Император Пограничья 7

Глава 13

Доктор перешёл на итальянский, из потока слов я разобрал только отдельные проклятия. Его руки дрожали, а в глазах блестели слёзы.

— Альбинони, успокойтесь…

— Успокоиться⁈ — он всплеснул руками. — Уваровы мертвы! А она в монастыре, за толстыми стенами! Что, если монахини… что, если они решат отомстить⁈ Madonna santa, я должен её спасти!

Итальянец стоял передо мной — взъерошенный, с горящими глазами, весь дрожащий от нетерпения. Его пальцы судорожно сжимали край верстака, словно это единственное, что удерживало его от немедленного бегства в Покровский монастырь.

— Успокойтесь, Джованни, — повторил я ровным тоном. — Варвара жива и, насколько мне известно, невредима. Семья не тронула её — только сослала в монастырь.

— Но я должен ехать к ней! Subito! Немедленно! — собеседник всплеснул руками, едва не опрокинув ящик с готовыми гильзами. — Она там одна, без защиты, без друзей! Mia povera ragazza!

Я покачал головой, понимая его порыв, но зная реальность Пограничья накануне Гона.

— Джованни, послушайте меня внимательно. Сейчас Варвара в монастырских стенах находится в большей безопасности, чем была бы здесь, в Угрюме. Покровская обитель — это настоящая крепость с высокими стенами и запасами продовольствия. А главное — туда не доберутся ни Бездушные, ни лихие люди, которые сейчас рыщут по дорогам.

— Но она не знает, что произошло! Che cosa pensa di me? Что она обо мне думает? Может, считает, что я её забыл, предал!

Доктор заламывал руки, и я видел, как тяжело ему даётся каждая минута ожидания. Нужно было предложить компромисс.

— У меня есть идея, — сказал я, и Альбинони мгновенно замер, вперив в меня полный надежды взгляд. — Отец Макарий имеет связи в церковной среде. Мы можем попросить его передать весточку Варваре, узнать, как у неё дела, и сообщить ей о вашей… ситуации.

— Sì! Sì! Eccellente! — итальянец едва не подпрыгнул от радости. — Это прекрасная мысль! Я напишу ей! Нет, лучше продиктую — мой почерк она не разберёт, руки дрожат!

Он схватил меня за плечи, тряся с неожиданной силой.

— Вы не представляете, боярин, какая она! Варвара — это не просто женщина, это angelo, ангел во плоти! Знаете, как мы познакомились?

Не дожидаясь ответа, доктор отпустил меня и начал расхаживать по мастерской, размахивая руками.

— Три года назад, когда я только начал работать у Уваровых. Меня пригласили осмотреть старого Афанасия — подагра, знаете ли. Я сижу в гостиной, жду, когда меня позовут, и вдруг слышу… О, Dio mio, что я слышу! Голос! Такой голос!

Доктор прижал руку к сердцу и закатил глаза.

— Она пела арию из «Травиаты». В музыкальной комнате, думая, что никто не слышит. Но я слышал! Меццо-сопрано такой красоты, такой глубины! Моя покойная мама, царство ей небесное, водила меня в Ла Фениче, когда я был мальчишкой. Я слышал лучших певиц Италии, но этот голос… Questo voce divina! Божественный!

— И вы пошли на голос? — подсказал я, видя, что итальянец замер в театральной позе.

— Naturalmente! Конечно! Полетел, как мотылёк на пламя! — Альбинони возобновил хождение. — Открываю дверь — и вижу её. Варвара стояла у рояля, вся освещённая послеполуденным солнцем. Высокая, статная, с такими формами, что Рубенс бы плакал от восторга! Но знаете, что меня поразило больше всего?

Я отрицательно покачал головой, хотя Джованни и не смотрел на меня, увлечённый воспоминаниями.

— Её глаза! Карие, с золотыми искорками, полные такой печали, такой тоски! И когда она увидела меня, знаете, что сделала? Не вскрикнула, не возмутилась вторжением. Она улыбнулась! Так грустно, так нежно… И сказала: «Простите, доктор, я не знала, что меня слышно. Надеюсь, я не помешала вашей работе?»

