Император Пограничья 7

Глава 16

Если бы что-то подобное случилось на испытании Полины, я ничем не смог бы помочь. Вода не моя стихия. Но в этом случае оставался небольшой, но шанс.

Единственный способ помочь — войти в то же состояние, погрузиться в камень и отыскать девушку там, в глубинах стихии, напомнить ей о себе. Но это означало… Я посмотрел на каменную оболочку, где билось затухающее сердце Василисы.

Выбора не было.

Я должен пойти за ней.

Времени на полноценную подготовку не было — каждая секунда промедления могла стоить Василисе жизни. Прижавшись спиной к камню рядом с точкой, где находилась геомантка, я закрыл глаза и позволил стихии принять меня.

Погружение в камень прошло легче обычного — я уже был Мастером, и стихия узнавала меня как своего. Гранит расступился, окутывая моё тело, словно вода. Но вместо привычного единения с породой я искал другое — тонкую нить чужого сознания, затерявшегося в каменных глубинах.

Нашёл.

Василиса была здесь, но едва-едва. Её разум размазывался по окружающим скалам, теряя форму и суть. Я потянулся к ней через нашу общую стихию, и внезапно оказался в ином месте.

Роскошные покои какого-то дворца, обставленные с изысканным вкусом. У постели умирающей женщины стояла девочка лет двенадцати — юная Василиса, сжимающая холодеющую материнскую руку. На прикроватном столике громоздились склянки с лекарствами, но все понимали — они бессильны.

— Будь сильной, доченька, — шептала княгиня, её голос был едва слышен. — Не позволяй никому сломить твой дух. Ты — Голицына, помни об этом.

— Мама, не уходи, — всхлипывала девочка. — Пожалуйста… Я буду хорошей, буду слушаться, только не уходи!

Умирающая женщина с усилием подняла руку и коснулась щеки ребёнка.

— Ты и так хорошая, солнышко моё. Запомни, твой дар — это не проклятие, а благословение. Камни не лгут, металл не предаёт. Когда будет совсем тяжело, иди к ним. Они выслушают тебя и дадут силы.

— Отец говорит, это неподходящий дар для княжны…

— Твой отец… — в глазах матери мелькнула печаль, — он хороший человек, но требовательный. Не вини его слишком строго.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошёл мужчина лет тридцати пяти — высокий, широкоплечий, с властной осанкой прирождённого правителя. Тёмные волосы с благородной проседью на висках были аккуратно причёсаны, несмотря на явную усталость. Резкие, волевые черты лица — высокие скулы, прямой нос, твёрдо очерченный подбородок — выдавали в нём человека, привыкшего повелевать. Однако сейчас это лицо было измождённым, под серыми глазами залегли тёмные круги — следы бессонных ночей.

Даже в домашней одежде — простой белой рубашке и тёмных брюках — он излучал ту особую ауру власти, которая не зависит от регалий или парадных мундиров. Даже без представлений было очевидно, что это князь Дмитрий Голицын, правитель Московского Бастиона, один из самых влиятельных людей Содружества. Однако сейчас вся его власть и влияние не могли помочь — перед лицом смерти он оставался просто мужем и отцом, переживающим семейную трагедию.

Увидев заплаканную дочь, он быстро подошёл и опустился на колени рядом с ней, обнимая обеих — умирающую жену и рыдающую дочь.

— Я здесь, — прошептал он, и его голос дрогнул.

Княгиня слабо улыбнулась, глядя на мужа.

— Дима… береги её. Она особенная…

— Знаю, — князь поцеловал жену в лоб. — Я позабочусь о ней. Обещаю.

— Не пытайся сделать из неё придворную куклу, — с усилием продолжила княгиня. — Дай ей быть собой. Земля — это её стихия, её сила…

— Мама! — Василиса прижалась к материнской груди. — Не говори так, будто прощаешься!

Женщина повернулась к дочери в последний раз, её глаза уже начали стекленеть.

— Помни, Лиса моя маленькая, — она использовала детское прозвище, — камни вечны. А мы… мы живём в их памяти. Я всегда буду с тобой — в каждом камешке, который ты коснёшься своим даром.

Она попыталась улыбнуться:

— Люблю вас… обоих…

Когда его супруга испустила последний вздох, князь крепче обнял безутешную дочь.

— Тише, моя девочка, тише… — его собственный голос дрожал от сдерживаемых слёз. — Ей больше не больно.

— Почему целители не смогли её спасти⁈ — голос Василисы срывался от слёз. — Ведь у нас есть деньги, власть… Почему ничего не помогло⁈

— Не знаю, солнышко. Не знаю… — князь гладил дочь по волосам, и по его щеке скатилась слеза. — Но мы справимся. Вместе. Я обещаю.

Видение сменилось. Теперь Василисе было около четырнадцати лет. Она стояла в той же комнате, прижимая к груди небольшую шкатулку из полированного малахита — последний подарок матери, но обстановка изменилась до неузнаваемости. Исчезли любимые матерью гобелены с изображением горных пейзажей, пропала её коллекция минералов, даже запах в воздухе стал другим — приторно-сладким от новомодных благовоний.

