Барон фон дер Зайцев

Глава 9

Событие двадцать пятое

Пошёл. Из трёх направлений, нарисовавшихся стрелочками в его сине-жёлто-зеленой ушибленной голове, Иоганн выбрал первое. Пошёл к колдунье Матильде. И в первую очередь на принятие этого решения сыграло то, что опять в роте солёный железистый привкус появился. Вот прошёл всего-то километр и аля-уля, опять с носом чего-то не того. Кровь через паклю, плотно набитую в ноздри и, торчащую даже из ноздрей, вытечь на рубаху не может, так она в рот стекает. Здоровьем нужно заниматься, а то тут, в эти былинные времена, такая медицина, что попаданчество может резко закончиться, начнётся там, в носу, гангрена, Антонов огонь, и сливай воду, гаси свет, до мозга пара сантиметров и вообще один дюйм.

— Езжайте в замок, там Отто разберётся. А я к бабке Матильде пойду, проверю Перуна и Семёна.

Буркнул Иоганн конюху и Лешему и зашагал вдоль обоза. Шёл и зубами скрежетал. Едрит-Мадрид, как говорится, из тридцати пяти возчиков уцелело двенадцать. А ведь это всё жители баронства. Ну, почти все, среди нанятых были возчики и с баронства соседа, тестя — барона Отто фон Лаутенберга (Otto von Lauterberg). Ну, один чёрт, почти на два десятка крестьян у него меньше стало. А ведь семьи у них. А из воев вообще двое остались, да и то, со слов Лешего, не сильно понятно выживут ли. Оба без сознания, ну, да без чувств. Про сознание канты ещё с гегелями ещё не написали. Кто теперь защищать баронство будет, и кто будет работать и налоги платить? За счёт кого барствовать?

Возчики снимали шапки, кланялись. Но уныло так всё. Тоже понимали, что и баронство, и их, как жителей этого баронства, ждут не простые времена. Чёрная полоска на шкуре зебры подкралась.

У входа в дом колдуньи Матильды, как всегда, была очередь. При этом народ не стоял, конечно, как в СССР, один в затылок друг за другом, они сидели на чурбаках. Иван Фёдорович себе в мозгах уже подверженных возможно загниванию, нагноению, что нужно бы плотнику… а! главплотнику Игнациусу команду дать, сделать лавки со спинками, чтобы людям удобнее было, а ещё бы хоть из парусины навес, ведь осень с дождями приближается. Да и зимою тут в Прибалтике не снег, скорее всего, с неба валит мягкими белыми пушистыми хлопьями, а совсем даже мелкий противный моросящий дождь. Как там у классика? Вот ветер дунул, плюнул и вот она идёт дождливая Зима. Как-то похоже. К Матильде же идут на приём люди больные. «Я человек болезненный, ревматический. Мне доктора велели ноги в тепле держать», как Игорь Ильинский говорил. Ну, хоть не ноги, так голову без дождя. А ещё, чего это она одна приём ведёт, а где медсестра, а где ученица, а нянечка где? Кто будет кровь с кушетки смывать?

Дверь была не заперта. Иоганн без труда проник в сени, где на лавке широкой и обнаружил десятника отцова — Семёна. Почему его десятником поставил боярин, Иоганн не знал. Сказать, что ратники у боярина богатырями были, так нет. Разные были, но все уступали габаритами Гришке, да и самому боярину, но Семён был чуть не самый низкий. Где-то метр шестьдесят. Всего на голову выше двенадцатилетнего Иоганна. И в плечах далеко не гном. Обычный жилистый и крепкий мужчина. Сейчас в одних нижних штанах смотрелся совсем уж не богатырём. Рука замотана, вторая замотана, третья… ай, голова замотана и пузо замотано. Видно, что перевязали недавно льняные бинты свеженькие — белые. А от самого десятника за версту дёгтем несёт. Мазь Вишневского бабка Матильда намазала на раны? А чем дёготь пахнет? Что там бензол, фенол, толуол? Звучит даже как яды.

Семён был в сознание, в чувствах. Он смотрел на потолок и почти не отреагировал на появление боярича. Иоганн тронул его за плечо.

— Как ты, Семён?

Десятник из созерцательного состояния вышел и попытался сесть на лавке, но Иван Фёдорович его ладонью за плечо придержал и назад уложил.

— Лежи. Пить там можешь хочешь или ещё чего?

