Император Пограничья 7

Глава 21

Внедорожник подпрыгнул на очередной выбоине, и Ярослава невольно прижалась плечом к сидящему рядом Прохору. Воевода даже не повернул головы, продолжая вглядываться в темноту за лобовым стеклом. Водителем был неизвестный ей пиромант, один из спасённых в недавней схватке магов. В салоне пахло порохом, кровью и чем-то горьким — остатками магии смерти от убитых Бездушных. Двигатель надсадно ревел, пробираясь по лесу.

Княжна поспешно отодвинулась, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

«Что за ребячество», — одёрнула она себя, но взгляд против воли скользнул к профилю Платонова.

Увиденное на поляне в Копнино не выходило из головы. Металлический элементаль, вихрь из тысяч смертоносных осколков, абсолютный контроль над полем боя… Технически она превосходила его — Мастер второй ступени против Мастера первой. Формально её магический резерв был больше, техники совершеннее, опыт богаче. Но то, что продемонстрировал Прохор…

Ярослава закрыла глаза, восстанавливая в памяти картину битвы. Её собственные воздушные смерчи были точны и эффективны — годы тренировок в родовом поместье не прошли даром. Отец нанимал лучших наставников, не жалея денег на обучение единственной наследницы. Она помнила бесконечные часы медитаций, оттачивание контроля над малейшими потоками воздуха, изнурительные спарринги с другими аэромантами.

Но заклинания Платонова… В них была какая-то первобытная мощь, грубая сила, помноженная на идеальную эффективность. Он не тратил ни капли энергии впустую, каждое движение было выверено до миллиметра. Словно опытный полководец, привыкший командовать армиями, а не её сверстник.

Всем вокруг это казалось естественным и привычным. То что Прохор видит всю картину боя целиком. Что успевает и отдавать распоряжения, и лично оказываться на самых важных и опасных участках. Что его люди подчиняются лидеру беспрекословно, действуя словно продолжение его воли.

Она, выросшая в семье аристократа, полководца и мага. С юношеских лет выбравшая воинскую стезю, а затем судьбу наёмника. Привыкшая командовать и брать на себя ответственность за других людей. Только она могла в полной мере оценить, какой высочайший уровень лидерства демонстрировал этот молодой провинциальный воевода.

Она покосилась на его руки, спокойно лежащие на коленях. Мозолистые, с множеством мелких шрамов — руки воина. Вспомнилось, как во время состязания он разоружил и одолел её. Не магией — чистым фехтованием. Движения были настолько быстрыми, что она едва успевала следить за клинком.

В той дуэли боярин читал её движения, словно открытую книгу. В памяти всплыло, как в решающий момент он перебросил саблю в левую руку — движение настолько естественное, будто воевода всю жизнь фехтовал обеими руками. Как его правая рука перехватила её запястье — не грубо, но с железной неотвратимостью. И этот взгляд — спокойный, внимательный, без тени злорадства или превосходства. Просто признание её мастерства и демонстрация своего.

Странное чувство зародилось где-то в груди. Не страх, нет. Скорее… признание? Уважение? Что-то более глубокое и тревожное.

Ярослава встречала множество сильных мужчин. Магистры в Академии, опытные воины в отцовской дружине, аристократы-дуэлянты на светских приёмах. Но все они были старше, опытнее, занимали устоявшееся положение в обществе. С ними легко было держать дистанцию, видеть в них наставников или потенциальных союзников, не более.

Прохор был другим. Ровесник, выходец из Пограничья, без невообразимых титулов и регалий. И при этом — прирождённый лидер, перед которым склоняли головы закалённые бойцы. Человек, превративший захудалую деревню в неприступный острог. Маг, чьи заклинания заставляли её, потомственную аристократку с безупречным образованием, чувствовать себя… недоучкой?

«Нет», — резко одёрнула себя княжна. — «Не недоучкой. Просто он другой».

Воспоминание всплыло неожиданно — ей было девятнадцать, третий год службы в тверском отделении Стрельцов. Молодой лейтенант из местного гарнизона начал за ней ухаживать. Обходительный, из хорошей семьи, с перспективами продвижения по службе.

