Барон фон дер Зайцев

Глава 10

Событие двадцать восьмое

Не бери чужого, своего не потеряешь

(почти пословица)

Пыль клубами не поднималась. Она была. Дорога, да без пыли? Не автобан в Германии в двадцать первом веке, а так — обычная грунтовая дорога. И дождей не было давненько. А клубов нет. Прибалтика. Это не Урал с глинистой почвой. Ведь пыль — это мельчайшие частички глины, а тут глины нет. Почва песчаная.

Они с Василисой — Базилисой — сестрой младшей шли под ручку по дороге в Кеммерн вдоль реки Аа. Или как это? За ручку? В общем, он вёл за руку младшую сестру, а по бокам от них и впереди грохотали копытами по дороге огромные дестриэ под родичами, будь они неладны. Прямо же перед Иоганном маячила зад… маячил круп огромного жеребца Рыжика, которого даже отец с собой не взял на войнушку, на племя оставил, как производителя. А тестюшка тут же лапку загребущую на него наложил. Эдак пока парень вступит в возраст, когда надо «вступать» в наследство, там от наследства только обобранный до голых стен замок останется. Коней сведут, крестьян переманят, а… А больше особых богатств Иоганн и не видел. Хотя. Крестьяне возчики привезли все брони назад и отца с братьями, и послужильцев, да ещё с ворогов, убитых, доспехи и оружие сняли. Доспехи и оружие дорого. Ну, значит, и это добро родичи заберут.

Деньги? Есть ли у отца деньги Иоганн не знал. Вроде, не бедствовали. Но когда тот крестовый поход был, в котором боярин обогатился? Пятнадцать лет назад. И замок построен и деревня Русская. Всё это денег стоит. Банков сейчас нет. Сейфов тоже. Если и есть деньги у них в виде на самом деле денег или камней там драгоценных и украшений с ними, то Иоганн об этом ничего не знает. Может знать Отто Хольте? Хотя, он совсем недавно стал у них управляющим хозяйством. Клад? Может быть отец и закопал где? Или в стене замурован? И как теперь узнать? Ну, в его комнате на третьем этаже можно по стенам постучать.

Именно об этом обо всем не очень весёлом думал Иоганн, идя по дороге в ораторию в Кеммерне, когда случилось происшествие резко изменившие желание родичей их богатства приватизировать. Иоганн шёл медленно совсем и не столько из-за указания бабки Матильды нос беречь и не носиться, как оглашенный, сколько из-за Василисы. Девочке всего семь лет и её приодели ещё в парадные тяжёлые ботинки, так что шла та медленно, под неё приходилось подстраиваться Иоганну, а уж под них обоих двум десяткам всадников. Мать Василисы Марию вёз на крупе коня Кисель, а датчанку тоже Марию сын барона фон Лаутенберга Генрих. Сам же барон на Рыжике возглавлял процессию прямо перед вышагивающими детьми. Рыжик — конь горячий. Более того, его настолько редко использовали как транспортное средство, что этого жеребца можно диким и необученным считать. Великанский жеребец всё время стремился сорваться в аллюр три креста или галоп, но херр барон его сдерживал. Останавливал, дожидался детей и пытался заставить Рыжика идти степенным шагом.

(Выражение «три креста» возникло во времена, когда конница была самым мобильным родом войск. Когда командир вручал посыльному пакет, на нём указывалось время отправления в часах и минутах, а также указание, с какой скоростью донесение следует доставить. Это символически обозначалось при помощи креста. Один крест (+) означал, что посыльный мог ехать к месту назначения шагом, два креста (++) означало рысь, три креста (+++) — незамедлительный галоп).

В какой-то момент, на дороге, почти вплотную прильнувшую к реке, Рыжик заартачился и после остановки воротил голову к воде и отказывался идти вперёд. Уткнувшись чуть не носом наджабленным в круп жеребца, из-за дум тяжёлых, не заметив этой заминки, Иоганн шлёпнул посильнее ладонью по заднице Рыжика. Иван Фёдорович бы никогда так не сделал. Лошадей он недолюбливал. Или даже боялся. Здоровые такие, вонючие. А зубы вон какие огромные, ещё укусят. Тут видать сработали инстинкты самого Иоганна.

