Хозяин антимагии #6

Глава 14

Спустя две недели мой поезд остановился у платформы «Сегежи» в третьем кольце миров, в воздушном секторе.

Железнодорожная станция находилась на одном из самых больших плавающих островов. Здесь, вместо привычного неба, над головой простирался бесконечный океан лазури, усеянный такими же парящими клочками земли, соединёнными между собой висячими мостами из канатов и полированных досок. Эти мосты плавно раскачивались не от ветра, а от постоянного движения островов. Они то плавно поднимались, то опускались и немного ходили из стороны в сторону, словно гигантские поплавки на невидимых волнах.

Железнодорожная станция была объединена с воздушным портом. В двадцати метрах от меня с бетонных платформ, заменявших здесь перроны, стартовали и приземлялись десятки кустарных летательных аппаратов: пёстрые потрёпанные воздушные шары, управляемые одинокими магами воздуха, лёгкие планеры с ненадёжно выглядящими крыльями и даже несколько более солидных, хоть и уступающих нашим, дирижаблей. Воздух гудел от голосов, шипения выпускаемого пара, жужжания лебёдок и гула примитивных моторов со встроенными пластинами стихий.

Едва я сошёл на платформу, как меня почти снёс с ног ликующий Фердинанд фон Цеппелин.

— Кирилл! Наконец-то! — сиял воздухоплаватель широкой улыбкой.

Он схватил мою руку и принялся трясти её с такой силой, словно пытался запустить динамо-машину. Пышные усы Фердинанда задорно подрагивали.

— Мы уж боялись, что вы сможете вырваться только перед самым стартом.

— Привет, Фердинанд! Как тут у вас дела?

— Всё хорошо, готовимся!

Чуть поодаль стояла Мирослава Оболенская. Она сдержанно улыбнулась мне.

— Кирилл Павлович, — мягко сказала девушка, делая небольшой шаг вперёд. — Мы очень волновались из-за того, что произошло в «Яковлевке»… — она не договорила, лишь качнув головой, но я прекрасно понял намёк.

Фердинанд и Мирослава с самого начала знали о масштабах катастрофы, которая готовится тварями в воздушном секторе, и понимали, что от трёх дирижаблей, строящихся там, зависела вся моя операция.

— Здесь, смотрю, пока ещё тихо, — отозвался я, наконец высвободив руку из цепких объятий Цеппелина.

— Тише, чем хотелось бы, — с лёгким укором сказал Фердинанд.

В этот момент к нашей группе подошёл Ефим Алексеевич Черепанов.

— Добро пожаловать, ваше сиятельство. Доложу о текущем состоянии, — мой инженер говорил по делу, без лишних эмоций. — Первый дирижабль, «Гроза», уже на финальной стадии сборки. Завтра к полудню планирую первый подъём для проверки балансировки. Второй, «Ливень», прибыл на станцию вчера вечером, начали разгрузку секций. Третий, «Морось», должен быть здесь завтра к исходу дня. График точный, проблем, по моим расчётам, быть не должно.

Я кивнул.

Цеппелин, всё ещё сияя, хлопнул меня по плечу:

— Кирилл Павлович, размещайтесь у нас! Мы с Милой сняли небольшой домик на краю плато, вид такой открывается — дух захватывает!

Я взглянул на влюблённую пару. Фердинанд бессознательно положил руку на плечо Мирославы, а девушка чуть заметно прижалась к любимому. В этой позе читалась такая естественная, спокойная близость, что я сразу понял: вторгаться в их личное пространство накануне длиной экспедиции было бы неправильно. Да и самому требовалось место, где я мог бы на несколько часов остаться наедине со своими мыслями.

— Благодарю, Фердинанд, но, пожалуй, останусь в своём вагоне, — вежливо отказался я. — Там есть всё необходимое. Ефим Алексеевич, распорядитесь, чтобы его подогнали поближе к сборочной площадке. Хочу быть в эпицентре событий.

В глазах Мирославы мелькнуло понимание, и она чуть кивнула. Цеппелин же на мгновение опешил.