Ярослава тогда почти поддалась. После трёх лет одиночества, после потери всего, что было дорого, внимание порядочного человека казалось спасением. Она даже начала представлять другую жизнь — может быть, простую, но спокойную. Без крови, без постоянной борьбы за выживание.

Но однажды за выпивкой лейтенант проговорился. Рассказал, как его отец служил при дворе в Ярославле и был среди тех, кто поддержал Шереметьева. Как получил за это богатые земли из конфискованного имущества бывших князей. Он не знал, кто она на самом деле, но его слова о том, что «старый князь сам виноват — надо было уметь договариваться с нужными людьми», прозвучали как удар под дых.

Ярослава без объяснений оборвала с ним все отношения той же ночью. Не стала мстить — парень был не виноват в грехах отца. Но с тех пор дала себе слово: никаких привязанностей, пока Шереметьев жив. Пока кровь её семьи не отомщена. Любовь — это слабость, которую она не может себе позволить.

Однако сейчас, сидя рядом с Прохором в тесной кабине внедорожника, она ловила себя на странных мыслях. Что было бы, если бы она встретила его в другое время, в другом месте? Если бы не висел над ней долг крови, не жгла душу жажда мести?

«Он бы не взглянул на тебя дважды, — цинично подсказал внутренний голос. — Да, ты создала Северных Волков, но разве это сравнится с тем, что сделал он? Превратил деревню в крепость, объединил округу, противостоит могущественным врагам. А ты? Наёмница с громким титулом. Твои люди следуют за тобой из-за денег и репутации отряда, а его — готовы умереть по одному слову. Ты в командира играешь, а он им и является».

Это было неправдой, и где-то в глубине души княжна это понимала. Её Волки шли за ней в огонь и воду не из-за денег. Она знала каждого по имени, помнила их жён и детей, лично навещала раненых и семьи погибших. Половину заработанного тратила на лучшее снаряжение и лекарей для своих людей, следила, чтобы вдовы и сироты получали достойное содержание. Ни разу за пять лет не послала бойцов туда, куда не пошла бы сама.

Это создало нечто большее, чем просто наёмный отряд — это создало семью, готовую убивать и умереть друг за друга.

И всё же рядом с Прохором все её достижения казались… незначительными. Словно она всю жизнь гордилась умением разжигать костёр, а потом встретила человека, повелевающего огненными бурями.

Да и в глазах Платонова она видела уважение, когда сражалась плечом к плечу с его людьми. Слышала одобрение в голосе, когда озвучивала свои идеи по усилению фортификаций. Чувствовала… что-то ещё, неуловимое, когда их взгляды встретились там, в самом первом сражении.

Машина резко затормозила, вырывая из размышлений. Впереди показались огни Угрюма.

— Приехали, — коротко бросил Прохор, первым выпрыгивая из кабины.

Ярослава смотрела, как он отдаёт распоряжения, организует разгрузку раненых, контролирует доставку собранного Лунного покрова. Каждое движение выверено, каждое слово — на своём месте. Командир и лидер в своей стихии.

Отец был похож — та же спокойная уверенность, та же способность одним словом вселить веру в победу. Но даже отец не обладал этой… силой. Прохор не играл в князя — он им был, даже без титула и земель.

«Я могла бы ему подчиниться», — мелькнула предательская мысль, и княжна почувствовала, как пылают щёки. — «В бою и… не только».

Сердце пропустило удар, а по спине пробежала дрожь. Засекина стиснула кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль отрезвляла, возвращала контроль.

Она резко мотнула головой, отгоняя наваждение. Нельзя. Глупо. Опасно. У неё есть цель, и эта цель — не романтические грёзы.

И всё же…

Ярослава вспомнила о долге. Танец, который она проиграла в споре. Тогда, в пылу соревнования, это казалось досадной мелочью. Сейчас же мысль о том, что придётся танцевать с Прохором, кружиться в его руках под музыку…

Княжна поймала себя на том, что улыбается.

«Один танец, — пообещала она себе. — Всего один, а потом — обратно к делам».

Но даже произнося эти слова в мыслях, Ярослава знала, что обманывает себя. Потому что впервые за долгие годы потребность в отмщении не занимала все её мысли. Впервые появилось что-то, ради чего хотелось жить, а не только выживать. И это пугало её больше любого врага.