Джованни остановился у окна, глядя куда-то вдаль.

— С того дня мы стали… как это сказать… anime gemelle, родственными душами. Она единственная в том доме, кто любил музыку, искусство, поэзию! Остальные Уваровы… ба! — он сплюнул. — Им нужны были только деньги, власть, выгодные сделки. А Варвара… Она читала мне стихи Лермонтова и Пушкина, а я рассказывал ей о венецианских карнавалах. Она играла Шопена, а я пел неаполитанские песни.

— Как она относилась к делишкам своей семьи? — уточнил я.

— Осуждала их! О, да! — Альбинони развернулся ко мне. — Вы бы слышали, как она спорила с отцом! «Папенька, — говорила она своим бархатным голосом, — как вы можете брать такие проценты с бедняков? Это же грабёж!» А он только смеялся и говорил, что она слишком мягкосердечна для этого мира. Мягкосердечна! Questa donna coraggiosa! Эта храбрая женщина!

Доктор подошёл ближе, понизив голос до заговорщического шёпота.

— Знаете, почему её отправили в монастырь? Не только из-за нашей… дружбы. Она пригрозила рассказать князю о махинациях рода! О подкупленных чиновниках! Об уходе от налогов! О творящемся произволе! Вот какая она — бескомпромиссная в вопросах чести!

— И красивая, надо полагать, — добавил я с лёгкой улыбкой.

Глядя на него, я невольно вспомнил Хильду. Моя жена не была классической красавицей — слишком высокая для женщины, с руками, привыкшими держать меч, а не прялку. Вдобавок, её лицо, покрытое веснушками, пересекал шрам от виска к щеке, а кожа была загорелой и грубой от ветра и солнца. Помню, как мой старый друг Торвальд однажды пошутил, что я выбрал себе валькирию, а не жену.

Однако для меня она была прекраснее всех утончённых придворных дам. Я видел, как золотые пряди выбиваются из-под её шлема во время боя, как шрам на щеке становится почти незаметным, когда она улыбается, а морщинки собираются в уголках серых глаз, когда она смеётся над моими шутками. Как её покрытые отметинами битв пальцы нежно гладили волосы Астрид, когда она укачивала нашу дочь, напевая древние песни. Красота — в глазах смотрящего, и любовь делает нас слепыми к тому, что другие считают недостатками.

— Красивая? КРАСИВАЯ⁈ — хирург всплеснул руками. — Это слово недостойно её! У неё кожа как алебастр, только теплее, живее! Волосы цвета спелой пшеницы, тяжёлые, густые — она закалывает их в такой узел на затылке, но я видел однажды, как она расчёсывалась… Madonna, они доставали до пояса! А руки! Вы видели когда-нибудь руки настоящей пианистки? Длинные пальцы, но не тонкие — сильные, уверенные!

Он продолжал расписывать достоинства Варвары ещё минут пять, упоминая её «античный профиль», «лебединую шею» и «походку королевы». Я слушал вполуха, продолжая создавать гильзы силой своего Таланта.

— … и когда она смеётся, то прикрывает рот ладонью, но глаза! Глаза сияют таким светом, что… Боярин, мы пойдём к отцу Макарию? Сейчас? Per favore!

Я кивнул, вытирая руки ветошью.

— Пойдёмте. Думаю, священник сейчас в часовне.

Мы вышли из мастерской и зашагали по улочкам Угрюма. Альбинони продолжал говорить, перескакивая с одного воспоминания на другое.

— А знаете, что она сказала, когда я признался в своих чувствах? «Джованни, — сказала она, — вы понимаете, что мой отец вас убьёт?» И я ответил: «Варвара, ради одного вашего поцелуя я готов умереть тысячу раз!» Возможно, это было чересчур драматично, но она засмеялась! А потом…

Он замолчал, и на его лице появилась мечтательная улыбка.

— А потом? — поинтересовался я.

— А потом она меня поцеловала, — выдохнул итальянец. — И это было лучше всех опер мира вместе взятых.

