Целитель

Глава 10

Пока я стенографировал, государь появился в палате, где проходило обсуждение условий перемирия, воссел на трон и стал молча слушать полемику. Выдержал он минут сорок. Потом хлопнул в ладони и движением кисти правой руки приказал закончить дискуссию. «Все вон!», как говорится. Потом царь забрал исписанные подьячим листы и вышел из палаты. Потом появился у «меня».

— Давай! Читай, что написал! — приказал царь, впиваясь взглядом в «свои» листы.

Я начал читать. Царь остановил, нашёл то место у себя и кивнул. Я продолжил читать и читал минут пять. Потом царь, снова жестом, остановил меня и стал чесать подбородок, скрытый седеющей не очень длинной бородой. Потом он снял «тюбетейку» и почесал седую, лысеющую со стороны лба голову.

— Будешь моим послухом, — сказал Василий Иванович. — Всё, что услышишь, записывай и мне докладывай.

Мы спустились по круговой лестнице на ту же площадку, где так и стояли, перетаптываясь на месте, отец с дядькой.

— Выдашь ему тамгу для прохода во дворец и пристрой к подьячим-писарчукам, что переписывают скорописи. А ты, — погрозил мне пальцем, — не вздумай там писать то, что услышишь. На ус мотай, а потом разматывай. И никому не показывай своё письмо. Дюже оно у тебя непонятное. И как в этих закорючках что-то понять можно?

Царь снова посмотрел на дядьку Ивана.

— От слуховой комнаты ему ключ давай, когда спросит.

И снова мне:

— Там писать станешь. Там же и оставляй листы.

— Позволь спросить, государь?

Царь в удивлении вскинул брови, а потом нахмурился.

— Ну, спрашивай, коль смелый такой!

— Слушать везде или только в дворце?

Брови у Василия Ивановича снова взлетели.

— Хм! Резонный вопрос! Всё, что о моём правлении будет сказано, записывай. Или о каверзах, что против меня замышляют. Только имей ввиду, что за лжу спрошу на дыбе.

Я молча кивнул. Царь оглянулся на дядьку.

— Молчун?

Тот кивнул.

— Хорошо, что молчун. Язык резать не надо.

Царь хмуро посмотрел на меня, но в его глазах мне почудился смех. Да и нижняя «силовая» чакра и грудная не доминировали над остальными. Хотя… Кто их царей знает. Может у них работа такая? Спицифика. Реламент. Этой категории служащих отрезать языки, чтобы не проболтались и руки, чтобы ничего не написали. Хе-хе…

У царя ярко «светился» лоб, и обе крайние чакры, что ранее встречалось в моих жизнях довольно редко и только у тех, кто занимается «духовными» практиками йогов, не характерными для адептов христианства. Здесь же — в этом времени — активность обоих центров силы не была редкостью. Я даже как-то подумал, что может быть где-то сохранилась и нечистая сила типа: леших, кикимор и русалок. Свят, свят, свят…

Так началась моя работа во дворце. Начальником надо мной, как и над всеми переписчиками, а их было двое, кроме меня, поставили моего отца. Но он редко появлялся в канцелярии и пришлось мне «включать старшину» ибо те перестали работать вообще. Писарчуков, когда они снова устроили в канцелярии игрища, пришлось обработать палкой, наколотив им на голове шишек. Специально взял лёгкую липовую, чтобы не покалечить.

— Мой отец отвечает за вас, оболтусов, и за своевременную перепись документов, а вы, дурью маетесь. Ещё увижу, что дурака валяете, вылетите на улицу.

Однако писарчуки не угомонились, а наоборот, попытались устроить мне «тёмную» и, соответственно, получили от души. После этого «старых» писарчуков отец заменил на «новых». Мои самые старшие «товарищи», отроки шестнадцати лет, отлично справлялись с непыльной, но кропотливой работой, требующей усидчивости.

Кстати, об усидчивости. Мы при переписывании стояли за пюпитрами, а не сидели за столами и это, при письме гусиными перьями, было удобнее, так как нынешнее письмо больше походило на «написание картин». Весь день стоять было утомительно, но мы «придумали» производственную' гимнастику и использовали её для разгрузки чресел и спин.