А перспектива танца с молодым воеводой не казалась такой уж неприятной обязанностью.

Скорее наоборот.

Вокруг царила суета — возвращение колонны, разгрузка раненых, громкие голоса бойцов, рассказывающих о бое. Но в моей голове звенела тишина. Я стоял во дворе острога перед двумя накрытыми плащами телами и не слышал ничего, кроме этого проклятого звона. Михаил Сурков и Пётр Ивашин — оба из числа первых дружинников, пришедших ко мне ещё в начале весны. Они прошли Мещёрское капище, выжили во время нападения польских наёмников, и вот теперь их земной путь окончился на поляне рядом с Копнино…

— Кто-то должен сказать их семьям, — тихо произнёс стоящий рядом Борис.

— Я сообщу, — ответил я, не отрывая взгляда от погибших. — Это моё бремя.

Первым я навестил дом Сурковых. Небольшая изба на окраине Угрюма, аккуратный огород, дымок из трубы. Анна открыла дверь, и по моему лицу всё поняла. Её руки дрогнули, схватились за косяк.

— Михаил? — выдохнула она.

— Он погиб как герой, защищая товарищей, — сказал я, глядя ей в глаза. — Если бы не он, мы бы потеряли больше людей.

Женщина медленно осела на порог. Из-за её спины выглянули двое детей — мальчик лет десяти и девочка помладше.

— Папка? — тихонько спросил мальчишка, и в его голосе уже звучало понимание.

Я присел на корточки перед ними. Подбирать слова в такой ситуации было мучительно. В сотню раз хуже, чем если бы меня пырнули ножом, но такова ноша лидера.

— Твой папа больше не вернётся. Это больно, и будет болеть долго. Он был хорошим человеком, и спас жизнь своему товарищу, прикрыв его от чудовища.

Мальчик кивнул, стиснув зубы. Пытался быть мужчиной.

— Я не дам вам пропасть, — произнёс я с железной уверенностью. — Клянусь.

Анна подняла на меня покрасневшие глаза.

— Он… он не мучился?

Я качнул головой.

— Нет.

Следующей была вдова Ивашина — Марфа. Пётр оставил после себя беременную жену и трёхлетнего сына. Когда я сообщил ей о гибели мужа, она не заплакала. Просто стояла, прижимая к себе округлившийся живот, и смотрела куда-то сквозь меня.

— Он знал, на что шёл, — наконец произнесла она. — Говорил, что воевода дал ему шанс защитить семью. Что здесь у нас есть будущее.

— И это будущее останется вашим, — пообещал я. — Жильё, еда, всё необходимое — обо всём позаботимся. А когда ребёнок подрастёт, если захочет учиться ремеслу или военному делу — двери для него будут открыты. Мы не возьмём с вас ни копейки.

Покинув дом Ивашиных, я направился в лазарет. Георгий Светов склонился над одним из раненых, его руки светились мягким зелёным светом исцеляющей магии. Рыжая борода целителя была забрызгана кровью, под глазами залегли тени усталости.

— Как они? — спросил я, остановившись рядом.

Лекарь выпрямился, потирая поясницу.

— Пятеро тяжёлых, но выкарабкаются. У Семёна рваная рана живота — Стрига полоснула когтями. Час назад думал, не дотянет, но сейчас стабилизировался. Андрею повезло меньше — раздроблено бедро, даже с магией хромать будет. Остальные — рваные раны, переломы, ничего смертельного.

— Магический резерв? — уточнил я.

— На нуле, — честно признался целитель. — Но справлюсь. Альбинони хороший помощник, знает, где магия бессильна, обычная медицина выручает.

— Я велю прислать тебе Эссенцию из наших запасов.

Решив больше не отвлекать его от работы, я направился прочь. Егора я нашёл в кузнице. Парень сидел на старой отцовской наковальне, уставившись в пол. При моём появлении вскочил.

— Наставник, я…

— Тимур рассказал, как ты помог одному из бойцов с щитом, — перебил я. — Хорошая работа.

Юноша покраснел.

