Целитель

Глава 12

Когда мои «специалисты» собрали бильярд в царских палатах и мы с Василием Ивановичем играли пробную партию, я спросил:

— А нельзя ли, государь мне выписать привилегию на производство столов, киев и шаров для «шалыги»?

— Привилегию? — удивился царь. — Зачем?

— Чтобы только я мог строить такие столы и торговать ими. Иных привилегий мне не надо. С торговли, как и все, буду платить пошлину.

— Так ты в гости собрался записаться? — удивился Василий Иванович и прищурив левый глаз, прицелился не на кончик кия, а на меня. — А как же ратная служба?

— Да-да, государь, оговорился. Не на меня, а на Митьку моего. Он крестьянский сын. Из крестьян в столяры-плотники переписать и привилегию дать. Чтобы не перехватили торговлюшку.

— Разумно! — согласился государь и вскинул левую бровь. — Отпустишь его на вольные хлеба?

— Да, куда он денется, государь? — улыбнулся я.

— Ну-ну… Пусть челобитную пишет и через челобитную избу передаёт. Будет ему привилегия.

Василий Иванович полюбовался своим кием, склеенным из разных пород дерева, и снова прицелился им в шар.

— Как ты их такими прямыми делаешь. Не всякое копьё или сулица такой прямоты. И дерево какое-то чудное.

— Так клееное же. И… Если бы ты видел, государь, из чего клееное и как долго делается такой кий, ты бы удивился. Заметил, что о удара почти не чувствуется? Кий не изгибается и не вибрирует от удара. Им хоть в стену бей, а удара не почувствуешь и он не согнётся. В нём специальные гасители вклеены. Знал бы ты, как трудно их делать.

— Да, ну? — удивился царь. — А ну ка…

Он ткнул кием в стену как копьём.

— Хм! И впрямь! Но ведь сломается, если сильно ткнуть?

— Сломается, государь. Всё может сломаться, даже уд.

Брови царя вскинулись.

— Не уж-то⁈ А тебе откель знать?

— Был у нас в сельце один Федот. Он сломал. Знахаря звали, чтобы вправил. Я видел. Чёрная такая елда[1], у того Федота была. Страшно смотреть.

Царь выпучил на меня глаза, а потом искренне рассмеялся.

— Можешь ты развеселить, меня, Федька, как никто другой. Зачем же ты на ту елду смотрел?

— Хм! Интересно было, как знахарь её вправит. Тяга у меня к лекарству сызмальства. Отцу придумал из гипса сапог сделать, чтобы нога срослась правильно.

— Хм! Сказывал Иван по то. Подивились мы с ним твоей смекалке. Понятно тогда, почему у тебя везде травы сухие висят. Знатные у тебя с них взвары получаются. Вкусные.

— И полезные. В травах великая сила. Учился я немного знахарству у нашего знахаря, да не доучился. А твои лекари не берут меня в ученики.

Я вздохнул.

— Не берут? — царь нахмурился. — Я вот им не возьму! Давно говорю, чтобы расписали, что в снадобья кладут. Сторожатся, чтобы никто их секрета не прознал. Хочешь познать их тайны?

— Хочу, государь.

— Рында! — крикнул Василий Иванович.

В двери заглянул мордатый и высокий стражник.

— Кликнуть Николку Бюлёва!

Рында исчез. Не доиграли мы партии, как появился царский медикус.

— Возьмёшь сего отрока себе в ученики. И не перечь царю!

Лекарь вздумал было раскрыть рот, но тут же его захлопнул.

— И чтобы через год из него был такой же лекарь, как и ты!

— Сие невозможно, государь. Мне пришлось познавать медицину восемь лет в университете. Мне преподавали очень маститые профессора. Меня не учили преподавать. Меня учили лечить.

— Сказано учи, значит учи. Не справишься, на кол посажу. А то много глаголишь о нашей вере православной, сравнивая её с вашей Римско-католической ересью. Надоел ты мне, Николка.

