Целитель

Глава 17

Обоз с трофеями был отправлен в Москву. Получился очень существенный обоз. Сами мы остались стоять на «заставе». Едой войско было обеспечено до нового года. Телеги, на которых мы везли к Коломне мины, фураж и походный скарб, загрузили тягиляями, луками, саблями, кинжалами, дорогими халатами, сапогами, сёдлами и лошадиной сбруей равномерно и доверху, но так, чтобы лошадки тянули, да[1].

Мы остались, а телеги «обещали вернуться». Понятно, что они пошли не в Москву, а в Данилов, но с гонцом я сообщал Василию Ивановичу обо всех наших перипетиях и с полным перечислением взятых с боёв трофеев. Особо писал, что седло с лошади Мехмед Гирея, украшенное драгоценными каменьями и вышитую шёлком попону, привезу собственноручно. Также обещал привезти и красный флаг с Тамгой Гиреев, и заспиртованную голову Сахиба. Сам, де, остаюсь охранять рубежи Родины, «не щадя живота своего».

Про великих князей тоже написал всё, как было, и предположил, что они остались «защищать» Коломну, если, конечно, не отдали Богу душу в борьбе с иноземными захватчиками.

Гонец из Москвы прибыл через пять дней. В своей грамоте государь сетовал, что я не исполнил его указа, но обещался сильно меня не наказывать. Высказывал недоверие, что я разбил одну татарскую рать, взяв десять тысяч комплектов оружия и «обмундирования», и развернул вспять остаток стотысячного войска Мехмед Гирея, побив ещё две тысячи. И приказывал предъявить гонцу указанные в моём письме трофеи. Я предъявил. От оставшейся кучи сабель и всего остального у гонца полезли на лоб глаза.

— Кхм! — наконец смог он что-то вымолвить. — И это остаток? Большую часть ты отправил в Данилов городок, говоришь?

Гонцом государь отправил молодого князя Андрея Михайловича Шуйского с небольшой, сабель в стопятьдесят, дружиной.

— Так и есть, Андрей Михайлович, — кивнул головой я.

— Добавляй к имени моему «князь», — сказал высокомерно Шуйский. — Мы, Шуйские, — род княжеский.

— Я, тогда, вообще ничего говорить не буду, — подумал я.

— Отдавай флаги Мехмеда мне! В Москву сам отвезу!

Я покрутил головой, понимая, что таким образом получаю завистника и даже, скорее всего, врага по жизни. Весьма сволочной род был, эти Шуйские. В том мире, что знал я, все, участвующие в «торжественной встрече» Мехмеда воеводы попали в опалу. В том числе и Шуйские. Этот Андрей не участвовал в сражениях, а потому опале не подвергся, и потому возвысился. Сейчас, каким боком повернется к Шуйским милость Василия Ивановича, я не представлял.

Можно было бы засадить в этого Шуйского своего «жучка», но, «на всяк роток не накинешь платок».

— Придёт ещё время, если придёт, — подумал я.

Да и менять историю под себя мне не хотелось. Идет сама по себе и пусть идёт…

— Не отдашь? — удивился Шуйский.

Я покрутил головой.

— В государевой грамоте о том ничего не писано, а в своей я обещался привезти трофеи самолично, — сказал я.

— Тогда дай свою тысячу ратников! — командным тоном приказал Шуйский.

Я в очередной раз покрутил головой.

— Не дашь! — резюмировал Шуйский. — Ну, пожалеешь ещё!

Я молча пожал плечами, а он вскочил на своего коня и поскакал, но не в сторону Москвы, а в сторону Коломны.

— Во, дурак, — подумал я. — Решил там трофеями разжиться? Или пошёл со своей сотней своего родича выручать? Хм! Не тот ли это Андрей Михайлович, что по приказу царя Ивана Васильевича будет побит камнями в сорок третьем году? И с дня казни которого будет идти отсчёт самостоятельного правления Грозного? И о котором Грозный не написал ни одного положительного отзыва, хотя охотно и писал о многих. Да, уж… Ожидать от такого человека можно всего, чего угодно. Ну, да и ладно!

Посланная ему вслед — на всякий случай — моя тысяча, сообщила, вернувшись, что Шуйский благополучно достиг Коломны, а все татары ушли: часть через Колычевский брод на Казань, часть на Каширу. Да-а-а, не позавидуешь тамошним войскам. Но охраняют ли они ещё тот брод? Княжеские же войска, как продолжала разведка, на следующий день выехали из Коломны и погнались за теми татарами, что ушли на Каширу. И было тех войск не так уж и мало. А до этого сидели, как мыши в подвале. Ай-яй-яй… Ну, ничего-ничего. Опишу я в своей хронологии все события этой войны.

