Император Пограничья 7

Глава 11

Приказ прокатился по особняку, проникая сквозь стены особняка в каждую комнату, каждый закуток. Я чувствовал, как древняя сила касается каждого сознания внутри, не оставляя выбора под напором моей воли.

— Ядрёна-матрёна, — выдохнул Коршунов, подходя ко мне. — Вы весь род под корень, боярин?

— Такого ты обо мне мнения? — я вопросительно изогнул бровь.

Родион смутился и отрицательно покачал головой.

Несколько секунд ничего не происходило, а затем входная дверь медленно открылась.

Первыми показались слуги — горничные в чёрных платьях с белыми передниками, лакеи в ливреях, повар в испачканном фартуке. Они выходили неуверенно, озираясь по сторонам, и замирали при виде окровавленных тел во дворе. Одна из служанок зажала рот рукой, сдерживая крик.

За прислугой потянулись члены семьи. Пожилая женщина в тёмно-синем платье — жена Афанасия, судя по возрасту и осанке. Её седые волосы были аккуратно уложены, но лицо искажено горем. Она опиралась на руку молодой женщины лет тридцати — вероятно, жены одного из сыновей.

Следом вышла ещё одна дама лет тридцати в домашнем халате поверх ночной сорочки. Она прижимала к себе мальчика лет десяти, который испуганно косился на меня. За ними показались ещё трое детей — две девочки-подростка и юноша лет пятнадцати, озирающийся на свою мать — миниатюрную блондинку. Последней из дома вышла женщина в летах, одетая в серое платье — жена Никона, если я правильно понимал семейную иерархию.

Все они выстроились полукругом у крыльца, не решаясь приблизиться к телам родственников. В их глазах читался шок, ужас, непонимание. Супруга Афанасия первой взяла себя в руки. Она выпрямилась и шагнула вперед, словно заслоняя собой остальных и беря на себя роль лидера всех оставшихся от рода:

— Что… что вы наделали? — голос дрожал от едва сдерживаемых эмоций. — Зачем?

Я выпрямился, стараясь не показывать усталость. Магический резерв был почти пуст, раны болели, но сейчас нужно было довести дело до конца.

— Ваши мужья, — произнёс я громко и чётко, чтобы слышали все, — совершили преступление против законов княжества. Они организовали массовые убийства беженцев у городских стен. Десятки невинных людей, искавших спасения от Гона, были обмануты, ограблены и расстреляны в старом карьере. Всё ради наживы. Их прислужники, — кивок в сторону окровавленных тел, — пытались убить и моих людей. За такое может быть лишь одно наказание — смерть.

— Ложь! — выкрикнула одна из женщин, та самая в домашнем халате. — Федя никогда бы… Он был благородным человеком!

— Ваш муж лично признался, что знал обо всём и считает жизни простолюдинов ничего не стоящими, — отрезал я. — Прямо здесь, на этом крыльце, за минуту до смерти.

— Даже если это правда, — вмешалась жена Михаила, прижимая к себе сына, — какое вы имели право вламываться в наш дом? Убивать членов нашей семьи? Есть закон, есть суд!

Я усмехнулся. Наивность аристократов не переставала удивлять.

— Боюсь, что ваш клан перешел черту, за которой обычное обращение в суд уже не действует, — спокойно проговорил я. — Ваша семья десятилетиями покупала судей и чиновников. Что же касается закона, то можете считать меня его карающим мечом.

— Вы ответите за это! — юноша сделал шаг вперёд, сжимая кулаки. — Князь узнает! Вас повесят на главной площади!

— Проверьте Эфирнет, — предложил я спокойно. — Прямо сейчас.

Они переглянулись. Жена Афанасия первой достала из кармана магофон — дорогую модель с перламутровым корпусом. Её пальцы дрожали, когда она активировала устройство. Остальные последовали её примеру.

Я уже знал, что именно они там увидят: официальное заявление княжеской канцелярии о раскрытии преступной схемы, информацию о массовых убийствах

Тишина повисла над двором. Я видел, как их лица меняются по мере чтения. Недоверие сменялось шоком, шок — ужасом. Жена Никона выронила магофон, и он с грохотом упал на камни.