— Отпустил бы ты меня, государь, — взмолился лекарь.

— Изыди! Я всё сказал! Прямо сейчас отрок к тебе и придёт. Смотри, жди его. А ты, Федюня, расскажешь мне, как он тебя учит.

— Как прикажешь, государь, — сказал и склонился в поясе царский лекарь.

Доиграв партию, которую я царю намеренно «слил», я пошёл к лекарю, коморка которого находилась этажом ниже в конце коридора. В каморке стоял если не смрад, то близкое к смраду эфирная субстанция. Уловил я и запахи, похожие на эфир.

— Хм! Откуда он здесь? — не поверил я, однако ранее читал, что эфир синтезировали чуть ли не в девятом веке арабы. А в тысяча пятьсот сороковом году перегнал его из водки с серной кислотой немец Валерий Кардус, который отметил его обезболивающие свойства.

— А этому немцу зачем эфир? — подумал я. — И главное, что он с ним делает? На кошках тренируется?

— Что бы ты, Фёдор, хотел бы узнать? — спросил, сделав губы куриной попкой, лекарь.

— Чем тут так воняет? — спросил я.

— Хм! Хороший вопрос! Лекарь всегда должен принюхиваться, присматриваться, прислушиваться и ощупывать больного. Запах в помещении, где лежит больной, может многое сказать о болящем. Тут, слава Господу, скорбящих здравием нет. Здесь пахнет лекарствами, которые не всегда приятны на запах и вкус. Персы говорили, что горькое лечит, а вкусное калечит. Но я с ними не совсем согласен. Среди горького осень много ядов.

Так, беседуя о том, о сём мы провели часа два. И да… У Николки Бюлёва имелся эфир, который он назвал «сладким купоросным маслом». Ну правильно, его же делают, используя серую кислоту, которую здесь и сейчас называют «купоросным маслом».

«Учитель» сказал, что усыпляет животных, которых вскрывает, чтобы они не визжали от боли. Вскрывает, а потом зашивает.

— Хм! Так можно и людей вскрывать? — спросил я.

— Кхы! Не все просыпаются. Кхэ! Далеко не все! К сожалению. А так бы да… Великий был бы прорыв в хирургии. Великий!

Медикус поднял правый указательный палец вверх.

Мне эфир был не нужен. Отключив болевые центры, я мог хоть пилить, хоть резать и пациент не дёрнется, а вот мои товарищи такой способностью не обладали. И им эфир был нужен. Тут я попытался у него узнать, как эфир делают, но лекарь изобразил испуг.

— Сей продукт очень ядовитый и я не могу тебе раскрыть секрет его приготовления. Вот когда выучишься на лекаря, тогда и скажу.

Я отстал от него на счёт эфира', но пристал на счёт других лекарств.

— Давай поступим так, — сказал он. — ты заведёшь тетрадь, куда станешь записывать то, что я тебе буду рассказывать. Можешь писать?

Я кивнул.

— Ах, да! Ты же посольский писарь. Скорописью владеешь. Отлично! Что там у вас в посольской избе? С литовцами когда замиримся? Устал народ от войны. Этот год снова недород был.

— Замиримся, — махнул я рукой, решив не отпугивать «лекаря» своим категоричным ответом: «Пошёл накуй. Ничего не скажу проклятый буржуинский шпион!». Не-е-е-т… Я давно к нему присматриваюсь. Он у нас в главном списке разрабатываемых, да-а-а. Для чего разрабатываем? А просто интересно, кто чем живёт. Вот, ей Богу. Не корысти ради и не для влияния на шахматную партию, которую играют другие. Но и слепой фигурой быть не хочется. Да и чем ещё тут заниматься, как не интригами? Хотя бы мысленно, хе-хе-хе…

Договорились, что я буду приходить к медикусу каждый день после полуденного сна. Медикус спал днём не более часа. Для чего у него стояли песочные часы, которые пересыпаясь, давили на рычаг, от чего срабатывала пружина, которая била в колокольчик.