Короче… Мы собрали остаток трофеев в вернувшиеся из Данилова городка пустые повозки и уехали. Начинался август. В Москву не ступил сапог крымского хана и его орды. Честь Русского государства и самого государя была не задета. Россия не подписала согласие платить дань, а значит, дипломатические переговоры продолжатся в том же русле, как и прежде, а не с вассальных позиций, как после нашествия Мехмед Гирея тысяча пятьсот двадцать первого года в моём мире.

И передо мной встал вопрос, а тот ли это мир? И если — тот, то как отразится то, что произошло, на его историю. В моём мире Мехмед Гирей, возвращаясь от Москвы, попытался заставить Рязань открыть ему ворота, ссылаясь на подписанное соглашение о покорности России ему, — Мехмед Гирею. Однако воевода окольничий Хабар Симский велел отвечать ему, что ещё не знает, в самом ли деле великий князь обязался быть данником и подручником хана, и просил, чтоб ему дали на это доказательства, — и хан в доказательство послал ему грамоту, написанную в Москве.

В это самое время Дашкевич, возглавлявший несколько сотен запорожских казаков, не оставляя своего намерения, всё более и более приближался к городу. Он дал нарочно некоторым пленникам возможность убежать из стана в город. Толпы татар погнались за беглецами и требовали их выдачи. Рязанцы выдали пленных, но несмотря на это толпы татар сгущались всё более и более под стенами города, как вдруг раздался залп из городских пушек, которыми распоряжался немец Иоганн Иордан. Татары рассеялись в ужасе. Хан послал требовать выдачи Иордана, но Хабар отвергнул это требование. Мехмед Гирей, пришедший не за тем, чтоб брать город силой, не сумевший взять Рязань хитростью и побуждаемый известием о неприятельских движениях астраханцев, ушёл и оставил в руках Хабара грамоту, содержавшую в себе обязательство великого князя платить ему дань.

— За свои действия Хабар удостоится боярства, а удостоюсь ли чего-нибудь я? — грустно думалось мне, когда мы скакали по Астраханскому тракту в сторону Москвы, видя разорение и опустошение сёл. Многих мы, шедших в татарском обозе, освободили, но многие были убиты и по ним в сёлах стоял вой, плачь, стоны и церковные отпевания.

Надо было первым отчитаться перед государем о событиях у Колычевского брода.

Хм! Мне понравилось это название и я его всячески навязывал истории, то и дело упоминая в своей хронологии.

— Эх, война, война-война-а… — тихонько напевал я. — Чужая тётка. Стерва она…

Мы, хоть и хотели успеть первыми, но не особо торопились, а потому осилили путь до Данилова-городка за три дня. В крепости мы оставили все трофеи, привели себя в надлежащий для государевых глаз вид и на следующий день прибыли в Москву. У мостового переезда через Яузу нас встретил государев дворецкий Михаил Юрьевич Захарьин с посольскими дьяками. Всю свою армию, я естественно, в Москву не брал, к их радости. Чтобы не подумал государь чего худого. Но и сотню пришлось оставить за воротами Кремля.

В знак того, что государь оценил наши заслуги по достоинству, нам, то есть, мне и двум моим воеводам — двоюродным братьям Колычевым Ивану и Василию Ивановичам — было дозволено торжественно въехать в Кремль через Фроловские (Спасские) ворота. Василий нес знамя Мехмед Гирея, а Иван — голову Сахиб Гирея,насаженную на пику.

Государь встречал нас на паперти Успенского собора, к которой мы, спустившись с коней, и положили эти «подарки». Голова, пролежавшая всё время в спирте, выглядела, как живая. Многие бояре и дворяне, стоявшие с Василием Ивановичем, увидев её вблизи, удивлённо охнули.

— Вот, государь, прими в знак того, что татары побиты и убежали эти дары: голову Сахиб Гирея, разорившего Новгородские и Владимирские земли и знамя крымского хана Мехмед Гирея. Самого Мехмеда взять не смогли. Он, сильно пораненный, сумел от нас сбежать, ускакав на чужой лошади, так как его коня убило. Вот седло с коня Мехмедова.

Я показал на то седло, на котором приехал.

— И его возьми в дар, государь. Не мне сидеть на таком седле.

— Однако, посидел уже! — рассмеялся Василий Иванович. — Пусть сие седло лежит в казне нашей. У нас и своих сёдел достаточно. Вместе со знаменем пусть и лежит. Там им место. Пока. Вот возьмём Крым под свою руку, тогда и добавим к нашим регалиям сие знамя. Молодец Фёдор Степанович. Гордись сыном Степан Фёдорович! — обратился государь к моему отцу, стоящему рядом. — Боярство ему вручаю! Зачитай грамоту, дьяк!

