чем она компетентнее меня: над людьми, над социальным капиталом, над тем, как бренд «Саламандра» выглядит в глазах света.

— Берегу, Александр Иосифович, — ответил я совершенно серьезно. — Пуще самого редкого алмаза.

Погрузка трофеев в сани прошла под личным надзором Боттома — ящики закрепили на совесть. Когда фабричные ворота остались позади, я скосил глаза на спутницу. Маска спокойствия вернулась на место.

— Это было великолепно, — нарушил я тишину.

— Просто ненавижу, когда переплачивают за откровенный мусор, — она пожала плечами, будто речь шла о покупке картофеля.

Обратная дорога промелькнула незаметно. Сани шли легко, по укатанному тракту, ветер сменил гнев на милость, а перестук копыт выбивал вполне мажорный ритм. Варвара, плотно укутанная, гипнотизировала взглядом бесконечную снежную равнину.

— Варвара, — окликнул я, нарушая мерный шум полозьев.

Она вздрогнула, резко повернув голову.

— Да, Григорий Пантелеич?

— Помните мое обещание подумать насчет вас и Алексея?

Лицо ее окаменело. Она готовилась к вежливому отказу. Стандартные фразы о необходимости расставания наверняка крутились в ее голове заезженной пластинкой все последние дни.

— Я понимаю, — голос предательски дрогнул, сорвавшись на шепот. — Вы решили, что мне лучше уйти. Для блага дела. Чтобы…

— Не совсем, — перебил я. — Решение принято: вы нужны мне здесь.

Выдержав паузу, я поймал ее взгляд.

— Я нашел решение, Варя. Способ развязать этот гордиев узел, не прибегая к мечу. Воронцов получит супругу, которой будет гордиться, а «Саламандра» сохранит свою душу.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, отказываясь верить ушам. Где-то на дне зрачков робко, с недоверием, начала тлеть искра надежды.

— Но каким образом? Свет никогда не примет…

— Свет примет то, что мы ему скормим, — отрезал я. — Весь вопрос в подаче и упаковке. Но мне нужно пару дней для того, чтобы все обдумать как надо.

Я умолк, не став грузить ее деталями, хотя она наверняка хотела подробностей. Главный тезис был озвучен.

— Вы станете хозяйкой положения, Варвара. Даю слово. Просто доверьтесь мне.

— Вы… вы правда пойдете на это? — прошептала она. — Ради меня?

— Вы нужны мне здесь.

Лицо Варвары преобразилось. Впервые за этот серый, бесконечный месяц на нем расцвела настоящая, живая улыбка, сбросившая с ее плеч десяток лет. В порыве благодарности она качнулась ко мне, едва не нарушив приличия объятием, но вовремя вспомнила про открытые сани и чужие взгляды. Осеклась, смутилась, однако сияния глаз это не погасило.

— Григорий Пантелеич… я верю. Я буду ждать столько, сколько нужно.

— Отлично. Дайте мне пару дней.

Остаток пути прошел в тишине, но это было счастливое, наполненное смыслом молчание. Не зная деталей плана, Варвара ухватила суть: ее не списали в утиль.

У крыльца внутреннего двора нас поджидал сюрприз в виде незнакомой кареты. Экипаж скромный, но добротный, без гербов, лакей в ливрее нейтрального цвета — полная анонимность.

— Клиенты? — удивилась Варвара, выбираясь из саней. — В расписании пусто. И почему во внутреннем дворе?

Торговый зал подарил нам неожиданную мизансцену. В кресле для визитеров, вальяжно закинув ногу на ногу, расположился Жан-Пьер Дюваль.

Человек недавно пытавшийся стереть меня в порошок руками гильдии, сегодня излучал смирение, граничащее со святостью. Завидев нас, француз вскочил на ноги, шляпа описала в воздухе элегантную дугу, а поклон вышел глубоким, хоть и с отчетливым театральным душком.

— Мэтр Григорий! — Голос лился патокой, сладкой до приторности. — Мадам Варвара! Тысяча извинений за вторжение. Надеюсь, не помешал?

Рука на набалдашнике трости невольно сжалась. Дюваль в моем доме — примета дурная.

— Чему обязан, мэтр? — спросил я сухо, игнорируя расшаркивания.

Дюваль грустно улыбнулся, словно побитый пес, приползший к порогу.

— Я пришел с миром, коллега. Ваша победа… она стала откровением. Упала пелена с глаз. Я был слеп, цеплялся за замшелые традиции и свои обиды, упуская из виду, что вы — будущее нашего цеха.

Он вздохнул, картинно прижав ладонь к жилету в области сердца.