«Писарская посольская изба», где мы работали, была частью двухэтажного строения, вписанного в общий дворцовый «ансамбль» и соединённым переходом с другими постройками. Называлось здание «Набережной палатой», а наше помещение находилось в нём между его двумя частями, укрытыми единой крышей: Столовой и Ответной палатами. В «Ответной палате» и проходили те переговоры, которые я слушал из тайной комнаты и записывал.

Непыльная работа на самом деле была пыльной. Потому, что кроме переписи новых переговоров, нужно было найти предыдущие и сделать на них ссылку и список нужных мест. А для этого нужно «последние» записи ещё найти. А вот это была уже работа пыльная ибо свитки лежали сваленными на полках, как в плохой библиотеке. Пришлось потихоньку начать систематизировать документы сначала по посольствам: Крымское, Османское, Литовское, и так далее, потом по датам, вписывая документы в картотеку и укладывая в коробки, собранные из досок черёмухи, отпугивающей мышей и крыс содержанием в древесине синильной кислоты.

Здесь боролись с грызунами, раскладывая везде корень красной белены, растения одновременно и ядовитого и лекарственного, называемого ещё «чернокорень». Однако, не затруднялись обновлением, высохших корней.

Войдя в курс дела, присмотревшись к порядкам и примелькавшись во дворце вместе с дядькой Иваном, которому многие оказывали знаки уважения, я стал появляться в местах скопления «посетителей» самостоятельно. Ходил, как и все писарчуки с тубусом на ремне через плечо и сумкой с писарчуковыми «причиндалами». Приходил и стоял, развесив уши. А потом писал. Писал всё. Как магнитофон. Способность запоминать, позволяла. А способность активизировать слуховые нейроны позволяла слышать, очень тихую речь, даже не как кошка, которая лучше всего слышит звуки в пределах от тысячи герц и выше, а как горбатые киты от двадцати герц и до десяти тысяч. Слышать ультразвук мне был ни к чему. К сожалению, у меня не было ультразвукового генератора, чтобы использовать уши как эхолокаторы, хе-хе…

Настройкой ушей я занялся тогда, когда понял, что «посетители» приловчились так тихо говорить, что и в метре от говорящих ничего слышно не было. Вот и пришлось перестраивать слух, буквально вырастив новые нейроны. Потому что постоянно ходить и слышать «шёпот звёзд» было слишком утомительно. А так… Включил дополнительный усилитель, выключил. Включил — выключил. Хе-хе…

— Как дела, сын? Справляешься с царёвым поручением? — дней через двадцать спросил отец.

— С каким именно, тятя? — уточнил я.

— С послухом.

— А-а-а… Справляюсь.

— Ты для этого ребятишек своих от работ по хозяйству освободил?

— Не освободил я, а к тем работам другие добавил. С теми работами они справляются.

— Как так? А ключник жалуется.

— Ключника гнать пора. Хотя… Не надо гнать. Я сам с ним поговорю. И онтоже со своими делами будет управляться так же скоро, как и мои ребята. А то он к тому, что они всегда делали ещё столько же добавить решил, когда они с той работой управляться стали. А моя работа и та, что он им добавил — две большие разницы. Или слушать, или в хлеву горбатиться?

— Хм! — нахмурился отец. — С ключником поговоришь? А ты ещё с ним не говорил?

— Что я, зверь какой, всем мозги вправлять?

— Мозги вправлять… Так ты им всем мозги вправил? Твоим ребятишкам и тем старостам?

— Вправил, тятя, — вздохнул я.

— И как ты это делаешь? — настороженно, наверное, чтобы я не замкнулся, спросил отец.

— А я им свой мозг отдаю.

— Как это? — удивился отец.

— А так. Передаю, всё, что хочу, чтобы они делали или могли. Грамоту, например. Ухватки боевые. Просто устои. Вон, наш староста ведь бражничал безбожно. Я поговорил с ним и всё. Как бабка пошептала…

— Бабка пошептала… — задумчиво повторил отец. — Была у нас в роду такая бабка. Заговаривала питухов, да…

Он помолчал, потом сказал.