Я невольно улыбнулся, вспомнив свой первый поцелуй с Хильдой. Это случилось после жестокой битвы с хазарами, когда мы стояли на поле, усеянном телами врагов. Моя будущая жена сняла шлем, и её золотые волосы рассыпались по плечам, перепачканным кровью и грязью. Я подошёл поздравить её с победой — она вместе со своим отрядом удержала левый фланг, когда иные воины дрогнули.

«Отличная работа», — сказал я, любуясь тем, как она вытирает меч о плащ поверженного врага.

Хильда посмотрела на меня своими серыми глазами, в которых ещё горел огонь сражения, и усмехнулась:

— Неплохо для женщины?

Вместо ответа я шагнул к ней и поцеловал. Решительно, без колебаний, как делал всё в своей жизни. Её губы оказались солёными от пота, жёсткими от холодного ветра, но такими живыми после близости смерти. Хильда не отстранилась, не сопротивлялась — ответила с той же страстью, что и билась в бою.

Когда мы разомкнули объятия, она смотрела на меня с вызовом:

«Это всё, на что способен могучий конунг?»

Император, завоеватель, повелитель армий — и вдруг я понял, что встретил женщину, которая не склонит голову перед моей властью.

Да, я понимал итальянца. Некоторые поцелуи действительно дороже всех сокровищ мира.

Мы вошли в прохладный полумрак часовни. Отец Макарий как раз наводил порядок в помещении, аккуратно протирая иконы от пыли.

— Отец Макарий, — окликнул я. — Можно вас на минуту?

Священник повернулся к нам, и его добрые глаза сразу отметили взволнованное состояние доктора.

— Конечно, дети мои. Чем могу помочь?

Я кратко изложил ситуацию — освобождение Варвары из-под семейной опеки, необходимость отправить ей послание в Покровский монастырь. Макарий слушал внимательно, поглаживая свою окладистую бороду.

— Покровский монастырь… Да, игумения Серафима мне знакома. Строгая женщина, но справедливая. Я могу связаться с ней и попросить передать вашу весточку, кому надо.

— Padre! — Альбинони схватил огромную ладонь священника своими руками. — Вы спасёте мне жизнь! Я должен знать, что с Варварой всё в порядке!

— Успокойтесь, сын мой, — Макарий мягко высвободил руку. — Я займусь этим сегодня же. И попрошу матушку Серафиму передать вашей… подруге послание.

— Grazie! Grazie mille! — Альбинони готов был расцеловать священника, но тот остановил его жестом.

Мы договорились, что хирург продиктует короткое письмо для Варвары, которое отец Макарий включит в своё послание игуменье. Выходя из храма, доктор выглядел совершенно преображённым — вместо отчаяния на его лице сияла надежда.

— Боярин, — сказал он, останавливаясь на пороге. — Спасибо вам. Вы дали мне больше, чем просто возможность связаться с Варварой. Вы дали мне веру, что всё будет хорошо. Grazie molto!

Я кивнул, думая про себя, что оптимизм итальянца может и пригодиться в грядущие тёмные дни. А встреча Джованни с его «венецианской Венерой» обещала быть… интересной.

После того как врач ушёл, окрылённый надеждой на встречу со своей возлюбленной, я вернулся в мастерскую. Работа не ждала — патронный цех требовал постоянного притока гильз и оболочек для пуль. Следующие несколько часов я провёл, монотонно превращая латунные слитки в идеально выверенные компоненты боеприпасов. Металл послушно тёк под моими пальцами, принимая нужную форму. К вечеру в мастерской скопилось около сорока тысяч гильз и вдвое меньше оболоченных пуль — достаточно, чтобы обеспечить бесперебойную работу производства на ближайшие сутки.

Шум во дворе заставил меня оторваться от работы. Через распахнутую дверь мастерской я увидел, как в ворота въезжает грузовик — один из тех, что отправляли за беженцами. Кузов был забит людьми и их немудрёным скарбом: узлами с вещами, мешками с зерном, клетками с курами. Михаил спрыгнул с подножки и направился ко мне.

