Барон фон дер Зайцев

Глава 16

Событие сорок шестое

Ясно, что опоздунов не пускают в город. Их и не запустили. В смысле, не разрешили проехать по мосту. Ночевали они всё на том же постоялом дворе. С одним исключением. На всех не хватило мест. Барон фон Лаутенберг чуть сестрице леща не засветил. Копушей обозвал, курицей обозвал. Жабой… А нет, жабой не обозвал. Иоганн прямо наслаждался семейным скандалом. И что примечательно, Юрген — Кисель стоял рядом и переваривал, как его пассию обзывают.

— А чего? Классный повод, — в усы себе пробубнил Иван Фёдорович, но тут вспомнил, что усов нет, и уже звонким мальчишеским безусым голосом заявил, — Ты, дядя, выражения подбирай, если твоя сестра — курица, то ты петух гамбургский. Хер Юрген, и что, вы не вступитесь за мою маму и вашу даму.

Ад разззззззззверзся! Немая сцена «Ревизор» нервно курит в сторонке. Все вместе: и городничий и Бобчинский с Добчинским (оба Петры Ивановичи) и даже унтер-офицерская вдова с кнутом в руке и исполосованным задом (задиком).

Вдова взвизгнула. Барон покачнулся. Юрген стал ниже ростом и волосы кудрявые его моментально распрямились.

— Р-р-р, — сказал Генрих фон Лаутенберг.

— О-го-го, — сказала датчанка Мария.

— Не замай мальца, — сказали в один голос пастор и управляющий и встали на пути барона, который, как Вий, вытянул руку вперёд и шагнул к Иоганну. Может, слова не те, но смысл точно этот.

— Иоганн! — воскликнула мачеха и неожиданно тоже грудью (ну так себе, больше бывает) встала на пути брата.

А брат… он хроменький. Он шаг-то шагнул, а вот второй полноценный не получился. Опорная нога провисла в воздухе, и не найдя куда притулиться, решила укоротить шаг, но перенести центр тяжести, закованный в железо, дядька не успевал. Его снова качнуло, но теперь уже вбок, и всей своей стокилограммовой массой, гремя, как пустая консервная банка, Генрих рухнул на правый борт.

Юрген фон Кессельхут, как истинный рыцарь, шагнул вперёд, чтобы подать руку и помочь подняться такому же истинному рыцарю и инвалиду, даже руку протянул…

— А чего? Помочь надо, — опять в усы сказал себе Иван Фёдорович и подтолкнул слегка рукой Киселя чуть пониже спины.

Маманькин ухажер, руку протягивая, немного согнулся и лёгкого толчка оказалось достаточно, чтобы и он потерял центр тяжести. Однако, он же тренированный воин. Чтобы сохранить равновесие, он переступил ногой… Жаль, что на её пути была тушка братика. Пинок по панцирю, потом, окончательно выйдя из состояния равновесия, ещё одна попытка переступить, удар поверженному барону в ухо ногой, и падение сверху.

Две консервные банки минуту ворочались, нанося локтями и коленями друг другу увечия, пока староста Кеммерна Георг, подхватив Юргена за мантию, не приподнял его. Жаль! Жаль, что шнур был шёлковый и скользкий, или застёжка подвела, но плащик красненький эконом варианта (коротенький) остался в руке у ветерана, а Кисель вновь загремел на братика.

Скорее всего, барон Генрих фон Лаутенберг не понял, что происходит, он чуть вывернулся из-под вторично напавшего на него двоюродного или троюродного братца, и со всей силы, ну не очень богатырской и из неудобного положения, но всё же чувствительно, врезал братцу Юргену в зубы. Эх, жаль перчатки латные уже снял.

Кровь пролилась. Она из разорванной губы и наджабленного носа Киселя закапала на бороду Генриха.

А Иоганн недооценил претендента в отчимы. Он его за жигало, альфонса, в лучшем случае — Казанову, такого принимал, бойца на перинах. Но нет. Получив по зубам от братца, так ещё и непонятно за что, он ведь помогать кинулся родичу, Юрген встал на колени и со всей дури врезал барону в рожу бородатую. Чуть промахнулся. Нет, по роже попал, но рука вскользь прошла и, провалившись, впечаталась в мать сы… в мать суху землю. Тушка пошла вслед за рукой и лбом он врезался в непострадавший ещё нос барона.