— Будильник, мать его! — удивился я, в первый раз увидев приспособление. Причём у медикуса было несколько песочных часов и рычаг имел передвижной «груз», как в «старых» напольных весах.

— Время — деньги, — сказал он мне добив меня окончательно.

Оказывается, лекарь изготовлял лекарства на продажу. Никого другого, кроме царя он лечить не имел права, а лекарствами торговать царь ему разрешил. Кстати, у царицы Соломонии был другой лекарь.

Каждый день я записывал, записывал и записывал. Медикус «тупо» сначала пересказал мне рецепты всех известных ему лекарств, потом стал рассказывать, как лечить ту или иную болезнь. Я молча писал, не задавая ни одного вопроса. Месяца через два источник знаний иссяк.

— Всё, — сказал он. — Тебе осталось всё то, что записал, выучить. Когда выучишь, приходи сдавать экзамены. Сдашь экзамены за лечебный курс, перейдём к хирургии.

— Понял, учитель! — сказал я и ушёл.

Не сказать, что почти все его лекарства были бесполезны. Даже не просто бесполезны, а опасны. А в некоторых лекарствах он намеренно «прописывал» ингридиенты, здесь, в России, не присутствующие.

Но я никуда не торопился. Наоборот, солдат, как говорится, спит, а служба идёт. Мне бы год простоять, да два продержаться. А диплом я у него точно получу. А не получу, сам нарисую, хе-хе… Мне для этой жизни нужна, как говорят разведчики, «легенда». И я её «прокачивал».

Прокачивались мы с «товарищами» ратными игрищами, кулачными боями, на рождество, масленицу, троицын день, на седьмой день после Пасхи (Семик), а то и по воскресеньям. Как кто сговорится. Бились район, на район, молодые парни против женатых, «стенка на стенку» или в разнобой «один против мира». Дрались только кулаками по очень строгим правилам. А начали мы драться сразу, как только переехали. Буквально дня через два меня вызвал старший из отроков Ховриных Сенька — парень лет шестнадцати, и предложил помахаться. Я, окинув его оценивающим взглядом, и выдержав паузу, согласился. Сговорились на сшибку прямо там, на реке, где высыпали снег. Дюжина на дюжину.

Мы их, конечно же, забили как «мамонтов». Бокс против «махача», это даже не смешно. Результат настолько обескуражил Ховриных, что они на время попрятались и не «отсвечивали». Потом тот же Сенька предложил мировую и побрататься. А после «братания» предложил навалять Тверским. Мы наваляли. И пошло-поехало. Вскоре наша Ховрино-Колычевская братчина гремела на всю Москву. Соседи переняли наши ухватки довольно быстро. Но на следующий год мы заметили, что и другие перестали махать кулаками бездумно.

Это уже стало интересно. Нас вызывали на сшибку даже взрослые мужики, настоящие ратники, прошедшие огонь и воду, но мы побеждали всегда. Физически мы уже были очень развиты, да и постоянные едва-ли не ежедневные тренировки, ставили нас в неравные позиции с противниками. Но нам было не стыдно, что мы пользовались новейшими технологиями. Наоборот. Глядючи на нас, многие изменили свой стиль ведения боя и подход к боевой подготовке.

Даже государь изволил спуститься из своей усадьбы, что на Воробьёвых горах (там стояло сельцо Воробьёво) на реку Москву, где проходили святочные гуляния и кулачные поединки. Мне уже тогда «стукнуло» четырнадцать и вот-вот должен был стукнуть пятнадцатый год. Мы побили всех и побили красиво. Хоть бои и перестали быть лёгкими, но наш уровень мастерства в рукопашном бою для местного воинства пока был много выше.

— И тут ты! — удивился государь. — А я всё слышу: «Ховрины-Ховрины…» А тут и Колычев пристроился. Ловко вы всех лупцуете! Откуда такие ухватки?

