Барон фон дер Зайцев

Глава 25

Событие семьдесят третье

Дождик, понаблюдав за избиением проклятыми тевтонскими захватчиками местного населения, ну, почти местного населения, решил, что нужно уровнять шансы противников. И ведь вроде чёрные тучи уже унесло на восток, и разрывы даже появились в облаках, а тут как дунет, как плюнет, и в одночастье и ветер в разы усилился, и дождь хлынул, как из ведра, явно всю до последней капельки воду из туч выжимая. Не Апокалипсис и даже не Армагеддон, но шторм или буря небольшая, по шкале Бофорта эдак баллов на восемь, ближе к девяти. Ветер давай ветки деревьев ломать, мешают ему дуть. А с побережья грохот бьющих о берег волн стал доноситься.

А ведь там люди. Женщины, старики, дети малые. Иоганн от бессилия зубами заскрежетал.

— Всех этих борцов за свободу нужно обезглавить, — буркнул он Отто Хольте, когда тот поинтересовался, чего это он из угла в угол гридницкой бегает?

— Экий ты кровожадный, — хохотнул управляющий, — а просто перебить всех… не хватит. Тебе их головы куда? Бывал у князя одного в Литве, так у него на камине черепа врагов. Дикарь.

Ну, вот и гроза с молниями. Гром брякнул так в небесные колокола, что заглушил слова старого вояки на несколько секунд.

— Надо их добить и за нашими отправляться. Как они там в такую погоду⁈ — в сторону моря махнул рукой Иоганн. Приходилось кричать, чтобы его услышали.

— Утром. Смотри, что творится! — в ответ прокричал барон.

И, подтверждая слова фон Лаутенберга, за окнами-бойницами сверкнуло особенно ярко и разветвлённо. А через три секунды со стороны Русского села гром с оглушительным треском прилетел.

— Это в версте? — про себя просчитал Иоганн и вслух уже проговорил, — Прямо в центре села молния… — следующий удар заглушил и его слова.

— Разведку бы послать, — когда гром схлынул, умерил аппетиты Иоганн.

Отмахнулись и в этот раз. Стоят все и крестятся. Ну да, это кто-то из святых там на небе громыхает. Вроде бы Илья-пророк. А вот интересно, в церквах, что говорят? Что если ты не крещён, то хоть какой ты там праведник будь, но в Рай не попадёшь. А при святом Илье-пророке церквей и Иисуса не было ещё. За тысячу лет до этого дело было. И его аж живым на небо забрали. Значит, врут попы. Как всегда, впрочем.

В разведку не послали. Хотя возможно и правильно. Темень, ветрина, дождь стеной и молнии прямо по дорфу колошматят, чего там можно разведать, что повстанцы, уцелевшие, по домам в Русском селе сидят, под столы забравшись в горницах и лбом об пол стучат, прошения у Господа вымаливая. Так этого не увидеть. Даже с окон его третьего этажа при вспышке молнии видно, что и печи или очаги никто не затопил. Виден бы был дым. Ну, пройдут люди по улице. Ну, не увидят никого. И что это даст?

Молиться Илье-пророку Иван Фёдорович вместе со всеми не стал. Пошёл к себе на третий этаж. Спать. Долго вертелся. Гром трещал, казалось, прямо над головой. Будто потолок у них из парусины сделан и надорвали её и теперь тянут в разные стороны два бугая, вот и треск стоит. А потом грохнет, так что уши закладывает. Но через десять там или двадцать минут стала гроза удаляться в сторону Риги. Ну, там священников побольше, там архиепископ целый есть, самим Папой Римским назначенный. Отмолят, не дадут город сжечь молниям.

Так и уснул незаметно. Разбудил шум внизу. Иоганн, прихватив полотенце, пошёл вниз, узнать, чего расшумелись, да и умыться заодно.

— Что случилось? — в гридницкой были только Отто и фон Бок. И оба помятые, видно только проснулись.

— Георг с новиками, людьми барона и нашими арбалетчиками пошли в дорф.

Ого! Иоганн забыл про умывание. Он выскочил на улицу и застал последних выходящих из ворот людей. Закрыли их за ратью двое самых молодых из новиков. Барончик глянул на барбакан. Там на площадке только Генрих фон Лаутенберг с арбалетом. Выходит, практически все ушли, и судя по следам подков на дворе, многие на лошадях. Значит, не на разведку, а на настоящую операцию по зачистке территории от бандитов отправились.