— Не уберёг… На мне же караулы были. Так кто же знал? Далече от Литвы. Как только пробрались⁈ Не уберёг… — раненый закашлялся и сразу из двери в дом показалась круглое лицо Матильды.

— Иоганн. Ты чего тут? Ах, да. Позже приходи. Видишь, что творится.

— Будут жить? — отступил на шаг от лавки барончик.

— Бог даст. Я помогу. А ты не мешай. Иди отсюда. После обеда приходи.

Пришлось идти к святому отцу. Естественно, что имость Иоганну обойти не удалось. Попадья эта стояла у крыльца, как Пизанская башня, и кормила гусей и уток. Почему как Пизанская, да в руке у неё было ведро с рыбьей мелочью. Приличное такое ведро и оно её перевешивало. Имость черпала из ведра мальков рыбьих и кидала птице и те ругаясь на гусином и утином друг с другом кидались на добычу.

— Дома преподобный Мартин? — перекрестился на крест, хоть и не был католиком, Иван Фёдорович.

— Преподобный? — перекричала птиц матушка Иоганна.

— Преподобный.

— Так дома он. Проходи, — имость шагнула в сторону, утки ломанулись за ней, а вот гуси, как на добычу, посмотрели на пацана, и ринулись в атаку. Иоганн одному врезал оперкотом, второму выписал хук слева, третьего отбросил Лоу-киком, повредив гусю колено… Нет, он просто отбежал на десяток метров. Гуси были большие, злобные и грязные. Во! Грязные! Ещё испачкают. А так чего гусей бояться? Он человек — царь природный. А тут гуси…

На счастье пацана из дома вышел, по-хозяйски почёсывая пузо под рясой, сам хозяин гусей и распинал их взаправду. Те с дороги убрались. На хозяина гавкать не решились.

— Святой отец, вы слышали про отца и братьев⁈ — перекрикивая возмущённых птиц, несмело приблизился к крыльцу Иоганн. Гуси-то отошли, но косились на чужака и планы мести вынашивали. Это отчётливо было видно по глазам. Они немигающе смотрели на пришельца и ждали малейшего повода. Круглые глаза, чёрные.

— Нет. Иоганн, чего ты гусей боишься? Заходи.

Событие двадцать шестое

— Нет, Иоганн, никто тебе не даст управлять баронством. Ты его, конечно, наследуешь, но только когда тебе будет пятнадцать лет. И то не сразу… А до этого архиепископ назначит тебе опекунов. Одним из них буду я, вторым, естественно, твоя мать, ну да, мачеха Мария, а третьим, думаю, отец твоей матери барон Отто фон Лаутенберг. Хотя, насколько я знаю, сейчас в замке проживает ваш родственник по материнской линии Юрген фон Кессельхут, возможно, барон фон Лаутенберг передаст опекунство ему, раз уж уже живёт у вас. Приходил вчера в храм. Достойный молодой человек.

— А религия? Я православный. Мне нужно будет креститься в католичество, чтобы стать бароном? — продолжал выпытывать информацию у преподобного Мартина Иван Фёдорович.

— Да. Архиепископ Риги Иоганн V Валленроде точно не признает власти схизматика над баронством. Я вообще не понимаю твоего отца. Сам перешёл в католичество, и сыновья старшие тоже католики. Третья жена и их дочь Базилиса — все католики и ты один, да ещё ваши воины — схизматики. Зачем ему это было нужно? Ну, а теперь, ты говоришь и воинов не осталось. Двое всего и неизвестно выживут ли. Ты один остался не в истинной вере.

— Не знаю, святой отец, но вы говорите время у меня почти три года есть. Если это необходимо, то через три года я перейду в католичество. А сейчас — это не главная проблема. Что мне вообще сейчас делать? — отмахнулся на время от религиозных проблем Иоганн.

Зря, это не толерантный двадцать первый век. Отец Мартин взвился и стал расписывать все плюсы от его перехода в истинную веру из схизматической ереси.

И это не пять минут длилось, а почти полчаса. Иван Фёдорович даже чуть было не ляпнул про Мартина Лютера. Мол, не долго осталось вашей истинной вере, скоро придёт ей на смену гораздо более истинная. Придёт её могильщик. Он может родился уже? Не. Это хватил. Лет через семьдесят — восемьдесят родится. Да и что он о нём знает? В чём разошлось католичество и протестантизм? Вот не историк религии Иван Фёдорович точно. Единственное, что он достоверно знал, так это то, что Лютер перевёл библию на немецкий. До этого богослужение проходило только на латыни, а этот язык и монахи многие не знали, не умели на нём читать и писать, а потому молитвы заучивали наизусть.