Дьяк зачитал. Много чего в грамоте той было писано, но главное, это то, что за службу мою государь дарует мне право заседания в боярской думе по праву дарованного мне боярства. Дарованы были и земли: те два села, стоящие у Колычевского брода и ещё пяток стоящих недалече. Ране они принадлежали, оказывается, его жене Соломонии, в девичестве Сабуровой.

— О, — подумал я. — Не зря я с сельскими старостами познакомился.

Народ мы там, когда стояли, не обирали. Кормились сами и лошадей со своего запаса, заготавливая корма по дальним сенокосам. Хотя, татарские лошадки и кору с ветками с удовольствием пожирали. Неприхотливые в содержании и выносливые твари, — эти татарские лошади. Очень они мне полюбились.

— Спаси Бог, государь. Служу и буду впредь служить верой и правдой.

Послышалось церковное пение и государь призвав нас ближе, приобнял меня, и повлёк за собой в храм.

Отстояли молебны: по убиенным и во славу русского оружия. Было ещё что-то, но я практически не слушал и осенял себя «крестами» машинально. Я страдал и мучился мыслями. С одной стороны, я предотвратил нашествие татар, разграбление Москвы и её окрестностей! А с другой стороны, ведь сколько людей угнано в полон, убито, сколько разорено сёл, деревень и городов⁈ И с этим я ничего поделать не смогу. Это будет длиться, и длиться. Веками!

Повезло мне сейчас! Даже с моими минами, нас могли элементарно смести и затоптать. Повезло! Испугались татары. Но это явление временное. Научатся и против мин воевать враги наши. Погонят впереди себя взятых в плен русичей, и что ты делать станешь? Смотреть, как русичи подрываются на твоих минах?

После церковных «процедур» имела место торжественная трапеза, где продолжили прославлять государя, русское оружие, промысел Божий, изничтоживший громом и молниями рать Сахиба Гирея, ну и меня немножко. Братьев, кстати, милость государева тоже не обошла мимо. Стали они при дворе государевом стольниками.

Поразительно в сей трапезе было то, что все безусловно поверили в мою сказку о каре небесной, подсобившей нам перебить десять тысяч татар.

Пили-ели долго, но с перерывом на полуденный сон, во время которого гости разбрелись кто по лавкам, а те, кто родством «пожиже», те под столом.

Меня же Василий Иванович увлёк за собой в свои спальные покои, где, раздевшись с помощью постельничего, потребовал:

— Ты, Федюня, расскажи мне лучше, как такое могло произойти, что гром небесный поразил татар, а вас не тронул.

— Э-э-э… Так мы же молились, — сказал я искренне. — Рать-то на нас шла десятикратная. Мы как увидели их, так молиться начали ещё сильнее.

— Значит на Бога понадеялись? — хитро прищурившись, и улыбнувшись, спросил государь.

— На Бога надеялись, да, но и сами не плошали. Рассадил я по деревьям своих стрелков с луками и стрелами, а спереди картечницы поставил. Вот и вдарили по ним разом, как гром грянул.

— Так таки и гром грянул⁈ — снова хитро не меня посмотрев, спросил государь.

— Как есть, гром небесный грянул, да так, что…

— Что потом из лошадиного чрева вот такие камни доставать пришлось, когда туши на мясо разделывали, — перебил меня государь и показал камешек. Гранитный камешек красноватого цвета.

— Сии камни привезли с Выборга свеи, но не могли их продать, а ты купил. Никто не покупал, а ты купил. Не нужны никому такие крепкие камни для стен. Храмы из местного белого камня строят. Его тесать легко, а сей твёрдый. Как он в чреве татарской лошади оказался?

— Э-э-э… Так, легко, государь. Мы же в татар бомбы швыряли с деревьев. Я же тебе показывал.

Я сделал удивлённое лицо.

— Бомбы? — спросил государь, нахмурился и скривился. — Помню, показывал. И вы этими бомбами десять тысяч татар побили?

— Случайно получилось, государь. Деревья помогли засаду сделать. Мы же более тысячи лучников на деревья посадили на ровные площадки, с которых и из луков стрелять было удобно, и бомбы бросать. Представь, государь, на какое расстояние растянулась колона десяти тысяч татар, вот на такое расстояние и лучники на деревьях сидели. Сначала гром небесный грянул, потом бомбами, а потом и стрелами. А у меня стрелки очень хорошие. Каждый стрелок с десяток татар точно уложил.