— Я просто… просто сделал, что смог. Но ведь люди погибли! Если бы я был сильнее, если бы умел больше…

— Стоп, — я положил руку ему на плечо. — Ты сделал то, что мог, с тем уровнем силы, который у тебя есть сейчас. Если будешь думать иначе, сожрёшь себя заживо. Помни, благодаря тебе жив человек. Это не мало, Егор. Это очень много.

— Но я даже клинок метнуть не могу! Только вот эти… фокусы с изменением формы.

— Помнишь, что я говорил о терпении? — я присел на соседний ящик. — Сегодня ты применил свои «фокусы» в бою и спас человека. Это больше, чем делают многие маги-аристократы за всю жизнь. Гордись этим, учись на этом опыте, но не вини себя за то, чего пока не можешь.

Егор поднял на меня глаза.

— А вы… вы себя не вините? За тех двоих?

Вопрос попал точно в цель. Я помолчал, подбирая слова и глядя на мальчишку. В его глазах читалось что-то большее, чем простое любопытство. Егор искал оправдание собственной боли, пытался понять, как жить с тем грузом, который навалился на его юные плечи.

— Виню? Нет. Но несу ответственность? Да. Это разные вещи, парень. Вина — это когда ты корёжишься от мысли, что мог поступить иначе. Когда проигрываешь в голове сцену за сценой, ища момент, где всё пошло не так. Вина парализует, заставляет сомневаться в каждом решении.

Егор слушал, не отводя взгляда.

— А ответственность… — я потёр переносицу, — ответственность говорит: «Их смерть — это цена твоих решений. Какой урок ты извлечёшь?» Она не ищет виноватых. Она ищет способы стать лучше, чтобы в следующий раз потерь было меньше.

Мальчишка помолчал, переваривая сказанное.

— Но ведь больно же? — тихо спросил он.

— Больно, — кивнул я. — И должно болеть. В тот день, когда смерть твоих людей перестанет причинять боль, ты перестанешь быть командиром. Станешь просто мясником.

Я вспомнил слова своего отца из далёкого прошлого: «Каждая потеря должна оставлять шрам на душе. Эти шрамы — твоя плата за право командовать.»

— Михаил и Пётр погибли, выполняя свой долг, — продолжил я. — Я мог принять другое решение, послать других людей, выбрать иную тактику. Но с той информацией, что у меня была, в тех обстоятельствах — я принял лучшее из возможных решений. И если завтра возникнет похожая ситуация, я снова буду действовать, основываясь на том, что знаю сейчас.

Оставив задумавшегося Егора, я отправился в лабораторию. Александр Зарецкий склонился над рабочим столом, раскладывая собранные травы. Серебристые стебли Лунного покрова мерцали в свете ламп.

— Как улов? — спросил я.

Алхимик обернулся. Его обычно взволнованное лицо было серьёзным.

— Отличного качества. Полторы сотни полноценных стеблей, ещё полсотни повреждённых, но годных для экстракции. Из этого можно сделать достаточно зелий для всех магов и ещё останется сверху.

— Сколько времени потребуется?

— Если работать без перерывов — дней пять. С помощниками — дня два-три.

Я кивнул и повернулся к выходу, но голос Зарецкого остановил меня:

— Воевода… Эти травы стоили жизни двух человек.

— Знаю.

— Я сделаю всё идеально. До последней капли экстракта, до последнего листка. Они не должны были погибнуть зря.

— Спасибо, Александр.

Попрощавшись, я отправился к себе.

Ночь опустилась на Угрюм. Я лежал в постели, глядя в темноту потолка. Сон не шёл. Перед глазами стояли лица Михаила и Петра, их жён, детей.

«Всего двое», — пытался убедить себя я. — «Могло быть хуже. Намного хуже».

Но от этого не становилось легче. Я знал, что будут ещё потери. Гон только начинался, и это была лишь первая проба сил. Скоро Бездушные придут тысячами.

Закрывая глаза, я надеялся на сон без сновидений. Без той длинной череды призраков — всех, кто погиб под моим командованием в прошлой жизни. Сотни лиц, имён, историй. Они являлись не каждую ночь, но, придя, просто смотрели, не обвиняя, но и не прощая.

«Пусть хотя бы сегодня их не будет», — подумал я, проваливаясь в тяжёлую дрёму. — «Пусть Михаил и Пётр не присоединятся к этой безмолвной процессии. Не сегодня».