— Конечно, Кирилл Павлович! Сейчас всё устроим! Ваш «отель на колёсах» будет в два счёта переставлен! — кивнул Черепанов.

Следующие дни пролетели в лихорадочном ритме.

Все три дирижабля уже покоились в доке, проходя последние стадии оснащения. «Грозу», «Ливень» и «Морось» набивали содержимым, словно исполинские сигары.

Утром третьего дня ко мне в вагон, как обычно, пожаловали с докладами Цеппелин и Черепанов.

— На всех дирижаблях уже установлены пулемёты и скорострельные пушки, — докладывал Черепанов, сверяясь с заветным блокнотом. — На «Мороси» идут работы по усилению каркаса в кормовой части, выявили небольшую слабину при испытаниях на вибрацию. Устраним к вечеру.

— А я, Кирилл, могу сообщить приятные новости о кадрах, — подхватил довольный Фердинанд. — Все три капитана приняли корабли и приступили к службе.

— Им можно доверить столь большие суда?

— Да, — уверенно кивнул Цеппелин, — они прошли боевое крещение на «Гордости графа».

Я поднял бровь, откладывая в сторону карту колоний.

— Боевое крещение? Я что-то пропустил? Когда это успели?

— Так ещё три недели назад, когда проверяли плато в седьмом круге миров. На обратном пути в шестом круге нарвались на назойливых филантов! Они преследовали нас.

— И как оторвались? — поинтересовался я.

— Да легче лёгкого! — махнул рукой Фердинанд. — На борту было пять сильных магов-воздушников: я, Мирослава и трое будущих капитанов! Вспомнили ваш трюк с высотным струйным течением. Забрались повыше, поймали попутный ветер — и были таковы! Капитаны действовали хладнокровно и слаженно, прямо загляденье!

Я кивнул, мысленно отмечая, что лёгкость, с которой Цеппелин рассказывал об этом, была немного наигранной. Он, как и я, понимал, что любой вылет за пределы безопасной зоны — это риск. Но и отрицать пользу такой практики нельзя.

Обратил внимание, что Черепанов явно хочет что-то сказать, но словно не решается.

— В чём дело, Ефим Алексеевич?

— Да, может, и ни в чём, просто график отгрузки снарядов немного сорван. Ни одного ящика с армейских складов так и не погрузили. Должны были начать с вечера, но интендантская служба тянет резину. Говорят, какие-то формальности.

— Формальности? — переспросил я. — У нас карт-бланш от самого Дмитрия Романова. Какие могут быть формальности?

— Не могу знать, ваше сиятельство, — развёл руками Черепанов. — Там свой устав.

— Что ж, тогда придётся прояснить этот вопрос лично. Проводите меня на склады, Ефим Алексеевич. Посмотрим, что там за формальности такие особенные.

Складской район располагался на соседнем, более мелком плато, соединённом с основным широким, но шатким висячим мостом. Переход по нему был сродни аттракциону. Мост ощутимо покачивался под ногами, а в просветах между досками зияла бездонная пропасть, затянутая облаками.

На складе царила подозрительная тишина. Никакой суеты, никаких грузчиков, перетаскивающих ящики со снарядами.

— В чём дело? — спросил я у старшего по званию, сержанта. — Почему не ведётся погрузка?

— Не могу знать, ваше сиятельство, — пожал тот плечами. — Ждём распоряжения от интенданта Петрушина.

Мне указали на небольшое каменное здание управления складами.

Войдя внутрь, я обнаружил за столом немолодого полковника с аккуратно застёгнутым мундиром и надменным, недобрым взглядом.

— Граф Пестов, — представился я. А вы полковник Петрушин? Меня интересует, почему до сих пор не начата отгрузка артиллерийских снарядов для дирижаблей.

Петрушин медленно поднял на меня глаза, не выражая ни малейшего почтения.

— Граф Пестов, — произнёс он с холодной вежливостью. — Распоряжение о выделении боеприпасов есть. Но фонды не утверждены, накладные не подписаны соответствующими инстанциями. Ваше личное распоряжение, сколь бы весомо оно ни было, не отменяет имперский военный устав. Мы действуем строго по регламенту.