— Воевода, привезли первую партию. Двадцать человек, заезжали в Вихрево и Новосёлки за припасами. Набрали кто что смог — в основном зерно, картошку, соленья.

— Больше, чем увозили, — с удивлением отметил я.

— Да, в деревнях нашлись люди, которые думали пересидеть, но как увидели своих соседей, начали их расспрашивать, и вот… — он беспомощно показал на толпу крестьян.

Я вышел во двор, наблюдая, как люди неуклюже спускаются с грузовика. Женщины прижимали к себе детей, мужчины озирались по сторонам с опаской и любопытством. Все они выглядели порядком измотанными — жизнь под открытым небом у стен Сергиева Посада дали о себе знать.

— Добро пожаловать в Угрюм, — обратился я к собравшимся. — Понимаю, что вы устали с дороги. Сейчас вас разместят по домам — придётся потесниться, пока не достроим бараки. Это временные неудобства, потерпите несколько дней.

Пожилая женщина в выцветшем платке — та самая, что первой согласилась ехать со мной из карьера — шагнула вперёд.

— Спасибо, что приютили, барин. Мы работать будем, не нахлебниками пришли.

— Знаю, сударыня. После Гона обустроим вас как следует. Построим новые избы, а может, даже перевезём ваши родные дома из деревень — брёвно к бревну разберём и здесь соберём. Нам уже такое делать доводилось. Но это всё потом, когда минует опасность.

— Ой, да какая я сударыня, — смутилась женщина. — Из землепашцев мы. Благодарствуем вам за спасение, боярин.

В глазах людей мелькнула надежда. Для крестьянина родная изба — это не просто жильё, это часть души, память предков. Обещание вернуть им дома значило больше, чем просто крыша над головой.

Захар уже суетился, распределяя прибывших по домам местных жителей. Я оставил его заниматься расселением и направился к тренировочному плацу. Там кипела работа — дружина в очередной раз отрабатывала боевые манёвры.

Среди наших бойцов выделялись люди Ракитина — те самые тридцать рекрутов, что прибыли к нам по обмену. Если в первый день они напоминали толпу вооружённых крестьян, путающихся в командах и держащих автоматы как вилы, то сейчас передо мной стояли настоящие солдаты. Чёткие движения, уверенная стойка, правильный хват оружия — сержанты из ветеранов сделали свою работу на совесть.

— Первый взвод, огонь по мишеням! — скомандовал Панкратов.

Автоматные очереди прошили грубо сколоченные мишени на дальнем конце плаца. Рекруты стреляли короткими, экономными очередями, как учили — патроны нужно беречь. После команды «Отбой!» они слаженно сменили магазины и встали в готовность.

— Молодцы, орлы, — похвалил их старый сержант. — Прежде вы бы весь боезапас в небо выпустили, а теперь гляжу — толк есть.

Я подошёл к Борису, наблюдавшему за тренировкой.

— Хорошо освоились ребята Ракитина.

— Есть такое, — кивнул командир дружины. — Сметливые попались, не то что иные. Уже не хлебают щи лаптем, как в первые дни. Толк из них выйдет.

— Кстати, о деле. Нужно обсудить сбор Реликтов. С началом Гона они начнут расти, как грибы после дождя.

Борис нахмурился.

— Опасное дело. Где Реликты — там и твари рядом.

— Знаю. Поэтому нужно всё продумать. Пойдём ко мне, там спокойнее поговорим.

— Смотри, — я обвёл рукой территорию вокруг Угрюма. — С началом Гона Реликты начинают расти повсюду, но мы не знаем, где именно они появятся. Придётся действовать вслепую — отправлять разведывательные группы во все стороны.

— И как прикажешь искать? — спросил Борис. — Территория немалая, можем и за неделю не обойти.

— Начнём с очевидных мест. Реликты любят появляться там, где была смерть — заброшенные деревни, места старых битв. Ещё стоит проверить овраги, болотистые низины, густые рощи — везде, где природа уже искажена. Но это только предположения. Может, найдём что-то ценное в самом неожиданном месте.