От шлепка неожиданного Рыжик взвился на дыбы. Иоганн дернул Василису за руку и отскочил. А вот барон решил смирить норовистого коня и огрев его концом уздечки, шпорами в пузу ткнул. И за гриву ещё схватился, чтобы не упасть. Всё, Рыжик и без того озлобленный, встал на задние ноги, сделал на них, как заправский циркач три прыжка и завалился на бок, а следом и через спину перекувыркнулся. Потом лягнул всеми четырьмя копытами, целясь в рожу проклятого чужака, его оседлавшего, и, вскочив на ноги, уже совершенно свободный буланый жеребец рысью направился в замок.

А вот барон фон Лаутенберг не вскочил и никуда не побежал. Дестриэ — это большие лошади. Рыжик в холке был в районе метра восьмидесяти и весил под тонну, а то и за тонну. А тут тонна на тебя падает, потом тонна по тебе катается, вдавливая в твёрдую дорогу, а не в мягкую пыль или грязь, а потом по тебе прилетает копытами, пусть не всеми четырьмя, а только двумя. Одно в плечо врезалось, второе в бок.

Отто фон Лаутенберг, когда его поднесли к реке и обмыли, ещё ведь и из носа кровь хлынула, всё лицо заливая, прохрипел чего-то невразумительное на языке Вагнера и отключился. Чувств лишился.

— Чужого не бери, своего не потеряешь, — громко, чтобы все услышали произнесла датчанка Мария.

Иван Фёдорович на неё по-новому посмотрел. Мачеха богатства раздавала, а эта вот чужая им тётка вступилась.

— Чего вы стоите, остолопы, хватайте и тащите к Матильде! — крикнул склонившимся над бароном родичам Иоганн.

К нему повернулись с непонимающими рожами. А ну, да, блин, по-русски же крикнул.

— Берите его аккуратно за ноги, за руки и тащите в Кеммерн, куда и шли, только не в церковь, а к бабке Матильде, — по-немецки как «остолоп» будет не знал Иван Фёдорович, пришлось синоним подобрать, — тупицы. (Dummkopf).

Событие двадцать девятое

— Охо-хоюшки! — колдунья открыла дверь на пинки в эту дверь и недобрым взглядом уставилась на кнехтов, волокущих барона. Голова у того болталась произвольно, тащили за руки, за ноги, как им пацан и сказал. А чего, экзамены по технике безопасности сдавал же, там говорят, что нужно положить на брезент и так переносить разбитых и поломанных всяких. А где среди полей брезент взять? А с другой стороны, сдохнет и тоже хорошо. Нефиг на чужое зариться.

Не сдох. Бабка ухо к груди, уложенного на мать сыру землю, болезного поднесла и послушала, бьётся ли сердце у него. Билось, видимо. О! Нужно деревянный стетоскоп изобрести, отметил себе Иван Фёдорович.

Матильда пощупала раздетого до пояса барона, постучала по разным местам и велела отнести на лавку в дом. Другие бароны и барончики на неё рычали, мол чего не лечишь, карга старая, мать твоя дьяволица? Плетей захотела⁈ Колдунья как-то эдак на них взглянула, и первым бросил свиристеть Кисель, за спины отцовых кнехтов спрятался. Может и не кнехтов? В памяти Иоганна это слово было, да и сам Иван Фёдорович его слышал, применительно примерно к этим временам, но может так пехотинцы обзываются, а это ландскнехты? Ещё в памяти всплывало слово «Кутилье», это кажется конный воин в доспехе в средние века незнатного происхождения. Надо было на историка учиться, а не на строителя.

Всех бабка из дома выгнала, и труба задымила сразу.

— Ну, сейчас барона жарить ведьма будет, — чтобы побольше жути нагнать на родичей, как бы про себя, но вслух произнёс парень.

От него и от дома народ попятился. Минут через десять дверь открылась и появилась злая Матильда.

— Иоганн зови преподобного Мартина, отходит барон ваш. Кровью харкать стал. Пузыри кровавые пузырит. Не по силам мне такое лечить.

Иван Фёдорович не только историком, но ещё и терапевтом не был, да и хирургом тоже. Наверное, Рыжик сломал рёбра барону, и они лёгкое проткнули. Правильно датчанка сказала не бери чужого… Конь ведь чужой. Своего не лишишься. А жизнь-то своя. Пока он, естественно, не бегом, а тихим шагом, не хватало ещё и самому сдохнуть из-за кровотечения в носу, добирался до оратории святого отца Мартина, пока ждал облачающегося в парадную рясу священника, пока они шли назад, барон фон Лаутенберг почил в бозе. Отдал богу душу. Представился. Окочурился. Дуба дал. Сыграл в ящик.