В его глазах читалось глумливое удовольствие.

Это был чистейшей воды саботаж, прикрытый бюрократической волокитой. Карт-бланш от Дмитрия, оказывается, не всесилен. Военный аппарат в колониях — это отдельное государство со своими законами и кланами. Митя, друг, тебе здесь предстоит большая работа.

Понимал, что формально время ещё было.

Снаряды лежали здесь, на складе, и за сутки их можно погрузить. Привлекать для решения этой проблемы Дмитрия, который сейчас «тушил пожар» в колонии «Ярцево», было непозволительной роскошью. Но и оставлять всё как есть — значило поощрять это мелкое вредительство.

Вернувшись в свой вагон, я немедленно сел за телеграфный аппарат. Несколько шифрованных депеш ушло в центральную колонию, Леониду Гурьеву. Ответ пришёл быстрее, чем я ожидал. Лёня, используя ресурсы вокзально-театральной сети, быстро выяснил суть проблемы. Полковник Петрушин оказался двоюродным шурином генерала Воробьёва, которого по приказу Дмитрия повесили на шпиле вокзала в «Екатеринино». Выходило, это была личная месть, возведённая в абсолют бюрократическим идиотизмом.

Мысль о том, чтобы бежать к Дмитрию и просить надавить, вызывала у меня внутренний протест. Я обладал достаточными ресурсами, чтобы решать такие проблемы самостоятельно. Кроме того, я понимал: когда сюда начнут съезжаться патриархи могущественных родов, этот Петрушин в мгновение ока превратится в шёлкового и услужливого чиновника. Но ждать этого момента и надеяться на авось было не в моих правилах.

Решил действовать так, как подсказывал опыт жизни в двадцать первом веке: использовать информационное давление.

Отправил две срочные телеграммы: одну — Смольникову в «Павловск», другую — журналисту Гиляровскому. В них я просил моих «мастеров общественного мнения» немедленно запустить слух о том, что «Величайшая охота» графа Пестова находится на грани срыва из-за саботажа некоего полковника. И попросил, если потребуется, назвать его имя. В мире, где репутация и честь рода значили порой больше жизни, такой удар мог быть смертельным.

На утро четвёртого дня подготовки я сидел в своём вагоне за чашкой крепкого кофе, пытаясь сосредоточиться на сводках, присланных из «Яковлевки». Внезапно дверь распахнулась, и в помещение, словно ураган, ворвался Фердинанд.

— Кирилл! Ты представляешь! — он почти выкрикнул эти слова. — Снаряды отгружают!

Я посмотрел на настенные часы: было без пятнадцати восемь.

— Уже? — удивился я. — Как-то они рано сегодня поднялись.

— Рано? — Цеппелин фыркнул и расхохотался. — Дорогой друг, этот кичащийся своей важностью Петрушин самолично явился к нам на склад в седьмом часу утра! Он руководит отгрузкой! Полковник поставил нам не только положенное, но и сверх нормы, сказал «про запас»! Как ты этого добился? Что ты ему сказал?

Я отставил кофе и медленно откинулся на спинку кресла. Внутри не было ни радости, ни торжества, лишь холодное тягостное чувство. Моя маленькая интрига сработала, причём молниеносно.

Сплетня, пущенная вчера вечером, уже долетела до ушей Петрушина, вероятно, через кого-то из сослуживцев или от родственников, опасавшихся за репутацию семьи. Он испугался. Испугался общественного порицания, испугался гнева сильных мира сего, которые скоро должны прибыть.

Вот она, цена победы в этой игре. Судьба империи висит на волоске, а я вынужден тратить силы и нервы на борьбу с каким-то мелким интриганом, чьи амбиции и желание напакостить оказались важнее тысяч жизней.

— Я ничего ему не говорил, Фердинанд, — тихо ответил я, глядя в окно на медленно проплывающее облако. — Просто дал понять, что его имя может стать известно широкой публике, и не с самой лучшей стороны.

Цеппелин на мгновение замер.

— Ах вот оно что, — прошептал он. — Бюрократия — это чудовище, с которым нельзя сразиться в честном бою.