— Не вижу я в твоих заговорах дурного. Поговори с ключником. Заелся он, так считаю. Воображать о себе много начал.

— Тогда я и с другими поговорю. Не удивляйся их переменам.

— Поговори, поговори, сынок. Ладно у тебя получается с людишками управляться. Кхм-кхм! Так и что слышно в государстве Российском?

— Переворот готовится в Казани против Шаха-Али[1].

— От кого слышал?

— От крымских посланников. Крымский хан Мехмед Гирей готовит поход на Казань, чтобы посадить на ханство брата своего Сахиб Гирея. Через два года, говорили, будут готовы.

— Кому говорили? — напрягся отец. — Здешнему послу говорили.

— Шаха-Али только посадили в Казань. Мехмед настаивал на Сахиб Герее, да. Но Василий Иванович отказался. Вот поэтому и пойдут на нас войной. Готовятся.

— Доложил царю?

— Доложил, — вздохнул я.

— Что сказал?

Я пожал плечами.

— Да так… Только хмыкнул и сказал: «Пугают!».

— Хм! Два года, говоришь? Надо готовиться.

— Возьмёшь меня на войну?

— Нас не отправят. Бельские по той стороне главные. Нас с Новгородско-Псковской стороны не сместят. Война идет с Литвой.

— Война, похоже, закончится. Литовцы на мир согласные. И это они крымского хана на Русь натравливают. Большие деньги хану платят.

— Мы тоже платим деньгу не малую, чтобы хан на Литву пошёл.

— Вот-вот… Они называют нас двумя баранами, зажариваемых на огне.

— Погоди, — нахмурился отец. — Ты крымско-татарский язык откуда знаешь?

Я пожал плечами.

— Я его не знаю, но понимаю. Я вообще многие языки понимаю. Государь тоже не поверил мне сначала, когда я принёс запись того разговора, и устроил мне экзамен. И сильно удивился, когда я пересказал то, что толмач мне наговорил.

Отец даже отстранился от меня.

— И что?

Я снова пожал плечами.

— Ничего. Сказал, что тоже был способен в языках. И сказал, чтобы на татарском языке говорить учился.

Отец только покачал головой.

На основании послухов я мы с моими «простыми писарями» стали готовить «агентурные» сообщения и складывать их в «накопительные дела». Мы не стеснялись «получать» сведения от источника «ОБС» (одна бабка сказала), излагая версии событий, почрпнутые из «исторических каналов». Ну, а как по другому? Не напишу же я сообщение от лица самого игумена Волоколамского монастыря Даниила, ученика Иосифа Волоцкого, который строил козни Максиму Греку. Сам Василий Иванович возвёл Даниила на пост игумена, а я на него донесения строчу… Но ведь не вру же. Правда, спросил меня Василий Иванович, откуда сведения. А я показал ему письма от казначея Гелаксия.

Встретились мы как-то с игуменом Даниилом во дворце. Приник я к длани его, дабы почтить сан его и принять благословение и стал он моим информатором. Он и казначей Гелаксий, его родственник, который стал отписывать мне всё то, что говорил ему игумен Даниил.

— Кхм! И как это тебе удалось! Даниила соблазнить? И, главное, чем?

— Не игумена, нет. Казначея. Ворует. Я спросил, он признался. Я пообещал никому не говорить, а он пообещал мне писать про дела монастырские. Вот и пишет.

Нахмурился Василий Иванович и долго сидел в раздумьях, а потом прямо так спросил:

— Ты колдун, мобыть?

— Не знаю я, государь. Заговоры не читаю, ворожить не ворожу, но нашими с матушкой молениями к господу нашему Иисусу Христу отца моего почитай из могилы вытянули. Все так говорят. Не мы. Совсем плох тятя был. А когда я с людьми говорю, то верю, что, как скажу, так и будет.

— Не боишься меня? Ведь колдовство это.

— Боюсь, Государь, но солгать не могу. Сила в тебе великая.