Теперь зарычали оба брата. Брата — акробата. Кувыркались же только что. И рык этот не предвещал ни тому, ни другому отпущения грехов. На этом фоне призыв пастора:

— Именем Господа бога нашего Иисуса Христа заклинаю вас прекратить, дети мои! — пропал в туне. Даже в тине.

Дети его на какое-то время забыли, что они взрослые дядьки и рыцари, и продолжили битву в партере, осыпая друг друга ударами кулаков в область лица и волосистой части головы.

Есть такое выражение: «бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как работают другие люди». У наглов наши украли. «There are three things you can watch forever: fire, water, and other people working».

Иван Фёдорович сейчас бы по-другому её сконструировал. За тем как бежит вода в унитазе, как горит дом сволочного соседа и как дерутся твои враги, можно смотреть вечно.

Вечно не получилось. Не прошло и трёх минут, как ратники барона бросились на Юргена. Так-то их толпа целая. А у Киселя всего один Петерс, да и тот не воин, а слуга. Но не всё так благостно. Летгал Петерс в стороне стоять не стал. Когда один из кутилье схватил его хозяина за руку и стал оттаскивать от барона, этот товарищ, удачно пнул ратника между широко расставленных ног. Эх! Коротка кольчужка. Петерс попал. Кутилье отпустил руку Юргена фон Кессельхута и бронированной башкой врезался в господина. В господина барона. В хера фрайхера. И ведь не закончилась удача Юргена на этом. Двое следующих баронят теперь за обе руки схватили летгала, но тот крутанулся и одного из кутилье понесло на святого отца. Чтобы избежать причинения травм слуге господа, никакой другой причина не было, Георг встретил ратника ударом ноги в колено бронированное. Это оно от удара меча или стрелы бронировано, но нет от ноги. Колено захрустело и кутилье свалился под ноги фрайфрау Марии. Взвизгнув, мачеха отскочила, а Георг снова ногой куда-то пнул. Куда-то в ухо. Шлем сковородообразный с головы воя барона фон Лаутенберга слетал, а староста, завопив, присел рядом с поверженным врагом. В ухо-то в ухо. Но это носком сапога, а вот голенью по железу шлема.

Чем бы всё закончилось неизвестно, Иоганн уже тоже себе жертву выискивал. Возившиеся братья перевернулись пару раз и лоб барона теперь оказался в досягаемости ботинка Иоганна. Можно, как и все окружающие, вспомнить детство и по мячу пнуть. Пырой. И отец святой прикидывал в руке вес распятия… Но… не судьба. Из постоялого двора высыпала толпа, накаченная сидром, пивом и прочей хренью и включилась в забаву.

Тут-то и выяснилось, что кутилье барона только с виду отморозки, а так они полностью отморозки, оставшиеся четверо ребят выхватили мечи и стали, хорошо хоть плашмя, бить энтузиастов. Под ор и визг любителей сидра братики перестали друг друга волтузить и расползлись, утирая окровавленные рожи.

Событие сорок седьмое

Фух. Ух. Фух. Ух. Фух-фух. А-а-а, нога!

На месте битвы вскоре только родичи и их слуги остались. Они разделились на две примерно равные стенки и отпыхивались. Глядели друг на друга некоторые стеночники с остервенением. С озверением. Но в новую баталию не вступали. Потому что буйных мало, вот и нету вожаков, кто-то умный сказал. Братья в крови, а слуги без приказа не бросятся. Угробить дворянина — это смертная казнь, даже, если ты прав на стопятьсот процентов.

— Дети мои… — преподобный Мартин вышел вперёд и встал между стенками, сразу уменьшив и без того ущербную. Там две тётки да пацан. А не, там две мегеры и бесссс. Ну или курицы, как считает глава второй стенки.

— Я уезжаю домой. Пошли вы все к дьяволу! — барон попытался утереть нос ковоточащий рукавом. Получилось смешно. Ну, или это только Иоганну смешно. На руке ведь кольчуга. Больно должно быть получилось. Обозвав всех Schweinehund свинячьими собаками, барон не успокоился и стал пальцем тыкать во всех подряд.

— Pfaffe (церковник хренов) ты чего тут блеешь⁈ — фух, фух.

— А ты сестрица in der Scheisse sitzen (сиди в говне)! — фух, фух.

Иоганну досталось только Himmeldonnerwetter! (чёрт возьми!).

Последним палец ткнулся в окровавленную физиономию Киселя.

— Speichellecker (подлиза). Мы с тобой встретимся. Через три дня бьёмся на мечах. Я приеду.