— С этим чудовищем можно бороться только его же оружием, — мрачно констатировал я. — Сплетнями, намёками и страхом. Самое отвратительное, что это работает. И это печально.

К пятому дню «Сегежа» превратилась в кипящий котёл. Маленькая, когда-то провинциальная колония, теперь напоминала гигантские декорации к оперетте о падении нравов.

Смотреть, как ведут себя сливки имперского общества, было и смешно, и грустно, и откровенно опасно.

Улицы, больше похожие на запутанные лабиринты между каменными домами с островерхими крышами, стали ареной для немых петушиных боёв.

Вот по одной стороне, словно боевой клин, шествует какой-то граф, окружённый свитой из закалённых в боях вассалов и надменных магов-телохранителей. Его взгляд устремлён вперёд, подбородок высоко поднят. А по противоположной стороне, стараясь не смотреть в сторону конкурента, движется не менее пышная процессия заклятого врага — какого-нибудь князя, с родом которого идёт вражда уже не одно поколение.

Они не могли продолжать идти по одной улице: один обязательно сворачивал за угол, чтобы не уронить честь, шагая рядом с противником.

Порой эти процессии намеренно сталкивались на узких висячих мостах, и тогда возникали неловкие моменты. Они играли в гляделки до тех пор, пока одна из сторон с показным презрением не уступала дорогу, прижимаясь к перилам.

Дуэли, пусть и до первой крови, вспыхивали по нескольку раз на дню: за косой взгляд, за неосторожно обронённое слово, за место в лучшей гостинице.

Да, с жильём была настоящая катастрофа. Цены взлетели до небес, в прямом и переносном смысле. Местные жители оказались людьми предприимчивыми: в мгновение ока смекнули, что нашли золотую жилу, и сдавали свои дома, сараи и даже чердаки за баснословные суммы. Какой-нибудь покосившийся домишко с дырявой крышей мог уйти за сумму, составлявшую годовой доход от небольшой деревеньки.

Всюду сновали репортёры из разных газет, пытаясь ухватить очередной скандал или пикантную подробность для утреннего выпуска.

Кульминацией этого балагана стало утро пятого дня, когда я, после бессонной ночи, проведённой за окончательными расчётами, вывесил списки распределения магов по дирижаблям. Три листа, пришпиленные к доске объявлений перед моим вагоном, вызвали бурю, сравнимую разве что с внезапным штормом в воздушном секторе.

Эти списки я составлял с ювелирной точностью, стараясь добиться идеального баланса на каждом дирижабле. Сильнейшие воздушники должны были обеспечивать манёвренность и защиту, маги огня — огневую мощь, маги земли — прочность корпуса. Четвёртый дирижабль, «Гордость графа», отправлялся с моей давно сформированной командой.

Не прошло и часа, как перед моим вагоном выстроилась живая, громко возмущающаяся очередь из знатных особ. Они валом повалили на приём, соревнуясь в знатности, чтобы зайти в кабинет первым.

— Граф Пестов, это неслыханно! — кричал патриарх, маг огня из рода Пламеневых, чьё лицо пылало ярче его собственной стихии. — Вы хотите, чтобы я летел на одном корабле с этим… с этим отродьем из рода Дубовых? Его дед разорил наше имение дважды!

— Ваше сиятельство, честь не позволяет мне делить палубу с теми, кто опозорил наш род столетие назад! — вторила пожилая дама, маг воздуха, чей взгляд мог бы заморозить лаву.

Я сидел за столом, сцепив руки, и слушал этот хор обиженных аристократов.

Внутри всё кипело.

Эти люди думали, что едут на пикник?

Или что я собираюсь устроить турнир за звание самого красивого мага?

Если сейчас пойду у них на поводу и начну перекраивать списки, учитывая вековые обиды, это приведёт только к одному — к развалу операции ещё до её начала. Они будут саботировать друг друга, а не драться с монстрами.

Поток возмущений иссяк, а я так и не проронил ни слова. Поднялся. В вагоне сразу воцарилась полная тишина.

— Господа, — сказал я спокойно. — Я понимаю ваши беспокойства, но завтра… Завтра все всё узнают.

