Ювелиръ. 1809

Глава 3

Парадный зал Монетного двора отторгал наше присутствие. Мы приволокли сюда вонь гари и аромат машинного масла. С высоких стен, из массивных золоченых рам, на нас взирали императоры. Их нарисованные глаза брезгливо щурились, оценивая закопченную груду металла, осквернившую центр их стерильного храма.

Наша машина напоминала ветерана, выдернутого из сражения прямиком на императорский бал. Обугленная справа дубовая обшивка, вздувшаяся пузырями краска и глубокая зазубрина от топора на чугунной станине — память о встрече на набережной.

Ладони скользнули по штанам, пытаясь стереть машинное масло — бесполезно. Внутри все вибрировало. Знакомый мандраж перед сдачей госзаказа. Их было не много в моей жизни, но нервов они петрепали у меня изрядно.

— Иван Петрович, — я взглянул на механика. — Давай. Времени в обрез. Если она сдохнет, пусть делает это сейчас, без лишних глаз.

Кулибин дернул щекой. Выглядел он паршиво: всклокоченные седые волосы, пятна копоти на сюртуке и дрожащие перебинтованные руки. Он кружил вокруг станка, проверяя каждую гайку и тягу, бормоча что-то под нос.

У дверей, словно живой засов, стоял граф Толстой. Порванный мундир, свежий кровоподтек на скуле, ладонь на эфесе. Пока он стоит там, ни одна канцелярская крыса не сунет сюда нос раньше времени.

— Ну? — поторопил я.

— С Богом, Пантелеич, — голос Кулибина хрипнул. — Крути магнето.

Пальцы сомкнулись на ручке. Рывок. Сухой щелчок разряда совпал с движением Ивана Петровича, навалившегося всем телом на пусковой рычаг.

Двигатель поперхнулся. Вместо ровного шума он чихнул, выплюнув в зал облако сизого, вонючего дыма. Сердце провалилось куда-то в ботинки. Великолепно. Задохнуться здесь перед приходом царя — достойный финал.

— Воздуха мало! — рявкнул Кулибин, вворачивая винт карбюратора. — Давай еще!

Вторая попытка. Искра. Удар.

На этот раз «огненное сердце» поймало ритм — низкое, утробное ворчание, от которого по полу побежала мелкая дрожь. Цилиндр ожил, разгоняя маховик. Скрежетнула натягиваемая цепь, и тяжеленная чугунная гиря — наш гравитационный аккумулятор — поползла вверх по направляющим.

Не моргая, я следил за подъемом груза. Стоит раме повестись от удара, стоит направляющим искривиться хоть на миллиметр — гиря встанет. И тогда — все.

Она медленно ползла, с солидным звуком работающего металла, пока не достигла верхней точки. Щелкнул стопор.

— Глуши!

Кулибин перекрыл кран. Двигатель, дернувшись напоследок, затих. Тишина, накрывшая зал, сделала наше тяжелое дыхание неприлично громким.

Теперь главное. То, ради чего мы ввязались в эту авантюру.

Я подошел к рабочему столу и выудил из кармана тестовую медную пластину. Холодный металл обжег пальцы. Руки слушались плохо, пришлось приложить усилие, загоняя заготовку в зажимы.

— Ставь третий диск, — бросил я механику. — «Волна».

Самый сложный алгоритм. Если машина вытянет его после такой встряски — она бессмертна.

Ладонь легла на спусковой рычаг. В голове — пустота. Никаких мыслей о Наполеоне, Сперанском или деньгах.

Нажатие.

Стопор освободил гирю. Чугунная чушка, повинуясь законам физики, потекла вниз, вдыхая жизнь в станок.

Вот за это я и любил эту конструкцию. Никакого лязга пара, дерготни пружин. Гравитационный привод давал абсолютную, масляную плавность. Движение было тихим, шелестящим, словно шелк терся о шелк.

Алмазный резец встретился с медью.

Я склонился над столом, щурясь. Алмаз не скреб — плыл. Из-под резца выходила тончайшая стружка, а на зеркале металла рождался узор.