— И Бздыхи там же будут, — мрачно заметил Борис.

— Будут. Поэтому действовать нужно быстро и организованно. Группы по десять человек — часть охраняет, часть собирает, но все вооружены. Обязательно с ними должен быть кто-то, кто разбирается в Реликтах, чтобы не тащили всякую дрянь.

— А если наткнёмся на неизвестные виды? Не все же разбираются в этих травах.

— Вот поэтому в каждой группе должен быть хоть кто-то знающий. Пусть берут образцы всего подозрительного — потом Агафья с Зарецким разберутся, что к чему. Главное — не хватать голыми руками, некоторые Реликты ядовиты или того хуже.

Командир дружины задумчиво потёр подбородок.

— А если нарвутся на крупную стаю?

— Приказ простой — не геройствовать и не поднимать лишний шум. Слабых тварей брать на железо, а уже против Стриг или больших скоплений использовать огнестрел. Если припрёт, отступать. Реликты того не стоят, чтобы людей терять.

— А магов выделишь, воевода? — уточнил Борис. — Даже один лучше, чем ничего.

— Нет, я покачал головой. — Они внимание Бздыхов привлекут, как свежая кровь — волчью стаю. Пускай лучше твари к острогу тянутся, а отряды тихонько прошмыгнут, соберут ценное и вернутся.

— А если острог будет окружён?

— Варианты есть. Либо коридор им пробьём, либо пусть воспользуются тайным ходом, что Грановский сейчас из цитадели копает.

— Разумно.

— Вот именно. Завтра с утра начнём отправлять первые группы. Сначала в ближние локации, потом, если всё будет спокойно, рискнём забраться подальше. Нужно навык наработать, чтобы во время Гона действовать шустро и слаженно.

Мы ещё с полчаса обсуждали детали — маршруты, сигналы, точки сбора. Борис внимательно слушал, иногда предлагая коррективы. Опытный охотник знал своё дело.

Когда мы закончили планирование, я вышел во двор. Сумерки уже сгущались, но работа в остроге не прекращалась — стучали молотки на стройке бараков, из кузницы доносился звон металла, в патронном цехе горел свет.

«Скальд!» — позвал я, и через минуту на плечо мне опустился чёрный ворон.

«Ну что, скряга? — проворчал фамильяр. — Опять работёнку подкинешь? Может, сначала орешками угостишь?»

'Сначала дело, потом орешки. Нужна разведка. Лети на север. Далеко лети. И найди мне Гон. Хочу увидеть, что там творится. Сколько этих выродков, где концентрируются и куда двигаются.

Ворон недовольно каркнул.

«На север? Ты же знаешь, что я терпеть не могу летать на север! Там холодно, там жутко, там эти треклятые Бздыхи шастают!»

«Скальд…»

«И вообще, у меня крыло побаливает! Вот это, левое. Наверное, потянул, когда в прошлый раз от Стриги удирал».

«Скальд!»

«Ладно-ладно, лечу, — сдался ворон. — Но орешки должны быть крупными! И солёными! И много! Чтоб в клюв не влезало!!»

Он взмыл в воздух, ворча что-то о жадных хозяевах и тяжёлой вороньей доле. Я проводил его взглядом — несмотря на вечное брюзжание, Скальд был надёжным разведчиком. Если на севере что-то происходит, он это заметит.

Оставалось только ждать. Ждать известий от Скальда, ждать завершения строительства бараков, ждать производства патронов, ждать прибытия новых беженцев. И готовиться к главному испытанию — Гону, который неумолимо приближался к нашим стенам. Насколько же тяжело ждать. Лучше десять раз схлестнуться с врагом в бою, чем один раз сидеть в ожидании его появления…

Я уже собирался идти проверять, как продвигается строительство бараков, когда услышал быстрые шаги. Через минуту показался Зарецкий — бледный, с тёмными кругами под глазами, но с лихорадочным блеском во взгляде. В руках он сжимал толстую папку с записями.

— Воевода! — выдохнул он, его голос дрожал от едва сдерживаемого волнения. — Я сделал это! Понимаете? Я нашёл способ!