Они смотрели на меня с непониманием. Я не стал ничего объяснять. Лишь молча стоял, провожая каждого взглядом, пока толпа не покинула мой вагон.

Я усвоил урок с Петрушиным. В этом мире, одержимом репутацией, самым действенным оружием был публичный позор.

На следующее утро, в свежем номере местной газеты, я опубликовал списки повторно, не внеся ни одного изменения. Но с коротким предисловием: «Окончательное распределение участников операции „Гиена“. Списки утверждены и изменению не подлежат. Любой, кто считает невозможным служить империи плечом к плечу с другим её верным сыном, имеет право отказаться от участия без объяснения причин».

Тихий намёк был более чем прозрачен: откажешься — и на твой род ляжет клеймо трусов и эгоистов, поставивших личные счёты выше безопасности государства. Я особо не переживал, в резерве было два десятка кандидатов, жаждавших славы и возможности проявить себя.

Давление прекратилось мгновенно. Словно по мановению волшебной палочки.

Ещё раз изучая списки подтвердивших своё участие, я с удовлетворением отметил, что в них значилось и имя князя Горчакова. Старый лис всё-таки решил рискнуть, предпочтя возможную смерть в бою гарантированному позору отсиживания в тылу.

Небольшой кризис наступил вечером, накануне финального собрания участников «Величайшей охоты». В кабинет ворвались Цеппелин и Мирослава. Лицо Фердинанда было багровым от ярости, а Мирослава выглядела смертельно бледной.

— Кирилл, ты слышал? — выпалил Цеппелин. — Трое магов-участников погибли сегодня!

— Как? Где?

— Они решили устроить «разминку»! — с презрением выдохнул Фердинанд. — Наняли каких-то местных охотников и на утлой посудине отправились «пострелять» к границе шестого кольца! Нарвались на виверну! Экипаж разорван, все погибли, кроме одного охотника, который и принёс эту новость.

— Как они посмели? — прошептала Мирослава. — Как они посмели рисковать так глупо, когда уже через день… Кирилл, что же ты будешь делать? Завтра на собрании родственники и друзья погибших будут требовать ответа! Обвинят, что ты не обеспечил безопасность!

Я медленно откинулся в кресло.

Глупость.

Обыкновенная, непробиваемая аристократическая глупость.

— Ничего, — ответил я, глядя в пустоту. — Не буду я ничего делать. Завтра будет собрание. Там этот вопрос и решу.

— Но они же… — начала Мирослава.

— Они ничего не сделают, — перебил я. — Успокойтесь. Всё будет так, как я скажу.

На следующее утро главный зал местной ратуши был забит до отказа. Здесь собралась вся имперская элита, приехавшая на «Величайшую охоту».

Пожилые патриархи — с холодным любопытством. Молодые, но сильные отпрыски знатных родов — с вызовом и высокомерием. Все они ждали, как я буду выкручиваться из скандала с гибелью троих сорвиголов.

Я прошёл на небольшое возвышение и, не дожидаясь, когда стихнут гулкие перешёптывания, начал.

— Господа и дамы! Вы приехали сюда за трофеями, — сделал паузу, давая этим словам проникнуть в сознание. — Поздравляю! Первые три трофея уже доставлены.

В зале воцарилась мёртвая тишина.

— Правда, — ледяным голосом продолжил я, — это головы ваших товарищей. И если вы приехали сюда на пикник, на светский раут со стрельбой по летающим мишеням, то вы ошиблись дверью. Здесь война.

Я обвёл зал взглядом, встречаясь глазами то с одним, то с другим аристократом. Никто не отводил глаз.

— Война — это не дуэль. Это грязная, кровавая, вонючая работа. Если это не для вас… — я снова сделал драматическую паузу, — вот двери. Уходите, пока не поздно.

Никто не пошевелился.

Никто не встал.

Знать проверяла меня на прочность, да. Но присутствующие также понимали железную логику происходящего. Если кто-то сейчас выйдет, его враги, оставшиеся в зале, используют этот поступок, чтобы уничтожить репутацию рода на поколения вперёд. Аристократы были заложниками собственного тщеславия и сословных устоев.