Из дверей вышли фон Бок с Георгом. Оба с арбалетами. Вот и все защитники замка, двое стариков почти, инвалид, пацан и два новика четырнадцатилетних. Иоганн бросился в оружейную, взял дагу и потом, так и не умывшись, поднялся ко всем на барбакан.

— Решили, спящими их взять, всю ночь не спали поди, дрожали, да молились, а теперь, как гроза кончилась, точно спать повалятся. Тут их и разбудят мечом по шее. Семён с Перуном предложили, — сообщил крутящему головой Иоганну Георг.

Как там в песне у Шостаковича?

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река.

Кудрявая, что ж ты не рада

Весёлому пенью гудка?

Прохлада была. Даже холодина была. В районе нуля температура. Ветер с реки был, или с моря был. И он не просто холодный, а сырой и проникающий без препятствий под одежду. Кудрявой не было. Точно. Даже кудрявого и то не было. Кисель ушёл вместе со всеми.

Гудка? Ну, гудка и подавно не было. У батяньки был рожок. И сейчас в оружейной. Иоганн его надтреснутый и пронзительный крик слышал, весёлое пение он ни разу не напоминал.

А песня просилась.

Ветер быстро весь энтузиазм вместе с теплом из Иоганна выдул, и боясь опять чего важного пропустить, он начал приплясывать, чтобы согреться. Под песню было бы сподручней.

— Иди оденься. Простынешь, — выгнал его, заметив посинение наследника, Отто Хольте.

— Без меня не начинать! — убежал барончик переодеваться.

Не начали. Долго потом ещё пришлось стоять на ветру.

Событие семьдесят четвёртое

По дороге вели пленных. Человек десять, точно не посчитать, шли плотной кучкой такой бывшие теперь борцы за свободу, жались друг к дружке, совсем уж теперь свободу потеряв. Сопровождали арестантов кутилье барона на лошадях и за ними ещё и Кисель на их дестриэ. Всадники время от времени подталкивали копьями жемайтийцев и те, дёрнувшись всем кублом, на трусцу переходили. Надолго не получалось, выходило всё наоборот. Связанные между собой бунтовщики запинались, и всем составом валились в грязь. Потом поднимались очень и очень не спеша. Со связанными за спиной руками это не просто проделать. Сначала на колени, потом в полуприседе пройдя пару шагов, ну а потом их копьями опять понукали к пробежке, и валяние в грязи повторялось. Если воины барона хотели этими тычками замедлить возвращение в замок, то у них всё получалось, если же цель была поиздеваться над пленниками, то тоже всё в струю, а вот если хотели быстрее с холодного ветра убраться в тепло натопленной гридницкой, то мозгов под шлемами было маловато, любой, после семнадцатого падения конвоируемых, должен осознать вредность привычки копьём в попу тыкать.

За всадниками нестройными рядами и колоннами шли Семён с Перуном при дротиках, Старый заяц с арбалетом на плече, а уже за ними новики и все прочие остальные.

— Открывайте ворота, — гаркнул фон Лаутенберг, словно, новики младые, больше ведь некому это делать, не у него за спиною стояли, а в Риге в харчевне «Три поросёнка» кабанятину дегустировали и оценивали её как истинные знатоки.

— Вот видно сразу, что этот хряк питался, говнюк, желудями, мясо горькое, и противное, а то в прошлый раз явно домашняя свинья была. И её рыбой кормили. Протухшей при этом. Эвон, как воняло рыбой от окорока.

— Точно, а в позапрошлый раз кормили блевотиной, свинью-то, такой мерзкий вкус был у отбивной.

— А чем надо кормить свиней?

— Апельсинами⁈

Пацаны убежали открывать ворота. Иоганн спустился следом. Хотелось узнать новости. Барон, опираясь на меч, последовал за ним.

Бумс. Ведро сгрохотало. Иоганн обернулся на площадку и бросился вниз. Не до смеха стало сразу. Генрих фон Лаутенберг, неправильно эдак шею завернув, лежал на земле и из уголка губ начинала струйка крови вытекать.

— Что⁈ — сверху гремели латами, спускаясь, Отто Хольте и Георг.

Иоганн отошёл от барона. Он строителем в том мире был, а не врачом, но тут и без докторантуры понятно, что барон при падении себе шею свернул. Неожиданная победа.

— Прими Господь душу раба твоего грешного, — управляющий истово перекрестился трижды.