— Ты снова была в каменоломнях! — голос Елены Строгановой звенел от едва сдерживаемого раздражения. — Посмотри на себя! Грязь под ногтями, пыль в волосах! Ты позоришь наш род!

— Это не ваш род, — тихо, но твёрдо ответила Василиса. — Вы — Строганова, а я — Голицына.

Пощёчина прозвучала как выстрел. На щеке девочки расцвёл красный след от ладони мачехи. Сила удара заставила голову Василисы мотнуться назад, а руки рефлекторно разжались, выронив шкатулку. Та с грохотом упала на каменный пол и разбилась, рассыпав по полу коллекцию минералов.

— Нет! — Василиса упала на колени, пытаясь собрать рассыпавшиеся камни. — Это мамино! Вы разбили мамино!

— Вот и прекрасно! — Елена с удовольствием наступила на крупный кристалл аметиста, раздавив его в крошку. — Хватит жить прошлым! Дмитрий! Твоя дочь совершенно распустилась!

Князь вошёл в комнату и мгновенно оценил ситуацию: заплаканная дочь на коленях, разбитая шкатулка — он узнал её сразу — и торжествующая жена.

— Что здесь происходит? — его голос сравнялся температурой с ледником.

— Твоя дочь дерзит мне! Отказывается выполнять мои распоряжения! И снова таскалась по своим шахтам!

Дмитрий посмотрел на красный отпечаток ладони на щеке дочери, потом на раздавленные минералы.

— Елена, — произнёс он ледяным тоном, — ты подняла руку на мою дочь. И разбила вещь, принадлежавшую моей покойной жене.

— Её мать умерла два года назад! Пора бы смириться! И эта её мания с камнями… Вчера я застала её в подвале, где она устроила целую лабораторию! Это неприлично для девушки её положения!

— Мне не нужны твои объяснения, — князь смотрел на жену так, что та невольно сделала шаг назад. — Мне нужно, чтобы ты соблюдала приличия. Я понятно выражаюсь? — металлические элементы декора в комнате задрожали, издав пронзительный визг.

Строганова побледнела.

— Да, Димочка, конечно.

Голицын перевёл взгляд на девочку и сказал устало:

— Василиса, извинись перед княгиней.

— Но папа, она…

— Извинись, — повторил он твёрже, хотя в глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление.

Девочка стиснула зубы.

— Простите, княгиня.

— Вот и умница, — Елена попыталась вернуть самодовольный тон. — А теперь убери этот мусор и…

— Елена, — князь прервал её холодно, — оставь нас. Немедленно.

— Что? Но…

— Немедленно! — его голос лязгнул сталью. — Мне нужно поговорить с моей наследницей. Наедине. И в следующий раз, когда ты решишь применить силу к моей дочери, — его голос стал ещё жёстче, — помни, что у каждого решения есть последствия. Порой весьма неприятные.

Мачеха недовольно поджала губы, но вышла. Когда дверь закрылась, Дмитрий опустился на колени и начал собирать рассыпавшиеся камни.

— Это был подарок твоей матери, — тихо сказал он. — Мы выбирали его вместе. Она так радовалась, представляя, как ты будешь пополнять коллекцию…

— Тогда почему ты позволяешь ей так со мной обращаться? — голос Василисы дрожал от обиды.

Князь поднял на дочь усталый взгляд.

— Потому что мне нужен этот союз, Василиса. Строгановы — влиятельный род. Этот брак укрепляет позиции Москвы. Я… я не могу позволить личным чувствам влиять на политику.

— Ты пытаешься заменить маму! — выкрикнула девочка.

— Нет, — князь покачал головой и бережно сложил собранные камни в сломанную шкатулку. — Твою мать невозможно заменить. Она была… особенной. Единственной. А Елена… это политическая необходимость.

Он помолчал, разглядывая осколок аметиста в своей ладони.

— Мне тоже тяжело, Лиса. Дом опустел без твоей матери. Я пытаюсь… пытаюсь заполнить эту пустоту, как могу. Может, не самым лучшим способом.

— Но она ненавидит меня!

— Она ревнует, — вздохнул князь. — Ты слишком похожа на мать. Каждый раз, глядя на тебя, я вижу её. И Елена это знает.

Дмитрий встал, всё ещё держа в руках сломанную шкатулку.

— Постарайся найти с ней общий язык. Я знаю, это трудно, но… мне нужно, чтобы в доме был мир. Ради Мирона, если не ради меня.

— Она и его настроит против меня, — буркнула Василиса.

— Не позволю, — в голосе князя появилась сталь. — Ты моя дочь. Дочь женщины, которую я любил больше жизни. И я не дам тебя в обиду. Но и ты… постарайся не провоцировать Елену. Ладно?

Картинка моргнула. Теперь Василисе было шестнадцать. Она сидела в своей комнате — обстановка та же, но все личные вещи исчезли по приказу мачехи. На кровати лежал маленький мальчик лет двух — Мирон, сводный брат.

— Иса! — малыш протянул ей камешек. — Масивый!