— Это… это правда, — прошептала она. — Имена… Там все их имена…

— И в Пульсе то же самое, — добавила одна из девочек-подростков, не отрывая взгляда от экрана. — Везде… Все об этом говорят…

Жена Афанасия медленно подняла глаза на меня. В них больше не было прежней уверенности.

— Князь знал, — констатировала она. — Это не могло произойти без его ведома.

Я никак не отреагировал, но несложно было догадаться, что подобная акция была санкционирована Оболенским.

— Теперь вы понимаете. Это не просто моя личная месть.

Повисла тяжёлая пауза.

Наконец, старшая из женщин снова заговорила:

— Что… что будет с нами? Вы собираетесь убить и нас тоже?

В её словах теперь звучал даже не страх, а обречённость. Она, как самая мудрая и опытная из рода уже поняла, что это было не убийство, а казнь. От неё не укрылась и тишина вокруг поместья, и отсутствие полиции и гвардии.

И так же ей было понятно, что с точки зрения княжеской власти было бы удобно, чтобы род Уваровых просто исчез без следа. Это решило бы кучу проблем: с имуществом клана, с возможной кровной местью, с последующей судьбой выживших. Эта женщина понимала, что для всех за этими стенами, они были уже мертвы. И это бы всех устраивало.

Кроме меня. Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Нужно было сыграть эту карту правильно.

— Есть только один способ для вас выйти отсюда живыми, — произнёс я жёстко. — Все вы, до единого, должны принести магическую клятву. Поклясться не мстить мне, не злоумышлять против меня и моих соратников. Ни действием, ни бездействием. Ни прямо, ни косвенно.

В толпе поднялся возмущённый ропот, переходящий в пронзительный гвалт. Требовать подобного у родственников убитых — жестоко, но это единственный способ сохранить им всем жизни.

В моей голове пронеслась горькая мысль. Эта клятва нужна была не столько для моей безопасности, сколько для их собственного выживания. Я слишком хорошо знал, как работает кровная месть. Сегодняшние дети через десять-пятнадцать лет придут за моей головой, движимые долгом чести и памятью об отцах.

Либо найдутся доброжелатели, которые подскажут, куда им надо направить свои усилия.

И мне придётся их убить. Всех до единого. Магическая клятва была единственным способом разорвать этот порочный круг.

Однако они не должны были знать о моих истинных мотивах. Пусть думают, что я забочусь только о собственной шкуре. Это давало мне рычаг давления — они не знали, что князь удовлетворился бы устранением только мужчин рода.

Не знали, что я не подниму на них руку даже в случае отказа. Если они выберут месть — что ж, это их право. Я дам им шанс уйти, а дальше… дальше будь что будет.

Некоторые черты не имеет права переступать даже император, если хочет оставаться человеком. Потому что обстоятельства переменчивы, но принципы — никогда.

Жена Афанасия впилась в меня пытливым взглядом, словно пыталась прочесть мысли. Я сохранял каменное выражение лица, мысленно молясь Всеотцу, чтобы она приняла правильное решение. Мне действительно не хотелось через несколько лет охотиться на подросших детей Уваровых.

Наконец она выпрямилась и повернулась к остальным.

— Мы принесём клятву, — объявила она безапелляционным тоном.

— Мама! — возмутилась жена Фёдора. — Как вы можете…

— Молчать! — рявкнула старшая Уварова с такой силой, что все вздрогнули. — Неужели вы до сих пор не поняли? Мы все знали или догадывались, чем занимаются наши мужья. Знали и молчали, потому что это давало нам безбедную жизнь. Роскошь, драгоценности, власть — всё это было оплачено чужой кровью.

Она перевела взгляд на жену Никона.

— Лена, твоя дочь — единственная из всей семьи, кто осмелился выступить против. И где она теперь? В монастыре, за толстыми стенами, потому что посмела иметь совесть.

Мать Варвары опустила голову, не в силах возразить.

— А теперь, — продолжила вдова Афанасия, — похоже, сам Господь требует, чтобы мы заплатили по счетам. Так что все принесут клятву. Это не обсуждается.