Линии сплетались, ныряли друг под друга, создавая голографический эффект, от которого у фальшивомонетчиков начнется нервный тик. Муар играл на свету — живой и объемный. Геометрия оставалась безупречной: никаких сбоев, никаких «ступенек».

— Идет… — горячий шепот Кулибина заставил улыбнуться. — Идет, родимая! Как по маслу!

Я нажал на остановку машины. Узор завершен. Шелест оборвался.

Дрожащими пальцами я отжал крепления, поднося пластину к свету. Идеально. Ни единой царапины, сбой ритма отсутствовал полностью.

Взгляды наши пересеклись. Старик осклабился, обнажая прокуренные зубы. Мы сделали это. Вытащили с того света.

— Прячь, — я вернул пластину в карман.

Массивная створка дверей скрипнула, заставив нас вздрогнуть. Толстой сделал шаг в сторону, сохраняя ладонь на эфесе.

В зал вошел человек. Один.

Высокий, сухой, в мундире Горного ведомства, сидевшем как вторая кожа. Золотое шитье на воротнике бликовало.

Обер-мейстер Монетного двора, Андрей Романович Ребиндер. Как я узнал потом.

Он перемещался бесшумно, с кошачьей грацией потомственного чиновника, умеющего материализоваться из ниоткуда и испортить настроение фактом своего существования.

Ребиндер остановился в трех шагах от машины, заложив руки за спину. На лице была маска вежливой брезгливости.

— Доброго дня, господа, — голос сухой, как хруст новых ассигнаций. — Вижу, вы уже… расположились.

Я изобразил скорее приветствие коллеги, чем поклон просителя.

— Финальная отладка.

Ребиндер медленно обошел станок. Его взгляд, скользнув по закопченному кожуху и царапинам, споткнулся о масляное пятно на полу.

— Любопытная механика, — процедил он. — Весьма… затейливая. Рычаги, цепи… Больше напоминает цирковой реквизит, чем серьезное оборудование.

Он поднял на меня холодные, рыбьи глаза человека, пережившего сотни таких прожектеров.

— Надеюсь, мастер, надежность этого агрегата соответствует его вычурности? Здесь, на Монетном дворе, в чести скучные вещи. Станки, работающие по полвека и не требующие… — он поморщился, втянув носом запах сивухи, — … столь экзотических танцев. Вы уверены, что эта капризная барышня не развалится посреди арии?

Укол был профессиональным. Дескать, вы — дилетанты с опасной игрушкой, непригодной для потока. Так говорит система, ненавидящая перемены.

За спиной засопел Кулибин, сжимая кулаки.

— Сложность — плата за безопасность, — ответил я, хмыкая. — Ваши «скучные» станки всем хороши, за исключением одного нюанса: их продукцию подделывает любой талантливый гравер в подвале. А мы привезли сюда решение проблемы. И у этого решения бывает сложная архитектура.

Бровь Ребиндера чуть дрогнула. Тон ему явно не понравился.

— Решение… Посмотрим. Главное, чтобы ваше решение не спалило нам тут все.

Он демонстративно провел пальцем в белой перчатке по краю стоящего поодаль стола. Изучив серую полоску на подушечке, скривился:

— Пыльно. Господа, это Парадный зал. Государь прибудет с минуты на минуту. А у вас тут… атмосфера кузницы. — Он развернулся к жмущимся у стены рабочим. — Почему машина не накрыта? Вид этой копоти оскорбит взор Его Величества. Накрыть. Немедленно. И откройте окна, проветрите. Дышать нечем.

Он командовал спокойно и уверенно.

— Барчук крахмальный, — прошипел Кулибин мне в ухо. — Дал бы я ему по шее…

— Спокойно, Иван Петрович. — Я не сводил глаз с обер-мейстера. — Пусть командует пылью. Это его уровень. Железом командуем мы.

Раздав указания, Ребиндер снова повернулся к нам.

— Что ж, удачи, господа. Она вам понадобится. Государь сегодня не в духе… — он выдержал многозначительную паузу. — Впрочем, сами увидите.

Развернувшись, он вышел, оставив шлейф ощущение собственной неполноценности.

