Барон фон дер Зайцев

Глава 8

Событие двадцать второе

Всё плохое рано или поздно заканчивается. А потом начинается… очень плохо. И оказывается, что это была на самом деле белая полоса. Если жизнь полосатая вроде зебры.

Три дня провалялся Иоганн на кровати в братской комнате. Не детской же называть. Гришка совсем не деть был. Да и Александр лоб здоровущий. Теперь на кровати Гришки устроился Мартин фон Бок. Огромный Гришка еле на кровати умещался, и она под ним скрипела от жалости к себе, и всё время обещала развалиться, а под хилыми маслами прадедушки фельдмаршала только один раз пискнула от радости и замолчала, наслаждаясь выпирающими костяшками на позвоночнике у нового постояльца.

Все три дня парень вынужден был изучать латынь. И не только слова учил, ещё и писать учился. Алфавит Иоганн выучил за пару часов. Потряс преподавателя, который явно больше на это дело времени потратил. А чего там учить. Английский же немного знает Иван Фёдорович. Уж алфавит-то точно. Да есть нюанс в написании нескольких букв в разных языках, основанных на латинской азбуке. В английском буква «Ш» отсутствует, как и в немецком, но в немецком нужны три другие буквы, чтобы изобразить звук «Ш», а в английском две, буква «Ч» тоже отсутствует и в немецком нужно четыре аж буквы написать, чтобы звук «Ч» получился. Вот на такие нюансы и потратил время ученик, ставя в тупик вопросами тощего учителя.

Учил Мартин Иоганна хоть с какой-то системой. Числительные отдельно, название цветов (еловый — это жёлтый) тоже, действия и названия деревьев и ягод не объединял, как падре.

Святой отец в замок наведывался два раза. И тоже честно по часу отрабатывал свои гроши. Даже поругался со студиозом недоучкой, который пытался поправить процесс, хоть как-то его упорядочив.

Береста оказалась полной задницей. Как выяснилось, чернил не надо и свинцового карандаша не надо, всего лишь острая спица, карябай себе бересту и вся проблема. Но это оказалось, во-первых, очень долго или медленно, во-вторых, листочки маленькие, а в-третьих, они всё время норовили свернуться. Пацаны из Русского села под руководством Герды нарезали ему бересты, но промучившись пару часов с ней, создавая словарь жмудского языка, Иоганн зашвырнул стило подальше с глаз. Так не доставайся же ты никому.

Немного помог студиозус, выделив ему пять листов бумаги и чернильницу с пером. Получалось так себя и тут. Перо писало довольно жирные линии, как ни затачивай, или это чернила на плохой бумаге расплывались, но мало слов влезало на страницу. Чтобы настоящий словарь жемайтского языка создать потребуется огромная стопка листов. Мартин (Боков) руками развёл, нетути больше. Ещё два листа выделил управляющий Отто Хольте, решив, что это не на баловство. Ученье — свет. Только бумагу не жги. И три листа пожертвовала неожиданно Мария, не мачеха, а мать Герды, компаньонка или служанка мачехи. Мальчик положительно стал влиять на дочь, и сам делом занялся, на тебе, как приз, три листа бумаги. Итого десять листов, двадцать страниц. Не Брокгауз и Эфрон, но за три дня неплохой результат.

Ещё недвижимый Иоганн занимался ежедневными разборками плотника Игнациуса с пушкарём, а нет — тюфянчеем Самсоном. Пушкарь безногий оказался мужиком деятельным и уже на второй день пребывания в замке нашёл у Игнациуса бревно из морённого дуба, которое вполне подходило для изготовления ствола для орудия. Плотник, понятно, с таким ценным бревном расставаться не хотел. Пришлось вмешаться.

— Игнациус, а если на замок нападут жемайтинцы? А тут их Самсон из пушки картечью встретит? А? Чувствуешь, чем пахнет?

— Воздух он регулярно портит. Дерьмом пахнет. Я из него хотел колеса делать для коляски, для Самсониуса и хотел. А теперь не буду. Пусть ползает.

— Стоять! А на колёса и пушку того бревна не хватит? Сначала ты отрежешь на колеса, потом твой друууууг Самсониус сделает с твоей помощью тюфяк, а в конце вы оба будете палить по бандитам, которые пришли замок грабить и женщин наших насиловать, а детей, меня, например, или Герду с Базилисой убивать.