— Хорошо, падре, будь, по-вашему. Вот сейчас всё прояснится… Назначат этих самых опекунов, и я переговорю с ними, — решил сделать уступку Иоганн, а то эта канитель ему уже страшно надоела.

Идти к Матильде было рано, к кузнецу без священника бесполезно, да и тоже рано. Плуг нельзя за пару дней изготовить, не имея даже образца, ни то, что опыта такого изготовления.

— Давайте, преподобный займёмся изучением языка.

Легко сказать. Толку только от часового урока было мало. Падре Мартин денюжку честно отрабатывал, называл предметы, действия на языке местных, а вот голова у Иоганна была совсем не жемайтским языком сейчас занята, всё соображал, как себя вести и что делать. Заиметь в качестве опекуна этого хлыща Юргена фон Кессельхута — этого Киселя совсем не улыбалось. Это Кисель улыбался. Сам Иван Фёдорович не видел, но подслушал разговор бабки Лукерьи с датчанкой об этом Юргене. Верёвки, дескать, этот нищеброд вьёт из баронессы. Как бы не выклянчил сумму побольше и не сбежал. Слово «Альфонс» не называлось, не придумали ещё его, но смысл именно такой.

Стоп. А ведь теперь отца нет и фрайфрау Мария вдова. Она, чего доброго, может выскочить за муж, и почему бы не за Киселя. А вот интересно… Даже очень интересно… А что, если хворый Иоганн залезет на крышу донжона и кашлянет там. Не удержит равновесия и полетит с двенадцатиметровой высоты на землю, отнюдь не мягкую, нет там никаких грядок с розами. Это гарантированная смерть. Ну, пусть, девяносто процентов, но даже если просто переломается, то станет инвалидом. И не отдадут такому баронство. А тут есть отчим — фон Кессельхут. Барон воевать должен? А Кисель прямо смотрится воином без страха и упрёка — нибелунг, мать его. Может Кисель ему помочь упасть с крыши, или куском хлеба подавиться? Да вон в речке возьмёт и поможет утонуть? Вот ведь куда мысли лезли.

Ну, и какие тут нафиг изучения цветов жемайтской радуги. Zaļais. Это зелёный. Похоже так-то. Точно Шолохов написал в «Поднятой целине»: они берут наши слова коверкают из злости и сипение добавляют в конце. Жёлтый — Dzeltens. Красный — Sarkans. Тут чуть сложнее. Жаркий? Жар. Как от огня. Красного огня, но сипение своё всё одно добавить надо.

Еле досидел Иван Фёдорович до конца урока. И чуть не побежал к Матильде. И опять вкус крови во рту. Да, что же это такое⁉ Вот Гришка сволочь… Ну, ладно, теперь чего. Не по его желанию, но теперь брата нет. Как и отца. Хреново. А он об университете размечтался.

Матильда сидела на одном из чурбаков у крыльца. Страждущих она, видимо, разогнала. И теперь сидела, свесив руки и сгорбившись. Сразу и на десяток лет постарела, и жизнерадостность с улыбчивостью утратила. Маленькая, уставшая от жизни бабулька.

Иоганн вопросов задавать не стал. Сел на соседний пенёк и тоже руки свесил. Сам вместо детской лёгкости ощущал шесть с лишним десятков лет за спиной, а плюсом и рюкзак из свалившихся на него забот.

— Даст бог, Иоганн. Даст бог. Я что могла сделала. Всё, что могла. Старая я стала. Слабая. Теперь всё в руках Господа. Захочет, не попустит, и выздоровеют. А захочет видеть их в своём воинстве, так и заберёт. Небось хороших воев не много у него. А я постараюсь ещё. Отдохну сейчас, отвара для укрепления попью и опять ими займусь. Ты, иди, Иоганн. Нет сил на тебя. И завтра не будет. Лежи в замке на лавке и двигайся поменьше.