После этого Генрих фон Лаутенберг бросил своим, чтобы садились на коней и подошёл к своему дестриэ. Двое кутилье взгромоздили помятую консервную банку на огромного коня и тоже стали карабкаться на своих пегасов. Иоганн смотрел и глазам своим не верил. И пары минут не прошло, как семеро всадников запылили по дороге на запад. Не запад и пыль ни при чём. Они оставили… забыли… бросили того воина с повреждённым коленом. А он не может встать. Лежит и скулит. Свернулся в эмбриона, держится за повреждённую конечность и скулит, как больная собака. Нет, чтобы крикнуть:

— Эй, хер, меня-то забыли! Подсадите меня на Пегаску!

А эти⁈ Собрата по оружию бросили. Собутыльника. А как же русские своих не бросают. Не русский? Не, ну не до такой же степени. Блондин. Высокий. Чем не русский? Прусский?

— Ты чей будешь, холоп? — подошёл к нему Иоганн, — это на русском, а по-немецки спросил:

— К лекарю надо? Знаешь, где здесь есть? Не в Риге, здесь в пригороде?

— У-у-у, — не очень информативно ответил ему покалеченный.

— Понятно. Святой отец, его к лекарю надо, вы тут парень свой, не знаете, где здесь найти знахаря какого или знахарку?

— Иоганн, бес в тебя вернулся. Что ты натворил? Это ужасно. Что теперь будет? Это ужасно! Прости меня, Дева Мария! Раненый? На постоялом дворе есть пристрой. Вон он. Там живёт лекарь. Давайте отнесём его туда. Что ты наделал, Иоганн⁈ Что наделал⁈

Петерс и Георг подхватили кутилье под мышки и поволокли в сторону пристроя этого. Оттуда уже вышел эскулап. На нём не было белого халата с красным крестом на груди. Белого чепчика тоже. Вообще не было халата и чепчика, мужчина был по пояс голым, правда обилие шерсти делало это почти незаметным. В рыжий свитер крупной вязки одет.

Нога болезного при транспортировке елозила по бренной земле. Бренная была вся в кучах конского навоза и камнях. Транспортёры сами-то обходили или перешагивали препятствие, а ноги транспо… ранта, то через кучу перемахивали, то через камни и бились после подлёта о землю. Кутилье при этом голосил.

Лекарь в святая святых в доспехах воина к себе не пустил.

— Снимите всё железо. Мне ногу осмотреть надо.

— Так может только с ноги…

— Снимите, — сделал вид, что сейчас разгневается, шерстяной. Брови брежневские свёл и усы будёновские встопоршил.

Пришлось санитарам освобождать поломанного от доспехов под крики и завывание бедолаги. Вообще, он Иоганну не нравился, хоть и блондин. Боль нужно переносить молча настоящему вою, можно только порычать, да зубами ещё скрежетать. Ну, если глисты.

— Хозяин уехал, кто платить будет? — наблюдая за извлечением рака из панциря, поинтересовался ученик Гиппократа.

— Я переговорю с бароном…

— Святой отец, не хочу вас обидеть, но не больно тот барон вас слушался пять минут назад.

— А вы доспехами возьмите, — влез Иоганн.

Кутилье заорал. Может из-за того, что в это время снимали наколенник (Poleyn) с больной ноги неумелые санитары, а может потому, что доспех ему дорого обошёлся и это всё, что у него есть. Жалко. До слёз. До крика.

Событие сорок восьмое

Не, шрамы они, конечно, настоящего мужчину украшают. Всем известно. Интересно, а почему тогда ли… физи… хар… рож… «фейсомобтейбл» Киселя мужественно не смотрелась (Смотрелось). Смотрелось это как у бомжа подзаборного, подравшегося с двумя такими же за три пустых банки из-под пива и краюхи заплесневелого хлеба. Под обоими глаза… зенками дамского заступника и Speichelleckerа (подлизы) были фингалы сине-красные. Нос распух. Губы распухли. Ботексом накачали. И при попытке открыть рот видно, что двух передних зубов теперь как бы не хватает на верхней челюсти. Если Иван Фёдорович не путает, то восьмого и девятого.

— Хм, преподобный Мартин, вы уверены, что Юргену фон Кессельхуту можно доверить стать опекуном юного барона? — архиепископ чуть сощурил глаза, видимо со зрением уже проблемы, в пяти метрах плоховасто видит.

