Целитель

Глава 5

Совесть меня не мучила совсем. Ну, а за что она меня должна мучить, что я шпиона-лазутчика выявил? Хм! Так и нет. Похвалил я себя мысленно, за удачно проведённую спецоперацию. За провокацию и мгновенную реакцию. Мне ведь к бабке ходить не надо было, чтобы понимать, что поп «клюнет» на моё рисование людских образов. Плотники — это ведь люд простой и в интригах не искушённый, хоть и хитрый по-своему. Они сказали «образа», имея ввиду картинки. Поп спросил «образа», имея ввиду иконы. Плотники подтвердили — «образа». Вот и всё. Клетка за Никодимом захлопнулась.

А у него уже, на самом деле, скопилось огромное досье на меня. И скоморошничал я, и на бубне играл, и на дудках дудел, и на балалайке играл, и медведя водил. Да-а-а… Хм! Приезжали к нам скоморохи на ежегодную ярмарку. Не! Ну, как, хм, ярмарку? Так… Торг небольшой. Наши умельцы тарелки и кружки точили из разного дерева. Но лучшими были твёрдые породы: дуб, ясень, а дуба у нас, как оказалось, было завались. Отчего и бочарное производство не простаивало и точильное процветало. Вот, за «бочкотарой» и посудой к нам и приезжали купцы отовсюду. Даже не нужно было на большую ярмарку в Новгород ездить. А всё благодаря мельницам, что отец поставил.

Вот и приходили скоморохи со своими расписными кибитками, бубнами, дудками, шутками и прибаутками. Они кувыркались, ходили на руках и колесом, плясали в присядку и выпрыгивали, широко расставив ноги. И танцевали они залихватски. Даже на голове один скакал, выбрасывая ноги вверх и подлетая над землёй едва ли не на полметра.

«Цирк» уезжал, а «клоуны», в виде меня, оставались. На улице я не удивлял никого, а у себя дома повторял всё то, что творили скоморохи. Ради физических упражнений, а не ради потехи, но матери это не рассказать. И попу, шпиону-диверсанту, тоже…

Однако, с семи лет меня стали выпускать гулять за двор одного. Сначала, правда, за мной приглядывали и охраняли старшие ребята нашей дворни, но потом мне удалось завоевать доверие и уважение среди сельской ребятни. На почве футбола.

Да-да, здесь существовал настоящий футбол с круглым кожаным мячом, который пинали ногами. Правда ворот не было. Мяч закатывался на половину соперника и это считалось за победу. Игра была настолько популярна, что в неё играли мужчины всех возрастов, всё свободное время и даже в ущерб посещения церкви. Почему церковь и протестовала против этой игры. Батюшка из соседнего с нами села даже приходил к нам и отчитывал нерадивых «прихожан». Мы тоже по праздникам ездили в «настоящую» церковь к настоящему, как говорила мать, батюшке.

Так и вот… Мяч, туго набитый перьями, я пинал легко. Правда, он был для меня великоват. Разрешалось играть только в лаптях, чтобы не побить и не оттоптать друг другу ноги. И это мне понравилось сразу. То есть, по ногам не только разрешалось бить, а по ногам, чтобы забрать мяч, надо было бить. Мяч до моего появления на озере, назывался «шалыга». Через пару дней все называли «шалыгу» мячом. Так, просто, короче кричать: «Мне мяч!». Да, в шалыгу играли и на льду. Просто потому, что лёд по умолчанию ровнее кочковатой поляны.

Я сразу придумал вплетать в лапти проволоку и игра сразу стала зрелищнее. Не удержалось моё «ноу-хау» и двух дней. Меня специально сбили и рассмотрели секрет не скользящих по льду лаптей. Ха-ха… Ну и ладно!