— Ай, Иоганн, опять бес из тебя лезет. Совращаешь. Дам я ему бревно и коляску сделаю, только скажи ему, чтобы нос не задирал. Я тут плотник! Главный.

— Так и скажу. Более того, властью, данной мне родителем бароном Теодором фон дер Зайцем, назначаю тебя главным плотником баронства.

— Другое дело…

Ну, жемантийский ещё плоховасто знает парень, но что-то похожее пробурчал возвеличенный Игнациус.

Последнее дело, которое успел организовать болезный за эти три дня, было сбором янтаря. От замка до реки Аа было с полсотни метров. Потом река, которая в этом месте подковой изгибается, а дальше триста метров соснового леса. И всё вот она довольно узкая полоска песчаного пляжа. Метров двадцать. И это не чистенький пляж при санатории, никому и в голову не придёт взять грабли и сгрести водоросли с песка. Весь пляж завален сухими и только выброшенными водорослями. Попасть на пляж из замка очень не просто. Моста нет. Брода тоже нет. Река довольно широкая и глубокая и плавать из местных не умеет никто.

— Игнациус, нужно сделать парочку плотов.

— А-а-а!

— Виноват. Главный плотник, Игнациус Бабукс (ну фамилия такая у человека… или прозвище, но никто кроме Иоганна его Игнациусом не называет, все Бабуксом кличут) это нужно для покупки пороха. Чтобы ты, в том числе, стрельнул из пушки по бандитам. Соберём янтаря немного и продадим, а на вырученные деньги купим пороха. И инструмент тебе из хорошего металла.

— Другое дело…

Вообще, решение на грани фола. Даже за гранью. Немцы — персы — ливерные колбасы издали закон, запрещающий местным собирать янтарь — дзинтарс. (на латыни — электрон).

Калининград западнее и южнее и большую часть янтаря на берег выбрасывает там, мыть его ещё не додумались, просто специальные команды ходят по пляжам и собирают. В окрестностях Риги его поменьше, даже гораздо меньше, но есть. А вот тут, у замка, получается, что этот небольшой кусок пляжа, где будет Юрмала, принадлежит барону Теодору фон дер Зайцеву и собирать электрон он имеет право. И тут коллизия в законе. Местные не имеют права, барон имеет. А русские пацаны по поручению барона… имеют или нет? Попробовать стоит. Плоты Игнациус, оба два, сбил и стоял, крестил пацанов, перебирающихся на них через реку.

Событие двадцать третье

Чёрная полоса началась с чёрной точки, показавшейся после поворота дороги на Кеммерн. После трёх дней лежания в кровати, Иоганн направился на приём в поликлинику. На больницу дом бабки Матильды не тянул. В больнице палаты есть, там хворые лежат, им пилюльки приносят, уколы ставят. Нянечки, ругаясь, с хлоркой полы моют, и стоит запах невыносимый варёной капусты. Ничего этого не было. Ни нянечек, ни хлорки, ни даже пилюлек. Потому, обычная сельская поликлиника… М? Как там они назывались? Фельдшерско-акушерский пункт. Колдунью Матильду опять-таки никто докторусом не обзывал. Обычный фельдшер-гинеколог. Роды в Кеммерне принимала Матильда и потому процент выживших младенцев и матерей был в разы выше, чем в той же Риге, например. Об этом Иоганну за столом поведала датчанка Мария — мать Герды.