— Операция «Величайшая охота», также известная как «Гиена», — продолжил я уже мягче, но не теряя убедительности, — сожрёт трусов и дураков без разбора. Ей всё равно, какую фамилию вы носите и сколько веков ваш род верой и правдой служит империи. Вы здесь потому, что вы — сильнейшие маги. Ценный, я бы сказал, бесценный ресурс для выживания нашего государства. Ваша сила нужна ему сейчас как никогда.

Я видел, как эти слова находят отклик.

Плечи некоторых расправлялись, во взглядах загорался огонь. Лесть, смешанная с суровой правдой, действовала безотказно.

— Но не рассчитывайте, что враг будет глуп, — предупредил я. — То, что вы увидите в седьмом кольце, это не бездумная орда. Это армия. Нас много, и мы сильны. Но нам предстоит не прогулка, а самая сложная битва в истории колоний. Соберитесь. Настройтесь. Завтра последний день приготовлений. Послезавтра на рассвете мы уходим.

Когда я закончил, в зале не было аплодисментов. Воцарилась тишина, полная уважения и, возможно, даже одобрения.

Я завоевал уважение знатных родов. Они увидели не юного выскочку, а лидера, который знает, что делает. Прошлые успехи в фармацевтике, в строительстве железных дорог, освобождении «Новоархангельска» работали на меня, создавая ореол компетентности.

Те, кто приехал с «большой земли», возможно, всё ещё смотрели на меня свысока, но их меньшинство. Большинство присутствующих жили в колониях, на себе ощущая пользу моих решений.

Покидая зал, я заметил в толпе Ольгу Потоцкую.

Она стояла в стороне, у стены, и смотрела на меня, улыбаясь. Присутствие Оли стало глотком свежего воздуха в удушающей атмосфере интриг и амбиций.

Впереди были последние сутки. Завтра финальные приготовления, а рано утром — отлёт.

Я сидел в гостиной своего вагона, пытаясь читать отчёт Черепанова, но буквы расплывались перед глазами. Напряжение от подготовки давило. Дверь из спальни открылись, и вышла Ольга. Она была босиком, в моей рубашке. Распущенные волосы девушки струились по плечам.

— Всё ещё работаешь? — тихо спросила она, обвивая мою шею руками.

— Пытаюсь, — я отложил бумаги и закрыл глаза, чувствуя её лёгкое прикосновение. — Но, кажется, безуспешно.

— Тогда, может, хватит? — губы Оли коснулись моей шеи. — Хотя бы на несколько часов.

Я больше не вернулся к бумагам. Провёл вечер с ней, стараясь не думать о грядущей экспедиции.

Мы говорили о чём-то простом, отвлечённом. Оля рассказывала о своих наблюдениях за колонией виверн, которых начала приручать. Я рассказывал ей глупые анекдоты из прошлой жизни, заставляя смеяться.

Лежал на спине, а Ольга прильнула ко мне, положив голову на грудь. Я водил пальцами по её спине, чувствуя под тонкой кожей лопатки. Дыхание девушки было ровным и спокойным.

Казалось, мы оба смогли ненадолго отгородиться от всего мира, найдя утешение друг в друге.

Когда я уже начал проваливаться в долгожданный сон, раздался стук.

Нет, не стук — удар. Нетерпеливый, тяжёлый, требовательный. Так стучат, когда за дверью — настоящая беда.

Ольга вздрогнула и прижалась ко мне сильнее.

— Не ходи, — прошептала она.

— Надо, — я аккуратно высвободился из её объятий, накинул на плечи халат и вышел в гостиную.

Подойдя к двери, почувствовал, как в кармане халата нагрелась антимагическая пластина.

Кто-то пытался оказать на меня ментальное давление? Я резко распахнул дверь.

На пороге стояла Соня Романова. Но это была не та язвительная и холодная инквизиторша. Лицо девушки было бледным и полным какой-то смертельной, ледяной серьёзности.