У нас во дворе мы играли в шалыгу и поэтому команда у нас отличалась сыгранностью. Количество игроков в команде варьировалось по количеству пришедших на игру. Просто вожаки набирали себе команду по очереди из тех, что делились, имелись. А мы приходили уже полным и постоянным составом. И мы играли с воротами. Потому, что за воротами двора тренировались. Во дворе места для шалыги не находилось. Да и мяч улетал чёрте куда. Ой! Прости, Господи! Бог знает куда. Ворота подворья и стали нашими первыми футбольными воротами. Такие мы и предложили поставить на льду. И начертили линию, за которую нельзя забегать. А если мяч улетал или «уходил» за линию ворот, его выбивал кто-нибудь из команды. Вратаря я пока поставить не предлагал. Мяч и так с трудом перемещался по «полю».

Во всех своих жизнях мне хоть как-то приходилось играть в футбол. Не на профессиональном уровне, а на «дворовом». В хоккей, да, я мог играть неплохо и даже очень неплохо, а в футбол — так себе.

Здесь мне понравилась сама идея наполнения кожаного шара пером. В шаре имелась прорезь, как у нормального футбольного мяча, и в эту прорезь запихивалась «подушка» с пером, где пера было больше, чем мог вместить шар. И подушку с силой запихивали в шар, постепенно зашивая и утягивая прорезь. Как в наших «старых» мячах резиновую камеру, которую накачивали через резиновый «хвостик-трубку», которую перевязывали ниткой и запихивали под шнуровку. И что удивительно, здешний мяч получался упругим и даже имел некоторую прыгучесть.

Этот футбол дал моему телу то развитие, без которого я страдал и маялся. Правда поиграть удавалось только по воскресеньям, та как дел даже зимой у крестьян было предостаточно. То рыбу ловили, то на охоту ходили, то ложки резали, то плотничали, готовя на лето телеги и починяя другую деревянную рухлядь. Мало кто из взрослых ребят имел много свободного времени и зимнюю обувку. А лапти разбивались буквально после трёх игр.

Но мне и моих одногодок для игрищ хватало. Таких, как я, не особо загружали хозяйскими делами. Однако и зимнюю обувь редко для игр давали. Валенок в этом времени ещё не было. Детишки на «двор» выбегали в поршнях или чоботах. Первые — повыше, вторые, по размеру и форме напоминали тапочки. У всей обуви подошва была плоской кожаной. Только я себе выточил совсем небольшой «каблучок» и самостоятельно приладил к сапогам, выпросив кузнеца сделать мне два супинатора и несколько гвоздочков, которые всё равно пришлось загибать внутри и прокладывать в сапогах стельку. Сапоги лежали мне «на вырост», но после моей модернизации, стали впору. Я напихал в носок мягкой кожи, и ортопедическую стельку с мягкой «высокой» пяткой, а после набивки каблучка, носок у сапожек загнулся.

Наш дворовой сапожник Фрол, что разрешил пользоваться его инструментом и кожей, сильно удивился, увидев как я прилаживаю супинаторы и доклеиваю подошву. К моему удивлению, он всё понял сразу.

— Кхм! Фёдор Степанович, а не дозволено ли и мне будет просить кузнеца сделать такие железки. Тоже хочется попробовать такие сапоги сладить.

— Кому ты их собираешься ладить? — спросил я.

— А, хоть бы и для матушки твоей.

— Для матушки можно. А больше никому! Понятно?

Я показал сапожнику кулак.

— Мы много женских сапог сделаем и на продажу пустим. Им сносу не будет, сапогам нашим. Какая у нас кожа есть?

— Хм! Юфти есть немного. Опойки тож. Сафьяна совсем мало. Персидский товар, привозной. Юфть и опойку сами выделываем, или в Твери закупаем.

— А сафьян почему покупаем у персов?

— Дк… Потому, что сами не делаем.

— А почему сами не делаем?

— Дк… То мне не ведомо. Овцы у них другие, мо быть. У них и шерсть мягче, и кожа. У нас овчина, токма на шубы для простых людишек, а их овчина — на боярские душегрейки.