Я воспользовался паузой, чтобы подойти к телам убитых. Их жезлы валялись рядом — сломанные, но всё ещё содержащие остатки Эссенции. Я поднял обломки скипетра Афанасия, нашёл треснувший кристалл внутри. Энергия была нестабильной, готовой рассеяться, но её ещё можно было использовать.

Сосредоточившись, я вытянул остатки силы из мёртвых артефактов. Тёплая волна прошла по телу, частично восполняя опустошённый резерв. Меньше, чем хотелось бы, но лучше, чем ничего.

Члены семьи выстроились в линию. Первой подошла сама вдова патриарха и выслушала инструкцию. После чего протянула руку, и я сделал небольшой надрез на её ладони своим клинком. Кровь выступила алыми каплями.

— Я, Антонина Петровна Уварова, — начала она твёрдым голосом, — клянусь своей кровью и магией не злоумышлять против Прохора Платонова. Не причинять вреда ни ему, ни его соратникам. Ни действием, ни бездействием. Ни прямо, ни косвенно. Да будет эта клятва нерушима до конца моих дней.

Магия клятвы вспыхнула между нами — древняя сила, старше любых законов. Я почувствовал, как невидимые нити связывают нас, делая предательство невозможным.

Следующей подошла жена Фёдора, потом — вдова Никона, затем супруга Михаила. Дети следовали за матерями — испуганные, но послушные. Даже тот юноша, что грозил мне виселицей, произнёс слова клятвы, хоть и сквозь стиснутые зубы, после чего плюнул мне под ноги.

Последними клялись слуги. Они явно не понимали, почему их заставляют это делать, но подчинялись из страха.

Когда ритуал был завершён, я убрал меч в ножны. Усталость навалилась с новой силой, но я заставил себя стоять прямо.

— Теперь слушайте внимательно, — обратился я к собравшимся. — Вы можете забрать всё, что захотите. Любое имущество, любые вещи, любую технику. Люди князя будут здесь к утру. К этому моменту вам стоит покинуть город.

— Вы… вы собираетесь разграбить наш дом? — с возмущением воскликнула одна из женщин. — Мало вам крови, так ещё и…

— Я не возьму из вашего дома ни единой вещи, — перебил я. — Ни монеты, ни булавки. Я пришёл сюда восстановить справедливость и покарать виновных, а не наживаться на чужой беде. Всё имущество будет конфисковано людьми князя. Поэтому у вас есть несколько часов, чтобы собрать то, что дорого. Драгоценности, документы, памятные вещи — берите всё, что сможете унести. Вам сейчас понадобятся любые средства.

Они переглянулись, явно не ожидая такого поворота.

— Вам есть куда отправиться? — спросил я.

Женщины снова переглянулись. Наконец Елена неуверенно произнесла:

— Да. У нас есть дальняя родня в Твери. Они… они примут нас.

Я кивнул. Хотя бы что-то. Не придётся думать, куда пристроить вдов и сирот.

В гараже поместья, чьи ворота оказались уничтожены бушевавшей магией, виднелись несколько машин — семейство Уваровых могло себе позволить приличный автопарк. Остатки рода смогут безопасно добраться до Твери, а не тащиться пешком по дорогам Пограничья с детьми и скарбом.

— Тогда советую поторопиться. Ночь не будет длиться вечно.

Развернувшись, я направился прочь. Мои люди молча последовали за мной. Коршунов поддерживал хромающего Карпова, Гаврила помогал Евсею. Михаил и Ярослав несли тела погибших — Медведева и Лося завернули в найденную во дворе мешковину, которой укрывали клумбы.

У ворот я обернулся. Члены семьи Уваровых всё ещё стояли во дворе среди тел, словно не веря в реальность происходящего.

— Варвара, — окликнул я. — Дочь Никона. Где она?

Елена вздрогнула.

— В Покровском монастыре, в пятнадцати километрах отсюда. Но она не может…

— Передайте ей, — перебил я, — что она свободна возвращаться, если захочет. Её отец мёртв, и никто больше не имеет власти держать её взаперти.

Не дожидаясь ответа, я вышел за ворота. Позади остался разорённый дом некогда могущественного рода. Впереди ждала ночь, полная неизвестности.