— Тятька научил, — улыбнулся я. — У нас так все на селе в Новгородчине машутся.

— Хм! Спрошу у тятьки твоего откуда он такие ухватки взял. Пора им уже возвратиться.

— Он ещё научил меня ногами махаться. Боевой пляс называется, показать, государь?

Мы стояли на берегу Москвы-реки где были построены царские горки и царские шатры с угощениями. Вокруг нас толпился народ, глазеющий на настоящего царя. Тут же под шатром сидел с недовольным лицом митрополит Московский Варлаам. Церковь осуждала кулачные бои.

Мы с ребятами вышли в круг, заставив народ расступиться и исполнили что-то типа каратэковских ката с присядкой. Получилось, что-то типа русского пляса. Можно было бы и настоящий боевой пляс исполнить, но каратэковские удары ногами. Я бил сильно, но аккуратно, а мои товарищи отлетали, или оседали после ударов очень артистично.

— Горазд! Горазд! — похвалил царь. — Не видывал я ещё такой сшибки. Но ведь они встали, как ни в чём не бывало! Ты их бил-бил, а не побил!

— Ну, зачем же товарищей бить? Они мне ещё пригодятся. А кто ежели хочет попробовать настоящей сшибки, пусть выходит.

— А супротив моих рынд выстоишь? — с интересом глядя на меня спросил царь. — Они ратники умелые и вон какие дубины стоеросовые. Из детей боярских…

— А не будет обиды, государь? Мы ж ведь не их поля ягода.

— А щитить меня придётся? Тоже выбирать станут, кто познатнее?

— Ну, то щитить, а то так просто получить звиздюлей от отпрыска какого-то служилого дворянина.

Царь нахмурился.

— Не гоже так о своём отце выражаться.

— Так, то правда. — пожал я плечами.

— Хорошо! — вдруг стукнул царь себя ладонями по коленям и встал. — Записываю тебя в стольники[2]. Он — стольник и ты — стольник. Пиши, дьяк.

У меня глаза выкатились на лоб.

— Постой-постой, государь. Так это не делается!

Тот воззрился на меня, тоже весьма удивившись.

— А как делается? — спросил он нахмурившись.

— Наша фамилия не знатная.

— Как это не знатная7! — возмутился царь. — Ценна знать не по родству, а по службе. Твой дядька Иван — окольничий уже. И отцу твоему сей чин примеряю. Всё! Иди давай! Показывай свой боевой пляс! А то рассержусь?

— Как это — дядька Иван окольничий? И Тятька?

— Ступай-ступай, а то передумаю, — усмехнулся царь. — Дьяк, вона, чернила не может открыть.

— А как можно бороться?

— Как хочешь. Только и сам не обессудь.

Рында, конечно, без оружия был не воин. Да и молод ещё. Лет восемнадцать всего. Я его даже пинать не стал, а просто перекувыркнул в снег и показал, что разминаю лицо сапогом, припечатав подошву рядом. Народ аж охнул.

— Фу ты, ну ты. Снова обманул! — рассмеялся царь. — На тебе другого. Этого ногами уложи!

С опаской выдвинулся второй рында которому я пробил передний удар ногой ии попал прями «под ложечку» в солнечное неравное сплетение. Рында, бедолага, сложился.

— Не-е-е, так не честно! — вскричал царь. — А если он в броне?

— А если я с мечом? — спросил я невинным тоном.

Царь захлопал на меня глазами.

— А сможешь? Против рынды-то?

— Может не здесь? Ты меня, государь, на бранном поле испытай, а не на рындах.

Царь рассмеялся.

— И то верно!

Он снова сел и хлопнул себя ладонями по коленям.

— Можешь ты меня, Федюня, развеселить, как никто другой!

[1] Елда — нечто большое, длинное, громоздкое, торчащее.

[2] Стольник — с этого чина начинали службу молодые люди из знатных фамилий. Из их числа назначались рынды, чашники, постельничьи, сокольничьи, конюшие.