— Ладно, — подумал я. — Посмотрим, что за юфть?

Про, как делать юфть я знал. Интересно,они её в дёгте вымачивают?

— Вот смотри, режешь из кожи такие блинцы, склеиваешь их рыбьим клеем и кладёшь под спуд. Из толстой кожи вырезаешь подошву, которую нужно сварить и уложить тоже под спуд на вот эту гнутую поверхность, чтобы она приняла её форму. Под мешок с дробом свинцовым или песком. А лучше я тебе пресс сделаю из дерева.

Про правый и левый сапог я тоже пока не стал говорить. Сделаю сам колодки и всё.

Во всех жизнях был у меня лучший друг Олег Выходцев, который шил прекрасную обувь, вот у него я и подсмотрел технологию её изготовления. Подсмотрел и изучил. За столько лет жизни-то. Сам я ничего серьёзного не шил, кроме боксёрских приспособлений: груш и мешков, когда их в магазине было не достать. А тут, похоже, что знания мои должны пригодиться.

Железо было неважное, поэтому я показал кузнецу, как сделать штамп, чтобы на супинаторе получался выдавленный «профиль». Канавка-желобок, не дающая пластинке гнуться. И, да, колодки на мамину ногу я выточил сам, измерив её полноту, длину и ширину. Сначала из липы вырезал, которой на одни сапоги хватит, а потом пусть плотники режут из дуба.

Сапоги носила только знать и не только потому, что они были дорогие. Неудобные они были для носки. В лаптях намного удобнее и ходить и бегать. Я понял это, когда футболом увлёкся.

Знатные женщины: купчихи, в основном, сапоги носили тоже не из-за их красоты, а из-за грязи. И для того, чтобы когда поднимут юбки голые ноги не были видны. Ну, не совсем голые… На ноги женщины надевали «ноговицы». Это, как рукавицы, только наоборот. Чулки, короче.

Вязаные чулки носили и крестьянские жёны зимой. В основном, до колена. Мужики побогаче шили кожаные чулки, на которые надевали лапти или какую другую обувь попроще сапог. Те же самые поршни, например.

Сапоги матери понравились. У них был жесткий задник в который было удобно вставлять пятку с помощью длинной деревянной «ложки», и мягкая стелька с подпяточной прокладкой из мягкой пробковой коры. Дорогие вышли сапоги. По качеству дорогие. Сделанные с любовью. И я действительно любил эту женщину, вскормившую меня грудью. А как её было не любить? Не смотря на мои матрицы с прошлой памятью прожитых жизней, я физически ощущал её своей матерью. Она вызывала во мне теплоту и спокойствие, когда я её обнимал.

Отца привезли на четвёртое лето после его убытия на войну всего израненного. Где-то они попали с дружиной в передрягу и из двадцати отцовских воев выжило только трое. Мне сразу вспомнились слова из песни: «Их оставалось только трое из восемнадцати ребят…»

Отца, скорее всего, привезли домой умирать, потому, что он почти не приходил в сознание, а его сопровождающие имели такие скорбные лица, что когда они прибыли молоко у коров скисло прямо внутри самих коров.

Порублен отец был изрядно. Хуже всего, что у него были перерезаны внешние сухожилия на левом колене. Перерезаны и за то время, что его везли, стали загнивать. С этим я справиться не мог. Воспаление-то я снял и активизировал с помощью лимфы вывод токсинов, но срастить сухожилия так, чтобы нога работала как прежде, я был не в силах. Ну, не хирург я от слова «совсем».

Я часами сидел у лежанки отца и молился. К моему удивлению, молитвы давали мне покой и хороший настрой. Ещё Серапион, когда приезжал в первый раз, сказал мне:

— Молись, глядя себе в сердце. Там Христос.