Рабочие поспешно набросили на машину тяжелое зеленое сукно, и магия исчезла. Посреди зала снова громоздилась непонятная куча. Поправляя манжеты, я глубоко вздохнул.

Снаружи нарастал шум: топот множества ног, звон шпор, приглушенные голоса.

Толстой у дверей выпрямился. Створки распахнулись настежь.

Первым в зал ворвался Сперанский. За ним тянулся шлейф мундиров: министры, советники, генералы. Вся имперская верхушка, вершившая судьбы миллионов, сгрудилась в дверях ради взгляда на чудо-машину и тех смертников, что рискнули притащить её во дворец сразу после бойни.

Рядом со Сперанским, чеканя шаг, двигался Алексей Андреевич Аракчеев. Лицо военного министра излучало бдительность. Маленькие колючие глаза мгновенно выхватили нашу группу, просканировали Кулибина и, мазнув по мне, уперлись в укрытый сукном станок. Его целью был беспорядок. И мишень нашлась: пятна сажи на паркете, запах гари, помятый Толстой. Аракчеев брезгливо дернул носом, будто в парадной зале сдохла кошка.

Чуть поодаль, сливаясь с тенью колонны, возник капитан Воронцов. Он держался подчеркнуто прямо, правда успел мне подмигнуть, подбадривая.

Шум голосов оборвался. Слухи о перестрелке обогнали наш экипаж. Взгляды вельмож игнорировали машину, сверля нас: мои руки, окровавленные бинты Кулибина, лохмотья мундира Толстого. Мы стояли как живые улики необъявленной войны.

Пока Сперанский, обмениваясь короткими репликами с Аракчеевым, сокращал дистанцию, Воронцов тенью скользнул к дверям, где держал оборону Толстой. Сквозь шум шагов до меня долетели обрывки фраз.

— Доложили, — губы Воронцова едва шевелились. — Семеро. Наших трое. Жестоко.

Толстой, не поворачивая головы, продолжал буравить взглядом толпу сановников.

— Профессионально. Это не лихие люди с большой дороги. Шли цепью, прикрывали друг друга. Дисциплина. Кто-то натаскивал их месяцами.

— Трупы уже изучаем, — капитан чуть подался вперед. — Лица битые, зубов нет, однако руки… ладони без мозолей. Не работяги. И оружие. У одного нашли пару пистолетов. Английские, штучной работы.

Скула Толстого дернулась. Такие игрушки выписывают, дарят на юбилеи и хвастаются в английских клубах. Душегуб с подобным стволом — все равно что крепостной в горностаевой мантии. Нонсенс.

— Кто?

— Круг широк. Тем не менее, след ведет в высокие кабинеты. Возможно, люди Ростопчина — они давно точат зуб на любые новшества. Либо «партия старой гвардии» при дворе Марии Федоровны, недовольная возвышением Саламандры. Иезуитов тоже не сбрасывай со счетов — у них к просвещению свои вопросы.

— А французы? — процедил граф.

— Вероятно. Фуше любит загребать жар чужими руками. Наймитов могли купить через третьих лиц. Или даже наши дорогие купцы-старообрядцы, которым машина встала поперек горла. Слишком много врагов у нашего мастера, Федор Иванович. Слишком много.

— Найду, — пальцы Толстого сжались на эфесе, побелели костяшки. — Вытрясу душу из каждого оружейника в городе. Потребуется — сам в каждый клуб зайду. С черного хода.

Они замолчали. Я же больше удивлялся тому, что эти двое неплохо ладили. И это еще с учетом того, что они стрелялись. Я не могу понять причины их сближения. Но то, что они не враги друг другу немного утешало.

Приблизившись, Сперанский утратил часть своего лоска. Тени под глазами усилились, переносицу прорезала глубокая морщина, хотя осанка оставалась безупречной — государственный механизм, застегнутый на все пуговицы.

— Мастер, — едва слышно, позвал меня он. — Как вы? Целы?

— Жить будем, ваше превосходительство. — Я был тронут заботой. — Главное — машина в строю.

Его взгляд скользнул по зеленому сукну, скрывающему агрегат.