Мы погрузились в машины — раненых в мой Бурлак, остальных в старый автомобиль Коршунова. Мотор взревел, и мы покатили по пустынным улицам Сергиева Посада. В сторону представительства Угрюма, где можно было перевести дух и подумать о последствиях сегодняшней ночи.

Род Уваровых перестал существовать. Остались только женщины, связанные клятвой, и память о том, что бывает с теми, кто забывает о человечности в погоне за властью и богатством.

Бурлак мягко покачивался на неровностях мостовой. За окном проплывали тёмные фасады домов Сергиева Посада — город спал, не подозревая о кровавой драме, разыгравшейся в особняке Уваровых.

Машина Коршунова с ранеными уже скрылась за поворотом, направляясь к княжеской лечебнице.

Я откинулся на сиденье, чувствуя, как усталость накатывает волнами. Железная кровь ещё удерживала внутренние повреждения, но организм требовал отдыха.

Коршунов сидел рядом, глядя в окно. Его жёсткое лицо в свете фонарей казалось вырезанным из камня. Только едва заметная улыбка в уголках губ выдавала его состояние.

— Ну что, Родион, — начал я, нарушая тишину. — Один из трёх вычеркнут. Как ощущения?

Разведчик хмыкнул, не отрывая взгляда от пейзажей.

— Знаете, Ваше Благородие, я столько лет мечтал об этом моменте. Представлял, как буду смотреть в глаза Афанасию, когда жизнь будет покидать его тело. Как скажу ему всё, что думаю о его роде, о его методах, о том, как он выкинул меня на улицу, словно отработанный материал.

Он помолчал, поворачивая на перекрёстке.

— А теперь, когда это случилось… Пустота какая-то. Не то чтобы разочарование, но и удовлетворения особого нет. Будто ждёшь праздника годами, а когда он приходит — обычный день как день.

Я понимающе кивнул. Месть редко приносит то облегчение, которого от неё ждут.

— Жалеешь, что не сам его прикончил?

— Да нет, — Коршунов покачал головой. — Я своё получил. Видел, как этот напыщенный индюк корчился от бессилия, когда вы его сыновей покрошили. Видел, как рухнула вся его спесь, когда понял, что деньги и связи не помогут. Этого достаточно.

Он раскурил трубку, приоткрыв окно.

— Знаете, что самое забавное? Я ведь не из-за увольнения на них зуб точил. Плевать мне на работу — нашёл бы другую. Точнее, нашёл бы, если бы они не использовал свои связи, чтобы лишить меня возможности работать в этой сфере. Дело в принципе было. Эти выродки считали, что могут с людьми как с вещами обращаться. Использовал — выкинул. Не угодил — растоптал. А то, что у человека может быть честь, достоинство — это для них пустой звук. Да что говорить, он собственную дочку не пожалел. Хотел её за Громова выдать, а та в итальянца нашего влюбилась… Что это за отец, который родную кровинку воспринимает, как товар для выгодной продажи?..

Я прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний бой. Афанасий Уваров даже перед смертью не понял, за что умирает. Для него убийство полусотни беженцев было чем-то незначительным, бытовой необходимостью.

— Они искренне не понимали, — сказал я. — Фёдор удивился, что я вломился к ним из-за «какой-то черни». В их картине мира простолюдины — это расходный материал, не более.

— Вот именно! — Коршунов с чувством ударил ладонью по колену. — И ведь не только Уваровы такие. Половина аристократии так думает. Может, не все до убийств доходят, но отношение то же самое. Мы для них — говорящий скот.

Мимо промелькнул ночной патруль — четверо полицейских с фонарями и оружием. Они проводили нашу машину настороженными взглядами, но останавливать не стали.

— У тебя ещё двое в списке остались, — напомнил я. — Генерал Карагин и агент Рубцов.

Коршунов усмехнулся — резко, зло.

— О, эти фрукты покрепче Афанасия будут. Карагин — старый лис, за двадцать лет службы в контрразведке столько грязи на всех собрал, что его пальцем не тронешь. А Рубцов… Эта сука после того, как мне ногу взрывом оторвало, ещё и издевался. Прислал письмо в духе: «Что, Коршунов, допрыгался? Теперь на одной лапе скакать будешь, как цирковая собачка».

В его голосе прорезалась такая ненависть, что в салоне словно похолодало.