Их приняли в покоях архиепископа в пристрое к Домскому собору. В домашней так сказать обстановке.

— Ваше Высокопреосвященство, Юрген вступился за мою честь, — не, так-то фрайфрау Мария женщина не забитая и вполне решительная.

— Это похвально. И чем это вас так, хер защитник? Навершием меча, получили? — Иоганн, по еле заметной улыбке на толстой физии хозяина Риги и её окрестностей, понял, что о драке ему поведали (доложили) и это он так издевается над Киселём.

— Навершием, — пробубнил Юрген. Ну с такими губами, наверное, только и мог бубнить, да с таким носом.

— Прискорбно. Навершием. Но защищать даму — это похвально. А скажи, хер Кессельхут, а есть ли у тебя на что содержать воинов, чтобы охранять замок и баронство в такие сложные времена? Война идёт.

— Кхм, мой отец…

— Понятно, — перебил Киселя архиепископ Риги Иоганн V Валленроде, — Преподобный Мартин, а нет другого кандидата?

А ведь недобрый взгляд у архиепископа. Что не так? Иоганн нос почесал. Ситуация после драки лучше не стала. Оба кандидата плохи для попаданца. Но этому толстяку чего надо? Чего добивается? Хочет доходы с дорфов в карман себе положить. А пусть. Всякое мыло и янтарь отдельно пойдут. Сколько там прибыли тот горох или рожь приносят? Копейки. А, Семён Семёныч, пфенниги. Иоганн решил вмешаться. Ничем, по его мнению, толстый грабитель не лучше худого.

— Ваше Высокопреосвященство. Мы узнали про вашу болезнь. И травница наша решила послать со мной мази чудодейственные от болей в коленях. Вот в этой баночке при болях мазать надо, она сразу почти боль снимает, а в этой для профи… для предотвращения боли. Помажете, начиная с сегодняшнего дня пару недель, и следующего приступа не будет. А вот в этом пакетике чай. Это такое средство, его заваривают и пьют на ночь. И ночь спите как у Христа за пазухой.

— Удивительные вещи ты юный барон говоришь? — на самом деле удивился толстяк, видно было, как брови его домиком встали.

— А ещё наша травница сказала, что болезнь ваша от обильного питания мясом. Вам нужно меньше есть мяса и больше овощей, капусты, моркови. Осенью и летом побольше ягод. И нужно вам вообще поменьше есть. Это болезнь богатых людей. Они, в отличие от бедных, много едят. Нет, это не господь их наказывает. Это организм не может переварить всей пищи и откладывает кристаллы в суставы, а малейший холод или длительная нагрузка, или ушиб, и сустав воспаляется. Я не много понял из объяснений травницы, Ваше Высокопреосвященство, но что запомнил, то сказал.

Гробовое молчание — это расхожий термин. Не, не было гробового. Мухи жжжжужжжали. Кашлял монах, сидевший за бюро с гусиным пером. Пыхтел их преподобие Мартин. Охнула Мария, которая датчанка. Пыхтел и толстяк на троне… м… кресле архиепископском. Массивное такое. Чёрное. Или от времени почернело, либо сразу из морёного дуба делали. Чёрного дерева точно ещё не завозят в Европу. Эбеновое дерево только в Африке, а португальцы только — только туда дорогу прорубают.

— Хм, юный барон…

— Иоганн, Ваше Высокопреосвященство.

— Иоганн… Я буду следить лично за твоими успехами, Иоганн. Собираешься ли ты поступать в университет? — архиепископ понюхал протянутые ему склянки. Не, горшочки, склянки они же стеклянные.

— Я воль, Ваше Высокопреосвященство! — почти гаркнул Иоганн, — мне отец, царство ему небесное, добыл учителя, он недоучившийся студент. Сейчас изучаю латынь, греческий и математику.

— Ты мне нравишься, Иоганн. Повторю, — он обвёл глазами опекунов, — я буду следить за успехами юного барона. Надеюсь, вы херы, и вы фрайфрау, с пользой воспользуетесь моим доверием. А чтобы иметь регулярные сведения об успехах Иоганна я отправлю в замок трёх лучников с сержантом, который будет раз в месяц через вас преподобный Мартин отправлять мне донесение. Содержание этих молодцов я возьму на себя. Всё, у меня ещё есть несколько аудиенций. До свидания, Иоганн, если что-то тебе понадобится от меня, то не стесняйся обращайся к святому отцу Мартину, он найдёт способ связаться со мной.