Понесли в церкву и погнали гонцов в имение почившего, не замок всё же. Заборчик хлипкий вместо каменной стены. Хоронить дома будут. Там и церковь своя и семейный склеп при ней.

— Преподобный отче, а может такое быть, что отец проклял коней, кто на них позарится, тот умрёт смертью лютой? Я слышан, он это Гришке говорил? Или Александру? Может из-за этого херр Отто убился? — решил усугубить ситуацию Иоганн. Спросил, как бы шепотом, он у отца Мартина, но именно тогда, когда к ним подошёл Кисель на такое расстояние, чтобы услышать. Ну и кнехт или кутилье один рядом тоже был. Преподобный осенил себя крестным знамением и Иоганна и… и всех баронов с барончиками, чем тех в тоску — печаль вогнав.

За всеми этими, без сомнения полезными делами, как-то и подзабылась уже цель похода. Шли и ехали же панихиду служить по барону Зайцеву, а получилось вон чего. Иоганн некоторое время понаблюдал за мачехой. Она в одночасье, можно сказать, лишилась мужа, защитника и кормильца и отца, тоже на день ставшего защитником, хоть и не кормильцем, а объедальщиком. Фрайфрау Мария выглядела не убитой горем, а скорее потерянной. Жизнь обрушилась. А вот Василиса ревмя ревела. Девочка видимо, и правда, переживала смерть отца и деда. Поискав глазами Герду, чтобы посмотреть на её рыжую рожицу, Иоганн вспомнил, что пацанка устроила скандал и сбежала из замка, чтобы не ходить на панихиду. Удивительная смелость для начала пятнадцатого века. Ремня от матери точно получит. Ну, Герда она вообще безбашенная, если про него говорили, что в пацана бес вселился, то в эту рыжую пигалицу сразу два беса залезли и оба Вельзевулы.

Куда убежала Герда Иоганн знал. Она с мальчишками из русской деревни отправилась на плотах на тот берег Аа, на побережье моря собирать янтарь. В первый день пацаны принесли пять горстей янтаря. В основном мелкие и не очень прозрачные, но два камешка вполне приличных. Денег у Иоганна больше не было, и он пообещал продать камни в Риге, и уже потом по-честному расплатиться с пацанвой. Эх, жаль в Балтийском море ламинария не живёт. Можно было бы попробовать йод выделить. Хотя и не химик, но вроде сжигать надо и как-то улавливать… нет, не знаешь не берись. Да и не то море.

Для начала хватит и янтаря. И нужно будет проконсультироваться с Матильдой, где-то чего-то такое читал Иван Фёдорович, что из янтаря лекарства делают. Какие и от чего не помнил. Но вот есть колдунья, да ещё местная, она-то должна в лекарствах разбираться.

Событие тридцатое

Неожиданно. Ну, хотя понять родственников, как вороньё слетевшихся на их замок, прилетели труп клевать, а тут бам и главу своего клана хоронить надо. Теперь какое-то время будет не до чужих вотчин. Свою делить начнут.

Что примечательно, все, уже было приватизированных коней, оставили в замке и убрались на тех, на которых прибыли. И только Юрген фон Кессельхут, он же Кисель ускакал на облюбованной ещё в первый день своего заселения вороной кобылке Галке. Не из пужливых попался. Его отец Бернхард фон Кессельхут двоюродный брат погибшего Отто фон Лаутенберга сказал, что второй раз не приедет, его ландмейстер тоже на войну вызвал.

Иоганну интересно при этом стало, а какого чёрта стариков вызвали на войну, а молодец этот — Кисель спокойно по чужим замкам разъезжает? Ему, что не нужно за Родину постоять?

Панихиду справили в тесном семейном кругу, выкатили жителям Кеммерна двухсотлитровую бочку стоялого мёда, в местечке или бауэршафте (Bauerschaft) Слока, тоже выкатили бочку мёда, но всего на пятьдесят литров. Так там и дворов всего десяток. Упиться можно. Для Русского села поминки отдельные устроили, всех одиннадцать его жителей, погибших вместе с бароном и его сыновьями, отпел отец Иаков. И им бочку мёда выкатили. И жизнь как-то на время успокоилась, больше ключом по голове не била.