Я тогда удивился. Всегда полагал, что молятся кому-то наверху. Ведь сказано же, «… иже еси на небесех…». Хм. А Христос, значит, в сердце моём? Интересно…

И, да… Концентрируясь при молении на груди, мне становилось спокойнее. Не то, чтобы я считал, что вера в Христа как-то меня изменит так, что Бог, изменит ко мне отношение. Но тут так полагалось. Где-то взывают к Аллаху и пророку Магомеду, где-то другим богам. И, наверное, там бы я молился иначе. Здесь и сейчас я взывал к Иисусу. И, скажу откровенно, мне кажется, от моих и Варвариных молитв отец выздоравливал быстрее. Все удивились, что он вообще стал выздоравливать после трёх дней страшной горячки. Но не зря я ещё раньше, пять лет назад, укрепил все его внутренние органы, настроив их на ускоренную регенерацию и открыв для этого верхний канал поступления здравы. Так здесь называли «прану».

После недельного «бурления» праны-здравы, которое было необходимо для выведения токсинов и снятия воспаления, во время которого отец метался по лежанке и вскрикивал от болей в кишечнике, который и стал основным, хм, «теолочисиителем», и в мочевом пузыре и почках, в которых я дробил камни, как шахтёр руду, отцу стало легче.

Он открыл глаза в полдень, когда я продолжал молиться. Ведь я всё время проводил с ним и никто не смог убедить меня, что я это делаю зря. Поп из соседнего села прочитал по отцу отходную, которая включала в себя много чего, а заканчивалась молитвой на исход души. Но это произошло в самый первый день, когда отца привезли. А он всё не умирал и не умирал. И вот он открыл глаза. И мы с ним встретились взглядами И улыбнулись друг другу.

— Здрав будь, отец, — сказал я.

— Твоими молитвами, сын. Какой ты у меня большой стал. Вверх приходится смотреть.

— Так ты же лежишь. А лежанка низкая.

— Так и с этой лежанки я на тебя смотрел ранее свысока. Я же у себя в усадьбе?

Я кивнул.

— Совсем не помню, как сюда везли. Как и выжил-то, не пойму. Столько крови потерял…

— Правильно, — подумал я. — У тебя костный мозг настроен на воспроизводство стволовых клеток для регенерации тканей и ускоренную кроветворную функцию, при кровопотере. Вот ты и дожил до нашей встречи.

— Мы с князем Шуйским этим летом напали из Ржева на Витебские земли и ладно там повоевали. Там на нас и напали ляхи, когда мы продуктовый обоз сопровождали. Помню, что ляхов было много, а у меня полусотня всего. Вот и побили нас.

Отец тяжело вздохнул.

— Во мне три стрелы торчало, когда я вдруг приснул. Кхм-кхм… И очнулся уже на волокуше, что уносила с места побоища. И снова отключился.

— Правильно, — подумал я. — Нечего силы терять. Хорошо сработала моя матрица.

Сейчас я своими матрицами не мог управлять на расстоянии, но внедрять их мог. Вот и внедрил в отца и двух его «ближников», что и сами выжили и отцу сгинуть не дали.

— Ничего, отец, с божьей помощью поднимешься.

— Нога болит, — сказал он. — Что с ней? Рубанул топором лях, вот я и упал.

— Нога целая. Хромать будешь.

— Конному хромота не помеха, — усмехнулся отец. — у нас все хромые. Колченогие. Вот и Колычевы.

Я удивился новой версии происхождения нашей фамилии.

— Пойду, мать найду, — сказал я. — Обрадую.

— Надо же… Отец, мать… Совсем взрослый стал. Как с хозяйством нашим? Не бедствуем?

— Слава Богу, тятя. Всего в достатке. Я смотрю за хозяйством. Чай десятый годок…

— Ну-ну, — улыбнулся отец. — Сам назвался, с тебя и спрошу.

Я спокойно посмотрел на отца и тоже улыбнулся.

— Сам назвался, сам и отвечу, — сказал я.