Правильно, стреляли лучники с деревьев, а татары ломанулись к реке, а там мины. Как вспомню, так вздрогну!

— Так от бомб дым кромешный! — воскликнул государь. — Как потом с луков-то стрелять⁈

— Ха! — улыбнулся я. — А вот тут самый секрет и есть.

Я вдохнул-выдохнул.

— Нашли мои кудесники, как из простой селитры бездымный порох делать.

Государь сел на постели.

— Врёшь!

Я вздохнул и покрутил головой.

— Да-а-а… Знатно бахает! — проговорил государь, осматривая сруб, куда мы бросили бомбу, изнутри.

— Ишь, посекло как! — сказал он, трогая стены, посечённые мелкими крепкими камешками и, с брезгливостью, на растерзанную тушу кабана.

— А теперь давай бомбу с чугунными осколками бросим. А вы пока кабанчика уберите, а тушу бычка занесите и к стене приладьте.

Подручные всё уже давно поняли и быстро приказ исполнили. Я достал из ящика горшок, заполненный чугунными осколками и осенил себя крестным знамением.

— Прости меня, Господи! Не зверства ради, а пользы дела для…

Я посмотрел на Василия Ивановича.

— Поджигай, государь.

Государь поднёс к фитилю зажжённый трут. Бомба нырнула в проём сруба. В срубе снова изрядно бахнуло. Государь заглянул в сруб сверху, где мы стояли, чтобы было удобно бросать вниз бомбы. Посмотрел и скривился.

— Не пойду смотреть. И так всё понятно, что с чугуном бомба опаснее. Да-а-а… Для защиты крепостей снаряд добрый. Со стен метать. Сильнее чем дымный порох взрывается.

— А я что говорил? Значительно сильнее, государь.

— Надобно состав сего зелья в секрете держать, — сказал задумчиво Василий Иванович. — А в пушки его можно?

— Можно, но осторожно, — сказал я и неуверенно кашлянул.

— Что не так? — спросил Василий Иванович.

— В бомбе не только бездымный порох. Э-э-э… Не все бомбы сделаны из такого пороха.

— А из чего? — нахмурился государь и не выдержал моего молчания. — Да не тяни ты быка за яйца! Говори!

— Э-э-э… Там много чего. Но основной компонент — сосновая смола. Её в печах надо томить а дым от неё перегонять. Словами не пересказать всего.

— Хм! Да мне и не надо знать всего! — продолжая хмуриться, сказал Василий Иванович. — Ты-то как дошёл до такого?

— То не я, государь. То наши знахари. Они, как из селитры сделали кислоту, так и льют её, ту кислоту, смешивая со всем подряд, вот и получают пороха разные взрывные. Какие-то от удара молотком взрываются, а какие хоть жуй, хоть жги, не бахнут, а вот если их тем, что от молотка взрываются порохом поджечь, то берегись. Двоих таких знахарей убило, государь.

— Хм! Темнишь, что-то ты, Федюня, — вдруг улыбнулся и расправил брови Василий Иванович. — И знахари у тебя шибко хитрые, и бомбы у них получились вдруг. До тебяне получались, а с тобой — получились. Как это? Хе-хе-хе… Дуришь! Дуришь государя. На дыбу бы тебя! Да какой резон? Ты ведь точно сам это всё не делаешь, а как ты этих «знахарей» заставляешь и лекарства делать, и бомбы, мне знать не интересно. Пусть ты хоть нечистому душу продал, мне всё равно! Главное, чтобы у меня бомбы были. Делай, Федюня бомбы и тебе за то ничего не будет!

— Это, э-э-э, как это? — удивился я. — Мне бы лесов поболе сосновых, да деньжат, кжм, тоже поболе. Бомбы дорого обходятся ежели их много делать. Я все свои деньги потратил, государь. Хочешь верь, хочешь не верь.

Василий Иванович нахмурился.

— Хм! Сосновых лесов тебе, говоришь? Денег? Кха! Кха! Кха!

Государь закашлялся так, что у него из глаз слёзы полились.

— Да, не расстраивайся ты так, государь, — тихо сказал я, словно успокаивая девушку. — На всё деньги требуются. Ты бы отписал мне леса где-нибудь подальше от Москвы.

— Подальше от Москвы? — переспросил государь. — Почему подальше? Много в округе сосны. И что ты считаешь «подальше»?

— А где-нибудь на Соловках.

Глаза Василия Ивановича полезли на лоб.

— На Соловках? Это там, где наш самый северный монастырь?

Я кивнул.