— Когда-нибудь я до них доберусь. Может, не завтра и не через год, но доберусь. Только вот одного Афанасия мало оказалось. Думал, хоть чуть легче станет, а внутри всё та же пустота. Как была дыра в душе, так и осталась.

Я повернул голову, внимательно глядя на разведчика.

— А может, дело не в них? Может, дыра не от того, что они сделали, а от того, что ты потерял?

Коршунов бросил на меня быстрый взгляд.

— В смысле?

— Ты же не просто ногу тогда потерял. Карьеру, положение в обществе, веру в справедливость. И сколько негодяев ни убей — это не вернётся. Новую жизнь строить надо, а не только старые счёты сводить.

Разведчик задумчиво поскрёб щетину на подбородке.

— Может, вы и правы, боярин. Только вот привычка — вторая натура. Двадцать лет в контрразведке научили всё раскладывать по полочкам: вот враги, вот цели, вот задачи. А как по-другому жить — не научили.

Мы свернули в переулок, где располагалось представительство. Впереди показались знакомые ворота.

— Знаете, вы, пожалуй, правы насчёт новой жизни, — продолжил Коршунов. — Я это и сам начинаю понимать. Месть — она как наркотик. Думаешь, ещё одна доза — и полегчает. А на деле только глубже затягивает.

Я припарковал машину у ворот и заглушил двигатель.

— Если так подумать, — разведчик затушил трубку, — ваша идея с представительством, с разведкой и агентурой в соседних городах — это ведь строительство нового. И мозги мои старые на что-то полезное идут, не только на то, чтобы планы мести вынашивать.

Я улыбнулся, открывая дверцу.

— Вот и славно. А Карагина с Рубцовым… Что ж, если судьба сведёт — посмотрим. Но не стоит всю жизнь на это тратить.

Коршунов вылез и захромал к дверям. В свете фонаря над воротами его лицо казалось изрытым глубокими тенями.

— Буду строить новое… Но если эти двое под руку попадутся — пощады не ждите. Некоторые долги кровью платятся, и точка.

Я кивнул. Не мне было судить человека за желание справедливости. В конце концов, я сам только что вырезал верхушку целого рода за их преступления.

— Понимаю. Главное — не дай этому желанию тобой управлять.

— Постараюсь, — буркнул собеседник.

Он помолчал, глядя в ночное небо.

— Только вот Медведев с Лосевым… Хорошие были ребята. Профессионалы. Таких теперь днём с огнём не сыщешь.

— Позаботимся об их семьях, — пообещал я. — И достойно похороним.

— Вот за это отдельное спасибо, — кивнул разведчик. — А пока можно и отдохнуть, боярин. Вы на ногах еле держитесь, хоть и стараетесь не показывать. Завтра разберёмся со всеми делами.

Мы направились к воротам. Охранник, узнав нас, поспешно отпер замок. Внутри представительсва горели светильники, в окнах первого этажа мелькали силуэты — видимо, Листратова с Савельевым всё ещё занимались беженцами.

Я подошёл к двери, но обернулся на пороге.

— Родион. Насчёт пустоты в душе… Ты на правильном пути с представительством и разведсетью, но нужна не только работа. Попробуй найти кого-то, ради кого захочется жить, а не только то, за что готов умереть. Может, тогда и полегчает.

Коршунов задумчиво кивнул.

— Попробую, Ваше Благородие. Хотя в моём возрасте новые привычки приживаются туго. Но попробую.

С этими словами мы расстались. Я вошёл в представительство, оставив разведчика во дворе. Может быть, сегодняшняя ночь стала не только концом рода Уваровых, но и началом новой главы в жизни Родиона Коршунова. Время покажет.

Утро выдалось серым и дождливым. Я стоял на улице возле представительства, наблюдая, как беженцы грузятся в кузов грузовика. Тридцать человек с нехитрым скарбом — узлы, мешки, котомки. Та самая пожилая женщина в рваной шали, что первой согласилась ехать со мной вчера ночью, устроилась у борта, прижимая к себе потёртую кошёлку.

— Воевода, — подошёл ко мне Михаил, один из бойцов спецназа. — Разрешите обратиться?