Утро пришло слишком быстро. Встав с первыми лучами солнца, я не мог вспомнить, что мне снилось. Может, это и к лучшему.

Магофон затрезвонил как раз когда я собирался покинуть комнату.

— Слушаю.

— Доброе утро, Прохор Игнатьевич, — раздался знакомый баритон.

Отец Полины. В голосе графа слышалась некоторая неловкость.

— Надеюсь, не слишком рано для разговора?

— Нет, Германн Климентьевич. Чем обязан?

Пауза. Слышно было, как Белозёров прокашлялся.

— Я хотел… принести извинения. За тот отряд, что прислал вам в помощь. Северные Волки и их командир — люди с характером, особенно княжна Засекина. Знаю, что она может быть… сложной в общении.

— Ярослава Фёдоровна действительно обладает сильным характером, — нейтрально ответил я, — но её профессионализм не вызывает сомнений.

— Да, да, конечно, — поспешно согласился граф. — Просто других специалистов такого класса уже не было, а я не мог не помочь. Вы же сами понимаете.

— Понимаю. И ценю вашу помощь, граф.

— Это меньшее, что я мог сделать. — В трубке снова повисла пауза, а затем голос Германна стал жёстче. — Боярин, раз уж Полина решила остаться в Угрюме…

— Да?

— Ответственность за её жизнь теперь лежит на вас, — интонации графа изменились, в них появилась сталь, которой не было раньше. — И запомните мои слова: если с ней что-то случится по вашей вине, если вы не убережёте мою дочь… Клянусь своим родом и своими предками, я вытряхну вашу душу даже с того света. Заставлю держать ответ перед всеми святыми и демонами преисподней. Это понятно?

Я невольно усмехнулся. Вот он, настоящий Германн Белозёров — не мягкотелый подкаблучник, а отец, защищающий свою дочь.

— Предельно понятно, граф. И могу заверить — пока я жив, с Полиной ничего не случится. Даю слово аристократа и мужчины.

— Хорошо, — выдохнул Германн, и в его голосе снова появились привычные мягкие нотки. — Я рад, что мы понимаем друг друга. Берегите её, Платонов. Она всё, что у меня осталось… настоящего.

— Берегу и буду беречь.

— Тогда… удачи вам в грядущих испытаниях. И ещё раз простите за Северных Волков. Постарайтесь найти с княжной общий язык — под всей этой бравадой скрывается хороший человек.

— Учту ваш совет. До свидания, Германн Климентьевич.

— До свидания, Прохор Игнатьевич.

Я положил трубку и покачал головой. Похоже, события последних месяцев действительно изменили Германна. Из-под маски светского льва проглянул настоящий мужчина, способный на угрозы и защиту своей семьи. Жаль, что для этого потребовалось безумие его жены и нападение на Угрюм.

Внезапно в голове раздался знакомый ворчливый голос:

«Эй, скупердяй! У нас тут проблемы! Большие, чёрные и очень злые проблемы!»

Скальд. Я мысленно потянулся к связи с фамильяром.

«Что случилось? Где ты?»

«На севере, как ты и велел! Сижу на самой высокой сосне. И знаешь что? Лучше б я сидел дома и жрал орешки!»

«Покажи мне. Дай посмотреть твоими глазами».

«Ладно, ладно! Держись крепче, сейчас будет неприятно».

Мир вокруг меня поплыл, растворился. На мгновение я ощутил дезориентацию — человеческий разум с трудом приспосабливался к птичьему зрению. Краски стали ярче, но иными. Угол обзора расширился. И то, что я увидел…

Подо мной, насколько хватало взгляда, земля кишела движением. Тысячи, десятки тысяч фигур неслись через лес, ломая кусты, и даже валяя на пути молодые деревья. Трухляки — человеко- и звероподобные твари в лохмотьях — бежали плотной массой. Среди них мелькали более крупные мощные силуэты Стриг, их непропорционально длинные конечности позволяли преодолевать препятствия огромными прыжками.

Но страшнее всего было другое. Они двигались организованно. Не хаотичной толпой, а потоками, словно подчиняясь невидимому дирижёру.

Гон, он начался. И масштаб его превосходил все мои опасения.

У нас есть считанные часы. Может быть, сутки.