— Рано тебе ещё в монахи! — сказал, словно отрезал, и снова нахмурился Василий Иванович.

— Э-э-э… Так я и не собираюсь в монахи — словно раздумывая, пожал плечами я. — Тут не утаишь шила в мешке. Прознают наш секрет взрывных порохов недруги и уже на наши головы станут сбрасывать «зверь-бомбы». А там… Никто не явится. И монастырь другой заработок, кроме рыбы и соли заимеет. Они ведь столько леса на дрова валят! А тут ещё и смолу с них собирать будут, с дров этих.

— Они живицу и так собирают, — задумчиво произнёс Василий Иванович. — Значит, в монахи нацелился?

— Ну-у-у… Не то, чтобы в монахи… — «засмущался» я.

— Ладно-ладно… Отец говорил о твоей набожности. И, может быть, так было бы даже и лучше. От тебя толк велик не в ратных делах, а в иных.

— Как так не в ратных? — удивился я. — Я же побил татар!

Государь махнул рукой.

— Хитростью ты их побил. Не в сшибке. Хотя, будь у тебя сил достаточно, ты бы их и сшибке мог победить, но ведь мог и погибнуть в сшибке той! А от тебя больше проку для меня, когда ты не воюешь. Ты, вон, и крепости строишь, и лекарства делаешь. Те лекарства, которые помогают!

Василий Иванович поднял вверх правый указательный палец.

— Вон ты мне какого вместо себя лекаря оставил! Лучше всяких немцев! Поэтому про монастырь правильно думаешь. Станешь сначала послушником, потом, как тридцать лет стукнет, в монахи пострижёшься, а потом и игуменом сделаем. И, да, Соловки самое тебе место. Далеко и леса соснового много. Там земли крепить следует. Уже даны и норвеги прознали про морской путь на Белое море. Наши послы им и показали. Сначала в четвёртом году[2] посол Григорий Истома со свитой на четырех судах совершил морской переход из устья Северной Двины вокруг земли в норвежский Тронхейм. А потом в пятом году от норвегов из их города Копенгагена в устье Северной Двины прибыли московский посол Дмитрий Зайцев с товарищами.

— Да? — удивился я. — Наши послы плавают вокруг Коль… э-э-э… Вокруг земли на заход солнца?

— А что тут такого? — удивился Василий Иванович. — Давно новгородцы плавали по морю Белому до тех земель немецких. Только прок не велик. Путь далёк, а лодьи наши малы для товара. А даны и норвеги свои лодьи не продают. Теперь Новгород под нашей рукой, а значит и земли те наши. Мой отец государь Иван Васильевич писал жалованную грамоту монастырю Соловецкому. И мниться мне, что строить там надобно монастырь каменный, вроде крепости, со стенами высокими и толстыми, башнями и пушками. Ибо полезут на наше Белое море немцы, как клопы вонючие, как гады ползучие. Ии это — как раз для тебя дело. А к тому времени, может ты ещё что хитрое придумаешь. А пока делай бомбы!

— Так, делаем, государь, бомбы. Деньги нужны. Мало масла купоросного. Закупаем его у персов или немцев.

— Так сами делайте масло это!

— Самим пока не из чего делать, — терпеливо объяснил я.

— А из чего его делают? — заинтересовался Василий Иванович.

— Из зелёного камня, что есть в рудниках, где железо добывают. Это тоже почти железо, но с серой соединённое.

— Сера⁈ — я знаю серу. — Её в порох добавляют вместе с углем и селитрой.

— Правильно! — согласился я, удивляясь познаниям Василия Ивановича. — Вот когда эти зелёные камни серо-железистые прокалить, и охладить дым, что с них пойдёт, вот и получится масло купоросное, потому что те камни и есть железный купорос. Слышал про такой?

Василий Иванович покрутил головой.

— Чернила из него делают к воде стойкие. Раны мы им обрабатываем, чтобы не воспалялись. «Железинь» его ещё называют.

— А-а-а… Железинь⁉ — обрадовался государь. — То знакомы камень. У меня и в казне есть. Его с чернильными дубовыми ягодами смешивают, что на дубовых листьях растут.

Я тоже разулыбался и закивал.

— Вот, государь. Такого «железиня» нужно много-много.

Государь почесал затылок, забравшись рукой под шапку типа «тюбетейка».

— Много, говоришь, надо?

Я провёл пальцами по горлу.

— Понятно. Будет тебе железинь.

[1] Про трофеи подсказал Govald, за что ему большое спасибо. https://author.today/work/507519#first_unread

[2] 7004 год от сотворения мира — 1496 год от Р/Х.