— Ты, — её голос был тихим, но каждое слово вонзалось, как отточенный клинок. — Ты обрёк меня на позор, Кирилл. Отказ Горчакова от брака сделает меня посмешищем для всей империи.

Я почувствовал, как пластина в кармане уже почти раскалилась.

— Вообще-то планировал спасти вас от брака с человеком, который вам противен, — спокойно ответил я. — Теперь он будет сражаться за империю. А у вас появилось время. Время найти другой выход, уладить этот вопрос с отцом или решить его по-другому. Разве не этого вы хотели, когда просили меня о помощи? — я чуть повысил голос в конце фразы.

Соня горько усмехнулась. Её взгляд скользнул за мою спину, вглубь вагона. Я обернулся и увидел в дверях спальни Ольгу. Она стояла, закутавшись в простыню.

Соня задержала на ней взгляд, и в глазах мелькнуло что-то неуловимое… Боль? Ревность? Затем Романова снова посмотрела на меня.

Соня была заложницей собственного происхождения: я понял, что вся язвительность, всё ледяное презрение — это всего лишь щит. Щит от отчаяния.

— Соня, — произнёс я мягко. — Что вы на самом деле хотите? Зачем вы пришли сюда?

Девушка смотрела на меня, её грудь тяжело вздымалась. Казалось, вот-вот она взорвётся — криком или слезами. Но вместо этого Романова сделала резкий шаг вперёд.

— Я пришла… — начала Соня, и её голос на мгновение сорвался, но она с силой выдохнула. — Хочу участвовать в «Величайшей охоте». Включи меня в команду одного из дирижаблей.

Такого поворота я не ожидал.

— Зачем это вам? — искренне удивился я. — Императорской дочери, которая и без того находится в непростой ситуации. Ведь на одном из этих кораблей будет князь Горчаков. Ваш бывший жених. Вы хотите устроить ему представление на глазах у всей империи?

— Именно поэтому! — страстно прошептала она. — Чтобы все они увидели! Чтобы он увидел! Чтобы мой отец наконец понял! Я не вещь, не пешка в его политических играх! Я не буду сидеть сложа руки, пока решается моя судьба. Если я должна сражаться за своё место в этом мире, я буду сражаться. И пусть видят, что я обладаю большей храбростью и силой, чем он! Я докажу, что чего-то стою не как придаток к титулу, а сама по себе!

Я покачал головой, и в глазах Сони тут же вспыхнула ярость.

Желание доказать свою ценность, вырваться из клетки условностей, пусть даже ценой собственной жизни. Это было благородно. И безрассудно до умопомрачения.

— Нет, Соня. Не могу этого позволить.

— Почему⁈ — её голос снова сорвался на крик. — Я сильный маг! Я инквизитор! Я…

— Вы — дочь Императора! — жёстко перебил девушку. — Ваша гибель на этой операции, даже если вы проявите чудеса героизма, будет использована против вашего отца, против Дмитрия, против меня. Это политический риск, на который я пойти не могу. Ваше место не на линии огня, а там, где ваши ум и воля могут принести реальную пользу. Не на поле брани, а за его пределами.

Она смотрела на меня с таким немым обвинением, словно я только что вынес смертный приговор.

— Я ненавижу вас, Пестов, — прошипела девушка. — Вы все одинаковы. Вы все строите свои клетки и называете их заботой или политической необходимостью.

Она резко развернулась и, не сказав больше ни слова, вылетела из вагона, с силой захлопнув дверь.

Через мгновение снаружи донёсся сдавленный, полный ярости крик, в котором я разобрал лишь обрывки проклятий:

— Чтоб ты провалился… в своих интригах… никогда не прощу!

Стоял, глядя на захлопнувшуюся дверь, и чувствовал, как тяжёлый груз ложится на меня.

Я был прав. Разумно, логично, политически грамотно. Но я только что оттолкнул человека, который в отчаянии просил о помощи. И превратил обиженную девушку в смертельно оскорблённого врага.

От Сони Романовой, обладающей властью инквизитора и яростью униженной женщины, теперь можно ожидать чего угодно. И это «что угодно» грозило обернуться серьёзными неприятностями в самый неподходящий момент.