— Духом не пали? — в вопросе звучал сугубо деловой интерес. Ему требовался рабочий инструмент, а не сломленный человек.

— Злость держит. Хочется доказать этим… господам, что они зря старались.

Сперанский согласно махнул головой.

— Отлично. — Он наклонился ближе. — Сегодняшняя демонстрация — это наш ответ им. Тем, кто послал убийц. Они хотели показать, что могут диктовать волю Императору через страх, остановить государственное дело топором. Мы же продемонстрируем обратное: машина государства работает, невзирая на помехи. Вы понимаете?

Вместо презентации станка нам предстоял политический акт. Дуэль на глазах у всего двора.

— Я сделаю все, что смогу.

— Сделайте больше, — отрезал Сперанский. — Права на ошибку нет.

Выпрямившись и вновь обратившись в непроницаемую скалу, он повернулся к дверям.

На пороге возник обер-камергер с золотым жезлом. Удар об пол — торжественный звук раскатился под сводами, заставляя вытянуться в струнку даже боевых генералов.

— Его Императорское Величество!

Двери распахнулись настежь.

Опережая свиту на полкорпуса, в зал стремительно вошел Александр. Никакой привычной мягкости — походка нервная, рваная, вместо дежурной улыбки — застывшая маска вежливости. Добравшись до центра, он сразу уперся взглядом в укрытую сукном махину, а затем — в нас.

От его внимания ничего не укрылось. Государь остановился.

Министры, генералы, сановники — все, осведомленные о нападении, оценивали нас как побитых псов, посмевших притащить уличную грязь во дворец. Чихни машина сейчас, заглохни она — и нас сожрут.

— Ваше Императорское Величество, — мой поклон вышел настолько глубоким, насколько позволила ноющая спина. — Мы готовы представить работу.

Александр бросил:

— Приступайте.

Подойдя к машине, я рывком сдернул зеленое сукно.

По рядам придворных прокатился ропот. Кто-то демонстративно прикрыл нос надушенным платком. Они узрели шрамы уличной драки: обугленный дуб, вмятины на кожухе, копоть на меди. На фоне золоченой лепнины и зеркал наш станок смотрелся осадным орудием, пробившим крепостную стену. Выпрямившись, я положил ладонь на холодный чугун станины.

— Простите за неподобающий вид. Сей агрегат не блещет позолотой, ибо сегодня утром он принял бой. — Не удержался я от сарказма. — Те, кто с топорами бросился на нас посреди столицы, хотели разбить не чугун и дерево, а саму возможность печатать деньги, которые нельзя подделать.

Я выдержал паузу. Аракчеев нахмурился, скрестив руки на груди. Голубцов, министр финансов, нервно протер очки.

— Они боятся этой машины. И сейчас я покажу почему. Иван Петрович!

Кряхтя, механик приблизился к двигателю. Движения резкие: поворот крана, рывок магнето, нажим на пусковой рычаг.

Выхлоп разорвал гулкую акустику зала подобно пистолетному выстрелу. Князь Куракин вздрогнул, выронив табакерку, дамы отшатнулись. Машина, выплюнув клуб сизого дыма, заворчала и затряслась, насыщая воздух ароматом сгоревшего спирта и горячего масла.

Лицо Ребиндера исказила гримаса: для придворных этот грохот был признаком грубости и технического несовершенства.

«Мужицкая работа», — читалось в их глазах.

Гиря поползла вверх. Цепь натянулась, звенья заскрежетали, выбирая слабину. Минута растянулась в вечность. В задних рядах зашептались.

Щелк. Сработал стопор.

— Глуши!

Кулибин перекрыл кран. Двигатель задохнулся и смолк. Дым медленно поплыл к, вызывая недовольное шуршание в толпе.

Подойдя к рычагам управления, я извлек из кармана свежую медную пластину, продемонстрировал зеркальную поверхность, ловящую блики свечей, и закрепил её в зажимах.

— А теперь… прошу внимания.

Ладонь легла на спусковой механизм.

Весь расчет строился на контрасте. После грязи, гари и грохота — показать им нечто.