Прямо уж лежать лёжа не очень получалось у барончика. По нужде сходить надо ведь. Туалета типа сортир с буквами «М» и «Жо» в замке не было. Горшков под кроватями тоже, хоть под кровать датчанки и мачехи Иоганн и не заглядывал. Слева от конюшни за разросшимися двумя кустами лещины был вырыт ров. По краю была брошена доска. Если согнать с неё сотопятьсот миллионов мух, то можно… Ну, понятно. Нужно спуститься со второго этажа донжона и обойти кухню, пройти мимо конюшни, путешествие целое. Когда тут лежать? Вонь, она, конечно, была у ямы, но если частностями пренебречь, то вони и без того хватало. Рядом стояла конюшня на тридцать пять лошадей. И они в тридцать пять жоп гадили круглосуточно. Навоз два конюха убирали в кучу, а раз в два дня подъезжала телега, специально обустроенная, с высокими бортами, и навоз в неё скидывали и увозили к излучине реки, куда его и выгружали. И яблоки в сторону Риги начинали путешествие. А доплывёт ли то яблоко до середины реки? Не суть. Там приличное течение и изгиб реки, так что навоз конский весь сносило к Риге в Балтийское море. А из самих конюшен воняло конским потом и мочой. Хотя? Это мочой воняет, а вот селитрой, а, значит, деньгами, пахло. Иоганн приказал, попросил, уговорил, уболтал управляющего Отто последнюю кучу навоза не вывозить. Нет, не селитряную яму решил организовать. Он, услышав про колёсный плуг, загорелся организовать полоску пашни, куда навоз вывезут и плугом перевернут пласт, заделав навоз под землю. Ударим азотным удобрением по урожаю. Про урожайность он ничего пока не знал. Люди с голоду не мёрли, значит, и на еду хватает, и налоги заплатить. Ходили люди не в лохмотьях и, следовательно, ещё и продавали часть продукции, чтобы одежду купить.

Однако к одной из полос Иван Фёдорович успел подойти и увиденное его покоробило. Там крестьянин пахал сохой. Такая палка кривая. Ну, две палки кривые. На концы палок надеты большие наконечники для копья. И эта вспашка скорее рыхление верхних пяти сантиметров почвы напоминала, чем вспашку. Опять же сорняки. Это ужас ужасный. Так запустить землю нужно мастерство иметь. Подорожник, мать-и-мачеха, овсюг, полынь, лебеда, осот, пырей. Виднелись розовые головки клевера. Одним словом, все известные науке сорняки дружно росли на пашне. Чегось тут можно вырастить, кроме проблем.

С этим нужно было бороться. У управляющего Иоганн узнал, что это земля не крестьянская, а его, ну, отца, и Отто собирается там весною горох сеять.

— Останови, пусть не пашет. Угнисос плуг делает, если сажать горох только весною, то можно ведь немного подождать?

— Ох, Иоганн, лучше бы ты вредил родичам и окружающим как раньше. А сейчас боюсь я твоих новых выходок. Какие-то разорительные они. Может, лучше опять Герде червей в карман передника накидаешь?

— Может и накидаю, а эту полоску пока не пашите. Да, а у нас есть баршина?

— Что есть? Какая барсинья?

Нда, а как это будет по-немецки?

— Ну, крестьяне должны сколько время на отца бесплатно отработать?

— Конечно. Два дня в неделю, — обрадовался знакомой теме Отто Хольте.

— Пусть завтра человек десять подойдёт к этой полосе. С мотыгами.

— Зачем? Ох, Иоганн…

— Хер Отто! Завтра десять человек с мотыгами. Яволь?

— Приедет герр Теодор с войны, я ему всё про твои художества расскажу. Правда, лучше бы ты бесёнком оставался.

— Jawohl (Яволь)?

— Будет тебе завтра десять человек, и я сам приду посмотреть, что за новую шалость ты задумал.

Сегодня утром, перед тем как идти к Матильде, Иоганн вывел десяток взъерошенных перепалкой с управляющим смердов к этой полоске и ткнув в неё баронским указующим перстом повелел:

— Товарищи! Нужно прополоть её, от сорняков избавить. Всю эту нечисть нужно вырвать или срубить и в кучи на меже сложить.

— Вона как?

— Вона чё?

— Вона кака заковыка?

— Вона…

Чего там ещё «вона», Иоганн слушать не стал вырвал мотыгу у ближайшего взъерошенного и пошёл тяпать будущую семеноводческую станцию. Не дошёл. Обобранный мужик отобрал у бесёнка мотыгу и пошёл мотыжить, за ним и остальные потянулись. Получалось это у жителей Русского села споро. И Иоганн пошёл вполне удовлетворённый к Матильде. В руке нёс предпоследний талер и мешочек на полкило копорского чая — первую партию соратниками Герды изготовленную. Вечером он её уже опробовал. Ну, далеко до хорошего крепкого чая. Другой вкус. Взвар. Но пить приятно, и на самом деле уснул, как будто выключателем щёлкнули, едва голова подушки коснулась. Если удастся уговорить ведьму продавать успокаивающий отвар, то хоть немного можно будет отсрочить скатывание в финансовую пропасть.