Я кивнул, отхлёбывая горячий чай из керамической кружки. Ночь практически без сна давала о себе знать, но дел ещё оставалось немало.

— Некоторые из спасённых говорят, что у них остались припасы в деревнях. Мука, крупа, солонина. Не смогли забрать, когда к городу бежали.

Я перевёл взгляд на беженцев. Конечно, люди не с пустыми руками из домов уходили. Наверняка прихватили самое ценное, а продовольственные запасы пришлось бросить — не до того было, когда Бездушные по пятам.

— Где именно? — уточнил я.

— В основном в Вихрево и Новосёлках. Это километров 12–15 на юг, по дороге на Угрюм.

Я задумался. Продовольствие сейчас на вес золота, особенно перед Гоном. Бросать добро, которое может спасти жизни, было бы преступной расточительностью.

— Хорошо, — решил я. — Половина людей пусть остаётся здесь, в представительстве. Савельев с Листратовой присмотрят, накормят. За ними приедет второй грузовик из Угрюма. Я распоряжусь. А первый поедет по деревням с жителями тех мест, заберёт припасы.

Михаил кивнул и пошёл организовывать разделение. Люди заволновались — никому не хотелось оставаться в чужом месте, все рвались поскорее в безопасный острог. Пришлось вмешаться лично.

— Слушайте сюда, — повысил я голос. — Сейчас половина остаётся ждать следующую машину. Кто поедет забирать припасы — получит их обратно в Угрюме. Кто остаётся — будет накормлен и напоен здесь. Никого не бросим, всех довезём. Даю слово!

Вмешательство подействовало. Около дюжины человек, пришедших из дальних краёв, куда не получится отправить машину, согласились остаться, остальные полезли обратно в кузов. Я подозвал Ждана, своего водителя — крепкого мужика лет сорока с неровной щетиной.

— Заедешь в две деревни. Тебе покажут дорогу. Пусть люди заберут свои припасы. Охрана с вами — Михаил и Ярослав. Без глупостей, быстро собрались и назад. По деревням не шастать, Бздыхи могут поджидать.

— Понял, Ваше Благородие, — кивнул водитель. — Мигом обернёмся.

Грузовик взревел мотором и покатил прочь. Я достал магофон и набрал номер Трофимова. Представитель князя ответил на третий гудок.

— Доброе утро, Прохор Игнатьевич. Как себя чувствуете после ночных приключений?

— Нормально, — ответил я, хотя рёбра до сих пор ныли. — Владимир Сергеевич, нужна услуга. Вчерашние беженцы, которых в карьер свезли — с них же деньги брали за проход в город. По двадцать-тридцать рублей с человека.

— Да, помню. Мерзкая история.

— Так вот, эти деньги нужно вернуть людям. Они последнее отдавали.

В трубке послышался вздох.

— Боярин, вы же понимаете, что те деньги давно по карманам разошлись? Суходолов с подельниками всё раздербанили. Мы пока не все концы отыскали.

— Так уж ничего и не нашли? — не сдавался я.

— Хм, — Трофимов помолчал, — вообще-то, при обыске кабинета Никона действительно нашли сейф с общаком. Довольно приличная сумма — тысяч пять, если не больше. Князь распорядился использовать эти средства для компенсаций пострадавшим.

— Вот и отлично. Я передам людям.

— Без проблем. Привезу… скажем, тысячу рублей? Хватит?

Я прикинул в уме. Тридцать человек, даже если каждому по тридцать рублей вернуть — девятьсот. С запасом.

— Более чем. Спасибо, Владимир Сергеевич.

— Не за что. Кстати, Его Светлость просил передать благодарность за вчерашнее. Чисто сработали, без лишнего шума.

— Передайте князю, что я просто сделал, то что должен.

— Передам. Деньги привезу через час-полтора, как раз успею до вашего отъезда.

— Хорошо. К слову, Уваровы покинули город? Вы не стали им чинить препятствий?

— Да, на рассвете выехали за стены. Его Светлость велел их не трогать. После пережитого позора им теперь в нашем городе никто руки не подаст.

Я отключил связь и направился к Савельеву. Тот хлопотал на складе, проверяя утренние поставки.

— Никита, дело есть.

— Слушаю, Ваше Благородие, — управляющий отложил бумаги.