Нажатие.

Гиря пошла вниз. Беззвучно.

Механизм ожил. Никакого лязга. Шестерни закрутились в густой смазке с тихим, сытым шелестом. Гравитация не знает рывков.

Алмазный резец опустился на металл.

И началось.

Я отступил на шаг. Зал подался вперед, даже Аракчеев вытянул шею.

Из-под жала вилась тончайшая золотая стружка, а на меди рождался узор — «Роза Ветров». Линии изгибались, перетекали одна в другую, ныряли вглубь и выныривали обратно — поверхность металла на глазах обретала объем, глубину, играя светом подобно граням бриллианта.

В зале стало по-настоящему тихо. Они видели чудо: грубая сила взрыва, преобразованная маховиком и гирей в идеальную плавность. Хаос, ставший порядком.

Резец прошел последний круг. Я остановил машину.

Всё.

Отжав крепления, я извлек теплую пластину. Взяв её за края, подошел к Императору и протянул медь.

Александр принял образец, поднес к глазам, поворачивая так, чтобы поймать свет. Узор вспыхнул, заиграл, создавая эффект живой глубины. Император долго молчал, затем поднял на меня глаза.

— Федор Александрович.

Голубцов, тучный, одышливый старик, выбрался из толпы. Александр передал ему медь.

— Взгляните. Ваше ведомство знает толк в защите. Можно ли это повторить?

Приняв пластину, министр финансов вооружился складной лупой. Склонившись над узором и водя носом почти по самой поверхности, он изучал металл. Минута, вторая.

— Хм… — выдавил он наконец. — Любопытно. Штихелем такое не взять — рука дрогнет. Травлением — края поплывут. Здесь… — ноготь чиновника скользнул по канавке, — здесь глубина меняется. И шаг… шаг неровный, ритмичный.

Он поднял взгляд на царя. На лице — растерянность.

— Ваше Величество, чтобы подделать такую бумагу, мошеннику придется построить точно такую же машину. И украсть те же самые диски, что стоят внутри. Иначе линии не сойдутся. Это… надежно. Весьма надежно.

По залу прошел вздох. Вердикт вынесен.

Александр забрал пластину у министра.

— Благодарю вас, мастер, — произнес он громко, чтобы слышали даже у дверей. — Вы сдержали слово. Россия получила свой щит.

Я выпрямился. Спина ныла нестерпимо, руки дрожали от отката адреналина, но это не имело значения. Мы выстояли. И машина выстояла. Это была.

Стоило Александру отойти от машины, как парадный лоск слетел с зала, словно позолота с дешевой рамы. Ледяное безмолвие пошло трещинами: министры сбивались в стайки, шептались, косясь то на станок, то на нас. Генералы теперь кивали с уважительной сдержанностью.

Бедро уперлось в холодную станину. Ноги гудели. Внутри было пусто.

— Мастер, — мягкий баритон адъютанта раздался над ухом. — Его Величество просит вас.

Император отошел к высокому окну, выходящему во внутренний двор. Рядом стояли Сперанский и Воронцов. Поправив сбившийся галстук непослушными пальцами, я двинулся к ним.

Александр вглядывался в серую петербургскую хмарь за стеклом. При моем приближении он обернулся, и парадная монументальность рассыпалась. Передо мной стоял смертельно уставший человек с воспаленными веками, несущий на плечах груз, способный раздавить любого атлета.

— Это было… убедительно, Григорий. — Голос теплый, но улыбка не коснулась губ. — Превосходит обещанное. Однако тревожит меня иное.

Короткий взгляд в сторону Воронцова и Толстого.

— Мне доложили о цене этой демонстрации. Бой в центре столицы. Огонь, топоры. — Император поморщился, будто от зубной боли. — Скажи, мастер, как человек сторонний… Кому могло понадобится такое? Как думаешь?

— Ваше Величество, я ювелир, а не сыщик, — ответил я. — Но я знаю, как ломают машины. Хотят украсть секрет — действуют тихо. Хотят запугать — бьют стекла. А здесь… били в корень. Ломали железо, саму возможность России иметь свои, неподдельные деньги. Заказчик боится не меня, он боится сильной Империи, которая ни от кого не зависит.