Оба раненых взяли и выздоровели сразу. Ну, как сразу? Их Матильда домой отпустила и на телегах их увезли по домам в Русское село. Иоганн вечером Семёна проведал. Ничего нового про ночное сражение, точнее ранеутреннее сражение парень не узнал. Так, мелкие детали, как они добивали литвинов и восставших в реке, и что там больше потонуло людей, чем от стрел и мечей погибло. Река оказалась глубокой.

— А что хоть за река? — чтобы поддержать затухающий разговор поинтересовался Иоганн.

— Виндау.

И что? Карты нет. Даже понятие карта ещё совсем не то, что будет в будущем. Полтора века до появления Меркатора, век почти до Колумба. А до слова Масштаб так вообще пару веков.

Семён закашлял, и Иоганн под угрюмыми взглядами его жены и тёщи ретировался. К Перуну или Тимофею Власову, так, вообще, просто зашёл поздороваться и пожелать скорейшего выздоровления. Огнеборец… Нет там как-то по-другому этих людей обзывают, вроде бы сам Стивен Кинг для них название придумал. Огонь — пиро. Вот! Пирокинетики. Так этот пирокинетик пока пластом лежал и глазами только хлопал и мычал, сипел. При этом вероятность приличная, что так мычать и сипеть и будет остаток жизни. Ну, так бабка Матильда сказала. Стрела в горло попала. Просто чудо, что прошла мимо жизненно важных органов. И то, что Матильда лечила ещё плюсиком. Жить будет, говорить только сипя и свистя.

— Матильда, а скажи мне тупоголовому, а почему у тебя помощницы нет и ученика или ученицы. Вот сдохнешь ты, и кто нас лечить будет? Нет, я тебе сто лет жизни желаю, но ты древняя как какашки мамонта. Давай найдём тебе ученицу или двух — трёх, а ты потом из них лучшую или лучшего выберешь. И женщину найдём. Помощницу. Она будет тебе еду там готовить, стирать. Кровь с лавки смывать. Разгрузит. Не морщись. Я не о тебе забочусь, а о себе.

— Пробовала я, Ванька, трёх уже женщин. Слабый дар у них. Травницами станут, а силы нет почти, — отмахнулась колдунья.

— Стоять! Не пойдёт так. Как тут весть распустить, что ты ученицу ищешь? На базаре в Риге кричать? Листовки повесить во всех городах Ливонии и Пруссии? Так читать никто не умеет. Ага, слушай, ведь у тебя с разных мест бывают люди, и ты их хорошо лечишь, пусть они в благодарность кроме серебра ещё и весть по знакомым разнесут, что ты ищешь ученика или ученицу, все свои секретные знания передать хочешь. Будешь передутом. Шучу. А женщину я тебе завтра пришлю в помощники. У Никифора — погибшего с отцом ратника, жена теперь с тремя детьми осталась. Там младшему семь лет. Так что сами за собой поухаживают, девчонке тринадцать лет. Справится, а ты матери платишь станешь, смотришь и не будет семья бедовать.

— Никифора, рыжий такой, со шрамом на виске? Хороший был мужик. Боль терпеть умел. Только давай наоборот, Иоганн. Пусть девка и приходит ко мне. И помогать будет и на травницу выучу, коль дара нет в ней. А ежели дар проснётся, то и учить буду на замену. В нём был малый дар, не просто так боль терпел. Мог унять у себя эту боль. Вдруг да передалось девке? Пусть с матерью завтра поутру приходит. Обговорим условия. Ряд составим.

И ведь как попёрло. Кузнец Галминас передал с пацаном своим два колёсика на шарнирах. Плотник присобачил их к законченной уже и только дожидающейся этих передних колёсиков инвалидной коляски, и тюфенчей под свист и ор детворы доехал до Русской деревни и назад к замку покатил. Два раза, правда, коляска ломалась. Один раз заехала большим колесом в колею, и Самсон перевернулся, обломав себе подлокотник. Оказалось, некритично, и через час ор и пляски пацанвы повторились. Второй раз полетел тормоз. Там к замку чуть под горку дорога, и пришлось, когда поняли, что тормоз накрылся медным тазом, главплотнику Игнациусу бросаться под колёса, чтобы тюфянчея спасти от касания со стеной. Ну, как касания? Плотного такого касания.

А под конец самым взрослым и активным из пацанов дали покататься.

Автоматика. Блин. Кибернетика.

Нужно про велосипед подумать. Пока просто ногами толкаться. Был у его внука такой в раннем детстве. Велобег назывался.