Иоганн повторил действо. Особого расстройства не было, как и радости. Он словно заранее знал, что барон должен в скором времени покинуть этот бренный мир, отряхнуть прах его от своих ног и отправиться к гуриям, ай… в райские кущи, вести богословские беседы с ангелами. Не, ну гурии девственницы точно лучше, не ту религию завёз на Русь матушку Святой Владимир. И пьянства бы не было. И гурии бы были. Где минусы? Знания оттуда. Ну, спорное утверждение. Точно у арабов знаний в те времена было больше, чем у дикарей европейцев. И точно не меньше, чем у византийцев.

Между тем не участвующие в скорби новики открыли створки ворот, с трудом справившись опять с ригелем новым. Его опять раздуло от воды.

Юрген к барону, которого уже ровно положили доброхоты, подошёл последним. Иоганн за Киселём наблюдал. Тот не лыбился, не радовался, что враг недавний погиб, хотя скорби, с провисшими кончиками губ и усов, тоже заметно не было. Подошёл перекрестился. И нашёл глазами в окружившей толпе Иоганна.

— Нужно на тот берег срочно. Сестре… Марии сообщить. Сюда привезти. И мужчин с повозками, везти нужно его в баронство.

— А если там бунтовщики или литвины? — это управляющий совершенно правильный вопрос задал.

— А что с нашими бунтовщиками? — точно ничего же никто так и не сказал. Вот тут одиннадцать пленных, а после «убегания» побитых повстанцев в Русское соло их точно больше пяти десятков оставалось. Вопрос правильный озвучил староста Георг.

— Мы десятка два убили. Этих пленили. Из дальних домов успели убежать в сторону Риги, — Кисель повернулся к Отто, — а ведь на самом деле, по дороге к Риге и есть баронство.

— Тогда надо туда всеми силами идти, — Старый заяц потряс тяжёлым арбалетом, — коней полно, мы их раньше догоним, чем они до дорфа доберутся.

— На тот берег попасть не сложно, — остановил их боевой был Иван Фёдорович, — Что людям говорить? Чтобы начинали в дома свои перебираться? Или пусть сидят, а сюда только мачеху с Василисой, чтобы похоронить барона? Что вообще людям делать? Холода, шторм, а они в шалашах. Натерпелись, простыли. Дети малые. Можно им возвращаться или нет? Вернутся сюда бунтовщики или нет?

Все как-то самоустранились сразу от ответа. Самоотвод взяли. Попыхтел Отто Хольте, ему-то сам бог велел на этот вопрос отвечать.

— К Риге пошло по словам пленных тысячи три — четыре… и там полно литвинов. Я понимаю тебя, Иоганн. Пусть костры жгут, но посидят там ещё день пока мы не вернёмся. И Базилису не надо сюда. Одну только Марию. С братом проститься. Вот вернёмся и тогда… День… два.

Событие семьдесят пятое

Это всё нарочно. Там бог какой-нибудь, Локи, например, пошутить решил. Только Иоганн оттолкнулся от берега, встав на плот, как ветер, вроде совсем успокоившийся, выдал коленце — дунул. Плот на волне качнуло, пацан переступил, чтобы удержать равновесие, и встал ногой на самый конец. Не упал. Удержался. Только сапоги замочил. Ну и, конечно же, они оказались где-то там внизу не герметичными, и набрались холодной, просто ледяной, воды. А ветер, сволочь этакая, дуть не бросил. Прямо навстречу пыхтел. Пока парень делает пару гребков шестом или отталкивается от дна, норд-ост, он же борей, плот назад толкает к берегу. Толкаешься, гребёшь, из сил выбиваешься, а плот и четверть расстояния не проплыл. Это ещё хорошо, что течение слабое, а то бы к Риге подплыл пока до того берега добрался. Весь мокрый от брызг и пота Иоганн просто упал на берег, когда переплыл Аа. Его тут же подняли и в лес отволокли. Оказывается, с того берега над мытарствами барончика наблюдали.

— Что там? — над пацаном наклонилась ведьма Матильда.

Лекарка положила ему руку на лоб, и Иоганн вырубился. А когда в себя пришёл, то уже в шалаше на сухой траве лежал.

— На выпей, да рассказывай уже. А то народ сейчас меня на клочки разорвёт.

Колобок колдовской совсем и не похудел. И румянец со щёк не исчез. Видно, не совсем тут плохо, до каннибализма не дошли ещё.

Иоганн выпил из круши вполне себе тёплое кисловатое питье и вылез из шалашика колдуньи. Народ со всех трёх дорфов стоял стеной и роптал.