— Во-первых, нужно закупить продовольствия. Много. Мука, крупы, солонина, масло — всё, что долго хранится. Понимаю, цены подскочили перед Гоном, но это необходимо.

Собеседник задумчиво поскрёб переносицу.

— Цены действительно кусаются. Мука подорожала вдвое, мясо — втрое. Но достать можно, у меня есть связи среди оптовиков.

— Отлично. Вот, — я достал из кармана чековую книжку и торопливо заполнил бумагу. — Три тысячи рублей. Закупай всё, что найдёте: крупу, солонину, муку, вяленую рыбу и так далее. Грузовик вернётся из деревень, заберёт продукты в Угрюм.

— Будет сделано. А во-вторых?

— Во-вторых, организуй закупку топлива. Бензин, солярка — для всего нашего транспорта. Тоже с запасом, во время Гона поставки прекратятся.

— Понял. Займусь немедленно.

— И главное, — я понизил голос. — С Анной Павловной продолжайте вербовку у городских ворот. Ежедневно. Предлагайте людям честные условия — кров, защиту и работу в обмен на труд. Грузовики будут курсировать между Угрюмом и городом регулярно.

Савельев кивнул с пониманием.

— Не извольте беспокоиться, Ваше Благородие. Организуем всё в лучшем виде. Люди сейчас сами просятся — страх перед Гоном, сами понимаете.

Я хлопнул управляющего по плечу и пошёл собирать своих бойцов. Гаврила уже ждал у «Бурлака», проверяя оружие. Евсей тоже был там, несмотря на вчерашнее ранение — целители привели его в норму.

Через час, как и обещал, прикатил Трофимов. Представитель князя лично передал мне увесистый свёрток с деньгами.

Я тут же отсчитал половину и передал Листратовой.

— Когда все беженцы соберутся, раздайте им. По тридцать рублей на человека — это компенсация за украденные деньги. Записывайте, кто сколько получил, для отчётности.

Секретарша приняла деньги с поклоном.

— Всё будет исполнено в лучшем виде, Ваше Благородие.

Наконец, все дела в городе были завершены. Я сел за руль «Бурлака», бойцы расселись по местам. Мотор взревел, и мы покатили к воротам Сергиева Посада.

Стража на выезде проверяла документы формально — весть о ночных событиях уже разнеслась, и моё имя стало ещё более известным.

Дорога до Угрюма предстояла долгая — почти три часа езды. Я вёл машину на умеренной скорости, экономя топливо и прислушиваясь к работе двигателя. Бурлак был хорошей машиной, но не сравнить с уничтоженным Муромцем. После Гона нужно будет отправить кого-то в Муром и приобрести замену.

За окнами тянулись поля и перелески. Мирный пейзаж обманчиво спокоен — где-то там, в глубине лесов, уже собирались Бездушные, готовясь к Гону. Оставалось всё меньше времени на подготовку.

Гаврила дремал на заднем сиденье, Евсей сидел рядом со мной, поглядывая на дорогу.

— Ваше Благородие, — начал он после долгого молчания. — А правда, что князь сам приказал Уваровых того?

— Правда, — кивнул я, не отрывая взгляда от дороги.

— Надо же… А я думал, аристократы друг друга не трогают. Вроде как круговая порука.

— Бывает и трогают, когда совсем зарываются. Уваровы перешли черту.

Евсей помолчал, переваривая информацию.

— Жалко Медведева с Лосём. Хорошие мужики были.

— Да, — согласился я. — Жалко.

Больше мы не разговаривали. Каждый думал о своём. Я — о предстоящем Гоне и тысяче дел, которые нужно успеть. Бойцы — наверное, о доме и близких.

Дождь прекратился, и солнце поднималось всё выше, разгоняя утренний туман. День обещал быть ясным. Хорошая погода для дороги, плохая для размышлений — слишком уж контрастировала с тем мраком, что надвигался на Пограничье.

Бурлак преодолел очередной пологий поворот лесной дороги, и вдруг прямо на пути я увидел странную фигуру. Слишком высокую и худую, чтобы быть человеческой.

Я ударил по тормозам.

— Твою мать! — вскрикнул рядом Евсей. — Бздых!