— Я ошибался. Гордыня сыграла со мной злую шутку. Но теперь я хочу зарыть топор войны. Мы ведь художники, мэтр. Нам нечего делить, кроме вдохновения.

Короткий жест лакею — и передо мной возник плоский футляр из полированного красного дерева.

— В знак моего искреннего раскаяния и… глубочайшего почтения к вашему дару, прошу принять этот скромный презент.

Крышка футляра откинулась.

Внутри, в уютных бархатных гнездах, покоился набор резцов. Швейцарская сталь, рукояти слоновой кости, заточка, способная резать воздух. Инструмент мечты, стоивший состояния, который в России достать сложнее, чем живого слона.

— Мои личные, — в голосе Дюваля проскользнула, пожалуй, единственная искренняя нота — грусть расставания. — Работал ими много лет. Однако вижу, что в ваших руках они сотворят намного больше чудес.

Взгляд скользил с идеальной стали на лицо дарителя. Фальшь буквально висела в воздухе. Люди подобного кроя не меняют окрас, тем более после публичной порки. За елейными речами и щедрым даром скрывалась явная неприязнь. Вот только для чего этот цирк? Усыпить бдительность?

— Благодарю, мэтр, — медленно произнес я, принимая футляр. — Дар щедрый. Даже чересчур.

— Пустяки, — он небрежно отмахнулся. — Считайте это контрибуцией проигравшего. Мир?

Протянутая ладонь повисла в воздухе.

Я пожал ее. Кожа холодная, влажная — прикосновение к земноводному.

— Мир, — ответил я. — Худой мир лучше доброй ссоры.

Дверь мастерской распахнулась, впуская мадам Лавуазье с папкой эскизов. Она даже что-то напевала. Мелодия оборвалась на полуслове. Увидев гостя, Мари застыла. Лицо, излучавшее мягкость, мгновенно превратилось в маску ледяного презрения. Она окинула соотечественника взглядом, от которого в парижских погребах скисло бы марочное вино.

— Мсье Дюваль, — в голосе зазвенела сталь гильотины. — Какая… неожиданность. Вы заблудились? Посольство Франции находится в другой стороне.

Дюваль дернулся, словно получил пощечину. Он прекрасно знал, кто такая мадам Лавуазье.

— Мадам, — он поклонился, но прежняя вальяжность испарилась, уступив место суетливости. — Я лишь зашел засвидетельствовать почтение мэтру. И принести извинения.

— Засвидетельствовали? — Она прошла мимо, демонстративно игнорируя его присутствие, и направилась к стеклянному шкафу. — В таком случае не смеем задерживать. У мэтра много работы. Настоящей работы, а не пустопорожних визитов.

Грубо. Даже для нее. Но эффективно. Дюваль осознал: здесь ему не рады. Как только он прошел мимо ее взгляда, интересно. Наверняка в зале работали девчонки Лавуазье, иначе она была бы в курсе его визита.

— Да-да, разумеется, — забормотал он, пятясь к выходу. — Не смею отвлекать. Еще раз простите. До свидания, мэтр. Надеюсь, мы еще встретимся… уже как друзья.

Очередной поклон — и он выскочил за дверь, сопровождаемый лакеем.

Мари стояла у окна, провожая взглядом отъезжающую карету. Пальцы нервно выбивали дробь по картонной папке.

— Что это было? — спросил я. — Вы знакомы?

— Я знакома с этой породой людей, Григорий, — ответила она, не оборачиваясь. — Французская вежливость часто служит красивой оберткой. Он пришел принюхиваться. Будьте настороже. Подобные дары, — кивок в сторону футляра, — порой обходятся дороже открытой войны. Троянский конь, мэтр. Не втаскивайте его в город.

Я щелкнул замком футляра. Резцы блестели.

— Я в курсе, — кивнул я. — Но врага полезно держать на коротком поводке. Пусть тешит себя иллюзией, что мы купились.

Я передал драгоценный ящик подошедшему Прошке.

— В мой кабинет. И чтобы не прикасался.

— Слушаюсь, — восторженно пискнул мой ученик.

Проводив его глазами, я направился к себе. День едва перевалил за середину, а событий набралось на неделю вперед. Разговор с Варварой, рейд к Боттому, визит Дюваля…

Подъем в кабинет дался тяжело, шрам от стилета ныл на погоду.

Отодвинув чертежи, я упал в кресло. Требовалась срочная дефрагментация. Хаос — главный враг ювелира, и бороться с ним можно только жесткой структурой.