Событие двадцать четвёртое

Черная точка в конце дороги быстро стала превращаться в полоску чёрную. Ещё чуть и стало видно, что это десяток телег неспешно движется к замку. При этом возничие не едут на передке телеги, а бредут рядом. Видимо перегружены повозки. А ещё к каждой телеге по лошади сзади привязано, а то и по две.

Уже через пять минут Иоганн узнал и коней, и людей, что при виде пацана остановили лошадей и сами встали, головы свесив, и дорожную пыль внимательно решившие рассмотреть. Около первой телеги стоял жмуд по прозвания Леший. Он бы и сам мог телегу спокойно тащить. Здоровый плотный с огромной гривой нечёсаных белых, какого-то неестественного оттенка волос. Чуть ли не зеленью отдающих.

— Беда, Иоганн, — вышел из-за его спины их второй конюх Георг. Утром он ушёл в Кеммерн, как раз по поручению Иоганна, чтобы чертёж передних колёс поворачивающихся для инвалидной коляски передать Угнисосу.

Вид возниц и без того говорил, что беда. Это были телеги, лошади и люди из обоза, что уходил с его отцом. И вместо трёх десятков их было всего двенадцать и главное, телеги были полны мешками с продуктами. А три просто завалены доспехами. А сколько прошло-то? Дней восемь? Или семь даже? Нет, восемь всё же.

— Что случилось?

Леший на жемайтском стал взахлёб рассказывать. Нда, оказывается, три урока у святого отца, знатока местного языка из барончика не сделали.

Георг положил руку на плечо Лешего.

— Он говорит, что в двух днях пути от Мемеля на них напали ночью восставшие и с ними были литвины. Много, несколько сотен. И у большинства луки. Твой брат Александр погиб сразу, получил стрелу в горло. А твой отец барон Теодор и твой брат Gregor (Грегор) вскочили на коней без доспехов и повели воев в атаку. Они рубились, как настоящие богатыри из ваших сказок, но литвин и восставших было слишком много. Сначала стрелами закидали Грегора. Но ратники убивали и убивали врагов, и те попятились. Но легче от этого не стало. Никто не успел вздеть броню и стрелы подлых литвинов несли с собой тяжёлые ранения или смерть. Вскоре был убит и барон Теодор. Воины продолжили теснить литвинов и восставших, загоняя их в реку, около которой был разбит лагерь.

От стрел досталось и лошадям, и обозникам. Больше половины было убито. И тогда произошло чудо. Перун стал поджигать врагов огнём, а Семён, возглавив пятёрку целых ещё воев организовал новую атаку. И побежали литвины. И начали тонуть в реке. И всех их перебили воины барона Теодора.

— И где они? Где все? — Иоганн не верил в этот рассказ, какая-то былина.

— Все были сильно поранены стрелами. Четверо умерли по дороге и семь возниц ещё. В живых остались только Перун и десятник Семён. Они сейчас у Матильды. Она всех выгнала и их лечит. Перун в жару весь. Я сам его видел. Красный и мокрый. А Семён без чувств лежит. Крови в бою много потерял, Матильда говорит.

— А это что все выжившие? Из тридцати подвод? — блин, вот это сходил батянька за шерстью. Нет, никаких родственных чувств, сыновней там и братской любви к барону Зайцеву и его старшим сыновьям Иван Фёдорович не питал. Но вот так внезапно стать практически сиротой. Да чего практически, настоящим сиротою стать в чужом мире, где он ничего толком не знает. Как тут наследуют⁈ Что теперь будет с баронством? В Московии сейчас поместная конница. Они получают землю и крестьян за службу, а если не служишь, то отберут? Или сыну достанется пока он не вырастит и не пойдёт служить? А жена? А если дочери, вот как у мачехи Марии? И чёрт бы с ней с Россией или, наверное, сейчас ещё даже не Московией, а просто Московским княжеством. А здесь какие законы??? Тут вроде майораты. Надел неделим и всё достаётся до последнего кота старшему сыну. А если его нет? Кто может разъяснить? Ну, преподобный отец, возможно, может? Блин! Это отец был католиком, а он православный. Это что нужно ещё и веру теперь менять? Отто Хольте тоже может знать?

И чего делать? Идти к Матильде, там Перун и Семён. Да и ему надо на процедуры. Кровь иногда во рту чувствуется, что-то там не так с носом. Или к падре нужно бежать, может нужно срочно креститься? Или к Хольте пусть законы разъяснит?