Василий Иванович хмыкнул.

— Почувствовал, значит!

— Как не почувствовать? — сказал я, мысленно облегчённо вздыхая.

Я уже готов был дать команду его внедрённой в царя матрице на взятие полного контроля над его разумом, но обошлось. И слава Богу. Не хотел я вмешиваться в дела Государевы и в историю. Но собственное здоровье дороже. Не хочу на дыбе висеть.

— Значит вот так ты себе послухов делаешь? Поговорил и всё?

— Так и ты, государь, сказал, чтобы я стал послухом, я стал. Так и я, кого попрошу, становятся. Не все, только те, кто слабее меня.

— И казначей Галаксий слабее? — удивился царь. — Тому палец в ррот положишь, так он руку откусит.

— Я же говорил, государь, что ворует он и посулы берёт, а игумен Даниил счёта не знает.

— А как ты его спросил, что он ответил?

— Просто спросил: «Воруешь?». Он сказал: «Ворую». Говорю: «Расскажи как?». Он рассказал.

— Хм! Так, может тебя в государевы тиуны[2] перевести? В судьи-дознатчики.

— Мал я для тиуна, государь. Дай вырасти сперва.

— Тьфу ты! — сплюнул царь. — А тебе сколько теперича?

— Двенадцатый год пошёл.

— Двенадцатый пошёл, значит? Ну, ништо, обождём. И так нам уже служишь, хоть тебе и только двенадцатый. Ха-ха!

С чего-то Царь Василий развеселился.

— Вот, паучок растёт, — вдруг сказал он, улыбаясь. — Не бойся меня. Я сам такой. Тамги ещё троим своим послухам и видокам раздал. Не много на себя берёшь воли?

— Поручение твоё, государь, слишком сложное. Один не справляюсь.

— А пошто отец твой отошёл от дела, что я поручил?

— Он мне доверил. Или не справляемся?

— Хм! Справляетесь, вроде. Дьяки на то не жалуются. Жалуются на то, что заставляешь дьяков их подписи ставить, когда письма забирают. В книгах особых. Сказывают, и порядок в писарской избе навёл?

— Чуть-чуть, государь. Наведение порядка в документах, это процесс долгий. Практически — бесконечный. А подписи… Так, чтобы не терялось письмо. Было уже такое. Я отдал, а он снова приходит. Может он кому его продал или потерял. Откуда я знаю. А всплывёт где-нибудь в туретчине письмо с моей рукой, так ты же мне эту руку и отхреначишь вместе с головой.

— Хм! Охреначишь, говоришь⁈ Забавное словцо. Кхм! Зайду к тебе. Посмотрю на твой порядок. Может и у себя в посольской палате так сделаю, ежели и впрямь порядок.

— Нам бы, государь, замок врезной в дверь. Мало ли что.

— Так врезайте.

Я кивнул. Царь хмыкнул.

— Денег стоит?

Я кивнул.

— С жалования возьмёшь.

Я захлопал на царя «невинными» глазами и спросил:

— А нам, что, ещё и жалование платить станут?

Василий Иванович тоже широко раскрыл глаза и даже, от неожиданности, рот, но потом понял, что я шучу, и рассмеялся и смеялся очень долго. Потом погрозил мне пальцем.

— Не шути так с царём. Хочу до рождения наследника дожить. А ты меня своими шутками уморить хочешь. Вот я тебе, проказник!

[1] Конфликт между Московским княжеством и Крымским ханством назревал давно. После распада Золотой Орды оба государства оказались втянуты в борьбу за влияние на соседние территории, особенно — на Казанское ханство. Василий III поддерживал своего ставленника — хана Шах-Али, а крымский хан — Мехмед I Гирей — продвигал кандидатуру своего брата — Сахиба Гирея.

Правление Шах-Али вызвало волну недовольства среди местной знати, а русские послы активно вмешивались в дела ханства, что привело к росту антимосковских настроений.

[2] Тиун — это историческое название должностного лица в Древней Руси и Русском государстве до XVII века, которое выполняло управленческие и судебные функции. В данном случае — следователь-дознаватель.