Я сел за стол, придвинул к себе чистый лист бумаги. Хаос в голове нужно было структурировать. Превратить эмоции в задачи, а страхи — в алгоритмы. Привычка из прошлой жизни, которая не раз спасала меня от паники.

Я достал авторучку.

«План действий».

Первый пункт лег на бумагу легко.

Первое. Варвара и Воронцов.

Это было самое важное. Схема с «Дворянским предпринимательством» была рискованной, зато красивой. Нужно было только оформить все юридически безупречно. Я уже видел, как вытянутся лица некоторых умников, когда они узнают то, что я задумал.

Второе. Церковь.

Складень «Небесный Иерусалим». Нужно выбрать момент. Сдать его так, чтобы эффект был максимальным.

Третье. Сейф.

Мой «несгораемый шкаф» стоял в кузне у Кулибина в виде полуфабриката. Стенки склепали, засыпку сделали, но замок… Иван Петрович бился над дисковым механизмом, ругаясь на чем свет стоит. Нужно дожать. Секреты должны быть под замком, а не в ящике стола. Особенно теперь, когда Дюваль начал ходить в гости.

Четвертое. Жозефина.

Заказ французской императрицы нужно все же выполнить. Для начала, придумать что именно делать, нужен эскиз.

Пятое. Императрица Мария Федоровна.

Малахитовый письменный прибор. Я обещал его на балу. Это была плата за покровительство. Малахит я уже отобрал, но дизайн… Он должен быть строгим, имперским, с изюминкой. Возможно, использовать ту же технику «русской мозаики», что и в складне, но в другом масштабе. Да и не решено еще что делать, собственно. Нужен эскиз.

Шестое. Стройка.

Весна близко. Снег осядет, дороги раскиснут, а потом подсохнут. Нужно было готовить переезд в поместье. Это будет база, крепость. С мастерскими, лабораториями и полигоном для испытаний оптики. Там я буду сам себе хозяин, вдали от любопытных глаз.

И седьмое. Элен.

Я написал это имя и задумался. Что подарить женщине, у которой есть все? Отблагодарить за помощь в вопросе с Варварой — нужно. Чем же ее удивить? Пока нет идей.

Я отложил ручку. Семь пунктов. Семь кругов ада или семь ступеней к величию. Каждый пункт требовал времени и сил.

На краю стола, темным пятном на светлом дереве, лежал футляр из красного дерева. Троянский конь от Дюваля.

Набор швейцарских резцов.

В свете лампы полированное дерево казалось почти черным, впитывающим свет. Откинув крышку, я внимательнее начал рассматривать инструменты. Рукояти из пожелтевшей от времени слоновой кости выглядели благородно, обещая комфорт в работе.

Инструмент высшего класса. Мечта любого гравера.

Пальцы выудили из бархатного ложемента штихель-болштихель. Инструмент лег в ладонь привычной тяжестью. Ухватистый, солидный…

Стоп.

Мышечная память, отточенная годами практики, взвыла сиреной. Баланс.

Идеальная с виду швейцарская сталь врала. Центр тяжести смещен. Едва уловимо, на жалкие доли грамма, недоступные дилетанту, но для мастера эта погрешность кричала громче иерихонской трубы. «Гуляющий» вес намекал: ручка не монолитна. Плотность кости неоднородна, либо внутри — полость.

Я поднес резец к глазам. Место сопряжения стального жала и кости охватывала латунная оковка. Тонкая, изящная работа. Стандарт.

Однако на торце ручки, в точке упора в ладонь, обнаружилось нечто. Крошечная, едва различимая точка. Дефект материала? След от иглы? Или технологическое отверстие?

Попытка провернуть оковку результата не дала — сидела намертво.

Паранойя. Ты просто перегрелся, Толя. Везде мерещатся заговоры. Старый инструмент, кость рассохлась, плотность изменилась, вот баланс и ушел.

Здравый смысл требовал положить штихель на место и пойти отдохнуть, но пальцы сжали рукоять сильнее. Нажатие на точку в торце.

Тишина.

Я попробовал скручивающее движение на самой костяной груше. Гладкая поверхность скользила во влажных пальцах. Еще усилие…

Тихий, сухой щелчок. Словно переломилась спичка. Внутри сработал фиксатор.

Ручка подалась.

Медленно, с мягким, маслянистым сопротивлением резьбы, она начала отвинчиваться. Стык был замаскирован гениально: линия разъема идеально совпадала с естественным рисунком кости.

Верхняя часть отделилась, обнажая нутро.

Ручка оказалась полой. Высверленный изнутри с точностью часового механизма пенал. Тайник.

А внутри что-то лежало.