Александр смотрел долго. В глубине глаз что-то дрогнуло. Он наверняка знал всех недоброжелателей. И понимал мою правоту.

— Независимость… — произнес он задумчиво. — Дорогой товар. — И повернулся к подходившему к нам Сперанскому. — Михаил Михайлович. Безопасность мастера и его работы — отныне вопрос государственной важности. Я не желаю слышать о «нехватке людей» или «процедурных сложностях».

Сперанский поклонился. Лицо непроницаемое.

— Будет исполнено, государь.

— И еще, — взгляд императора сместился на Воронцова и Толстого. — Мне нужны имена. Не слухи, не догадки. Имена заказчиков. Переверните город, загляните в каждую щель, но найдите того, кто посмел устроить войну на моих улицах.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — вместе ответили они.

Александр снова повернулся ко мне. Теперь он улыбался. Шаг назад, в центр круга. Голос окреп, требуя внимания всего зала.

— Сей труд, — слова заполнили пространство, отражаясь от сводов, — коий мы ныне зрели, есть подвиг, достойный не меньшей чести, нежели ратный. Ибо защищает он не границы наши, но саму кровь государственную — казну.

Зал стих.

— Человек, дарующий нам такой щит, не может оставаться простым ремесленником. — Взгляд Александра скользнул по лицам. — Господин Сперанский, я утверждаю ваш проект указа об учреждении особого звания — «Поставщик Двора Его Императорского Величества». Оно дарует право ставить наш герб на изделиях и выводит обладателя из-под любой юрисдикции, кроме нашей собственной. И я повелеваю: первым это звание присвоить мастеру Григорию.

По рядам прошел вздох — явная зависть. Революция. Одной фразой император вырвал меня из пищевой цепочки, где меня мог сожрать любой чиновник, и водрузил на вершину. Лицо Аракчеева осталось бесстрастным, но глаза сузились в щели. Он ненавидел, когда власть раздавали в обход его рук.

Поклон вышел глубоким.

— Благодарю, Ваше Величество.

Церемония свернулась. Александр направился к выходу, увлекая за собой пеструю реку свиты. Зал стремительно пустел.

Локти уперлись в станину, веки смежились. В голове шумело.

— Ну что? — голос Воронцова прозвучал совсем рядом. — С повышением. Теперь ты у нас важная птица. Только знаешь… такие птицы первыми с ветки падают, когда дует ветер.

Глаза пришлось открыть. Воронцов стоял рядом и задумчиво смотрел на машину.

— Спасибо, Алексей. Умеешь подбодрить…

— Слушай внимательно, Гриша. — Он перебил и заговорил тихим шепотом. — Ты сейчас думаешь, что победил. Патент, защита, герб… Решил, что теперь они от тебя отстанут? — Кривая усмешка искривила губы. — Черта с два. Раньше ты был простым талантливым выскочкой, мешавшим кому-то набить карман. Тебя хотели пугнуть, ну, может, прирезать в подворотне. А теперь ты — символ, любимчик царя. Теперь тебя будут ненавидеть всерьез.

Он махнул подбородком на дверь, за которой скрылись министры.

— Половина из них сейчас прикидывает, как бы тебя половчее свалить. И следующий удар будет не топором по деревяшке. Им плевать на железо. Они будут бить по тебе, по твоим друзьям, репутации, ядом, клеветой, подлогом — чем угодно.

Я поморщился.

— Так что не расслабляйся, «господин Поставщик». Война только начинается. И поверь, набережная Мойки тебе еще раем покажется.

Тяжелый, мужской хлопок рукой по плечу, и Воронцов двинулся к выходу.

В пустом зале витал запах дорогого парфюма и сивухи. Взгляд упал на отражение в медной пластине с идеальным узором. Из зеркала на меня смотрел триумфатор. Правда ложка дегтя от Воронцова портила картину.

От автора: Друзья, не забывайте ставить ❤️, если история Григория Вам нравится. «Сердечки» дают автору обратную связь, указывая на верность выбранного им пути))))