— Мы их всех побили. Несколько человек только в Ригу сбежали, но за ними сейчас отряд уже в погоню отправился на лошадях. Это хорошие новости. Теперь две плохие. Иоганн огляделся, отыскивая глазами мачеху. Нашёл. Обе Марии с Василисой и Гердой стояли возле соседнего шалаша. Ну, может, чуть побольше остальных и водорослей с травой на крышу больше накидано — вот и все баронские привилегии. Мария, которая датчанка, Василису, совсем даже не маленькую, держала на руках, прижимая к себе. А мачеха стояла к сосне привалившись, выглядела бледной. Да тут, в таких условиях, и мужик, закалённый походами, скиснет, а тут вполне себе разбалованная баронесса.

— Плохая новость в том, что сегодня утром погиб барон Генрих фон Лаутенберг. Дядя погиб.

— Как! — мачеха охнула и стала оседать по сосне вниз. Её подхватила за руку Герда. Рыжая одна в этой компании держалась стойким оловянным солдатиком. Рыжие они все такие.

— Погиб. Вторая плохая новость, что мы точно узнали, что большое войско повстанцев больше трёх тысяч человек ушло к Риге. И нам ничего не известно, что там происходит. Потому… — Иоганн развёл руками, — Потому, вам сегодня нельзя возвращаться назад. Придётся вам ещё пару дней здесь остаться. Как вернутся наши от Риги, а все сейчас отправились за сбежавшими разбойниками, тогда… Они должны убить их и разведку к Риге послать. Вот как вернутся они, так, наверное, и вы вернётесь. Костры можете жечь, варить каши, греться, но по домам пока нельзя. Вот вернётесь вы, а тут войско это бандитское от Риги погонят, и они злые и голодные в ваши дорфы ворвутся. Давайте пару дней потерпим. Все дома стоят целые, разбойники ничего не сожгли. И были только в Русском селе, до остальных даже не добрались.

— А похороны? — бабка Лукерья протягивала мачехи кружку.

— Я затем и приехал. У Генриха фон Лаутенберга только сестра здесь. Младший брат на войне. Матушка, собирайтесь, мне нужно вас на тот берег перевезти.

— Я с ней! — поставила Василису на землю датчанка. Решительный такой вид, попробуй возрази.

— А с детьми? С детьми, с Василисой с Гердой кто останется? — Иван Фёдорович, как человек из другого времени, всё это тяжело переносил. Вроде и люди чужие, и эта беда точно не его. А жалко. И даже мачеху жалко, хоть она и начала хвостом крутить только отец погиб.

— Лукерья останется. Я пойду с Марией, — вот! Родную дочь готова бросить на чужого человека. Другие времена — другие нравы. Французская кажется пословица? Или нет? Temporа mutantur et nоs mutamur in illus — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Где-то в интернете прикол попался давно. КАКИЕ ВРЕМЕНА — ТАКИЕ НРАВЫ: ВЕЗДЕ СЛЮНА, НАРКОТИКИ, ОТРАВА. Цицерон сказал.

Иоганн огляделся, поддержку в ком-нибудь выискивая. Народ в пол смотрел. В ковёр из хвои жёлтой и травы зелёной.

— Хорошо. Поплыли. Назад легче будет. Ветер будет в спину.

Без приключений не обошлось. Хуже того поездка… поплывка назад на небольшом плотике обернулась бедой, ещё бы чуть и непоправимой. Не сядешь же на плоту, там мокрые брёвна под ногами. И стоять на них не очень удобно. А ветер и не думал затихать. Даже сильнее подул. В результате, вся река в бурунчиках волн. Плот шатало. Две женщины, вцепившись друг в друга руками, балансировали сколько могли и даже уже почти выдержали заплыв, буквально в пяти метрах от берега, подвели ноги, не так спружинили от усталости, и датчанка стала падать в воду, Мария за ней, Иоганн попытался схватить мачеху и удержать, но вместо этого тоже потерял равновесие, и все втроём в мутные воды Потомака, ай… в мутные воды Аа свалились. Мелко. Не утонули. Вымокли с головы до ног, в иле извозились и еле живые выползли на берег, как тритоны. Сил подняться ни у кого уже не было. Вода просто ледяная. Это как удар по голове, если в такую воду погружаешься.

Отто Хольте залез в воду по колено и вытащил хозяйку, а Иоганн, сам пошатываясь, датчанку выкарабкал всё же на берег.

— Быстрее в замок, нужно срочно всем переодеться! — подбадривал их управляющий.

— Донерветер.