Событие двадцать седьмое

Вороны слетались. Этим же вечером заявился с пятью дружинниками или кнехтами, правильнее, наверное, тестюшка — барон Отто фон Лаутенберг. А на следующее утро пожаловал его двоюродный или скольки там юродный брат — отец Юргена — Киселя барон Бернхард фон Кессельхут. Этот тоже с собой семерых кнехтов приволок. Ещё через час пожаловал старший сын барона фон Лаутенберга Генрих. Он, как и отец, инвалид, потому, не на войне. Этот сильно хромает. С лошади упал, года два назад упал, гоняясь за восставшими жемайтинцами. Так и этот с четырьмя кнехтами. К обеду все они стали собираться в Кеммерн. На службу к преподобному Мартину. И тут все узнали, что Иоганн — схизматик, ортодокс и вообще почти еретик и враг рода человеческого. Ревизор, немая сцена.

По открытым ртам баронов и барончиков было видно, что отец Иоганна скрывал, что у него сын крещён в православной вере. Может и не специально скрывал. С родичами этими виделся Теодор фон дер Зайцев редко. Этого Киселя Юргена так вообще ни разу в замке не было.

Крестовый поход не объявили. За мечи даже не схватились, чтобы схизматика зарубить. Наследник. Наследник смотрелся жалко. Из носа у него красная пакля торчит. Синяк сошёл с рожи лица частично. Под глазами не чернота уже, а сине-зелёные круги, а вся физия остальная жёлто-зелёная. Нос понятно, распухший. Таким монгольско-армянским шнобелем смотрится. Видимо, пожалели доходягу дядьки рыцари. Сам сдохнет. Уже, эвон, позеленел. Чего его рубить, он и без того не жилец. Не от него ли тут могилой попахивает?

— Так ты что, Иоганн, не поедешь на панихиду по отцу, по братьям? — грозно из-под косматых брежневских бровей глянул на него тесть. Ножницы, может, изобрести, пришла светлая мысль в зелёную голову. Стоп, как там на местном? в залайзнуюсную… Нет, склонение прилагательных они ещё не проходили.

— Конечно поеду… Нет. Мне ездить нельзя, я пешком пойду потихоньку. Бабка Матильда мне вообще лежать велела. Но я конечно же приду. А это, дядьки бароны, стесняюсь я спросить. У вас вон кнехтов сколько. Войско целое, может вы сначала скатаетесь к месту битвы, откопаете братьев и отца и сюда их тела в закрытых гробах доставите, чтобы мы их всем нашим дружным семейством похоронили на погосте церкви у святого отца Мартина? Ась?

Чуть не теми словами, но смысл именно такой.

Дядьки бароны брови домиком свели. Как это ехать туда, где убивают? Как это мёртвых из земли выкапывать?

— Ты, сынок, думай, что говоришь. Мне Теодор жалился, что в тебе бес сидит… Нда, а я его успокаивал, что все мальчишки озорники. А в тебе точно бес. А почему, кстати, хлопы с собой рыцарей не привезли?

— Леший говорит, что они пленных взяли парочку и те сказали, что следом за ними большой отряд идёт. Вот мужики и решили похоронить отца, братьев и послужильцев в одной могиле. Собрали быстро все брони, раздели убитых литовских рыцарей и быстрее уехали назад.

Если честно, то Иоганн сам не понимал, почему Леший и прочие мужики решили там похоронить барона, а не везти его хотя бы с братьями домой. Из воспоминаний, доставшихся Ивану Фёдоровичу от Иоганна, выходило, что Теодор Зайцев господин был милостивый и щедрый. Не порол никого особо, всегда помогал своим крестьянам, если неурожай, благо денег полно с крестового похода привёз. Должны были, если не любить его крестьяне, то по крайней мере, не ненавидеть.

Объяснения Леший давал путанные. Как-то глаза долу опускал при этом. С Семёна и Перуна пока не спросишь, к ним Матильда никого не пускает. У неё в дому лежат и она даже приём населения прекратила, все силы тратит на раненых ратников. Струсили возчики?

— Не поедим мы туда. Грех это, упокоенные тела из земли выкапывать, — главный родич легонько так сдвинул пацана с пути и пошёл к коню. А конь-то из батянькиных конюшен. Надо Теодору свет Васильевичу должное отдать, приведённых из крестового похода рыцарских коней дестриэ правильно поскрещивали и опять скрестили. И опять. И теперь в табуне и конюшнях было до похода белее шести десятков отборных лошадей, которые герцогам и королям не стыдно подарить или продать. И все эти родичи мигом присмотрели себе обнову и, пользуясь состоянием мачехи, выцыганили себе лучших. А ведь такой конь стоит как целая деревенька.