— Красивый, — автоматически поправила Василиса, но улыбнулась. — Где ты его нашёл, маленький геолог?

— Там! — мальчик махнул рукой в сторону окна. — Иса гусная?

— Грустная? Немного, — призналась она, обнимая братика. — Но с тобой мне лучше.

Дверь открылась без стука. Вошла Елена, мазнув раздражённым взглядом по своей падчерице.

— Граф Гендриков приехал познакомиться, — объявила мачеха. — Он ожидает в гостиной. Мирон, иди к гувернантке. Твоей сестре нужно побеседовать с гостем.

— Нет! — малыш вцепился в Василису. — Иса моя!

— Мирон! — в голосе матери появились стальные нотки.

Но мальчик только крепче прижался к сестре. Василиса поцеловала его в макушку.

— Иди к маме, солнышко. Я потом расскажу тебе сказку про каменного дракона, хорошо?

— Обещаешь?

— Обещаю.

Когда мальчик нехотя вышел, Елена приблизилась, разглядывая Василису как товар на рынке.

— Гендриковы — уважаемый род. Ваш брак усилит наши позиции, — как нечто само собой разумеющееся, протянула мачеха.

— Я не выйду замуж за этого старого козла! — пылко возразила девушка. — Моё место в академии.

Елена всплеснула руками, её красивое лицо исказилось гневом.

— Как ты смеешь⁈ И как ты разговариваешь со мной! — она сделала шаг ближе, глаза сверкали яростью. — Я пытаюсь устроить твоё будущее, а ты… Вся в свою мать! Та тоже была упрямой и неблагодарной!

— А как вы разговариваете о моей матери? — почти выплюнула Василиса. — Думаете, я не знаю, что вы крутились вокруг отца ещё когда она болела?

Мачеха замерла, её губы растянулись в холодной улыбке.

— Наивная девочка. Твой отец — мужчина во цвете лет, правитель одного из величайших княжеств. Думаешь, он стал бы коротать остаток жизни в одиночестве ради памяти о больной жене? — каждое слово било как хлыст. — Я дала ему то, чего не могла дать твоя мать. Радость, спокойствие, достойную спутницу жизни.

Оттолкнув, Строганову, девушку пулей вылетела из комнаты.

Видение снова изменилось. Василисе семнадцать, она стоит в отцовском кабинете. На столе разложены документы из Смоленской академии — аттестация пройдена с отличием.

— Я хочу продолжить обучение, — говорит она. — Профессор Каменев готов взять меня в свою исследовательскую группу. Это уникальная возможность!

— Нет, — отрезал князь, даже не подняв взгляд от бумаг.

— Но почему? У меня лучшие оценки на курсе!

— Потому что ты уже достаточно училась. Пора возвращаться к обязанностям княжны. Балы, приёмы, подбор подходящей партии…

— Я не хочу замуж! Я хочу развивать свой дар, изучая геомантию!

Дмитрий наконец поднял голову и посмотрел на дочь как на неразумного ребёнка.

— Василиса, ты же умная девочка. Неужели не понимаешь? Твой дар — это хобби, развлечение. Ты княжна Голицына. У тебя есть долг перед родом.

— Мама говорила, что мой дар — это благословение!

— Твоя мать была романтиком, — князь поморщился. — Она не понимала реалий большой политики. Я уже присмотрел несколько подходящих кандидатов. Молодой граф Шуйский, например… Весьма хорош собой в отличие от старого Гендрикова.

— Я не вещь, которую можно продать!

— Не драматизируй. Я не продаю тебя. Я забочусь о твоём будущем. Ты ещё слишком молода, чтобы понимать, что для тебя лучше.

— Мне семнадцать лет!

— И что? В твоём возрасте все думают, что знают лучше. Но поверь мне, дочь, я прожил достаточно, чтобы понимать — шахты и штольни не для княжны. Ты будешь делать то, что я скажу.

Василиса смотрела на отца с болью и разочарованием.

— Ты обещал маме, что дашь мне быть собой…

— Я обещал заботиться о тебе, что я и делаю, — князь вернулся к своим бумагам. — Разговор окончен. Можешь идти.

Я чувствовал, как эта череда разочарований и предательств разрывает душу Василисы на части. Мать умерла, отец душит контролем, считая её вечным ребёнком. Только камни не предавали — холодные, вечные, безразличные к человеческой боли. Как заманчиво стать одним из них…

«Нет!» — я вложил в это слово всю силу Императорской воли, не приказывая, но взывая к её внутренней силе. — « Василиса Дмитриевна Голицына! Ты — наследница древнего рода, твоя кровь помнит десятки поколений сильных людей! Неужели ты сдашься там, где они выстояли?»

Её сознание дрогнуло, на миг собираясь воедино.

«Зачем бороться? — её ментальный голос звучал устало. — Всё равно я никому не нужна. Для отца я вечный ребёнок, для мачехи — помеха…»

«А твой брат? — возразил я. — Маленький Мирон, который дарит тебе глиняные фигурки и называет Лисой? Ты единственный человек в том дворце, кто любит его просто за то, что он есть. Ты бросишь его одного?»

Я почувствовал, как что-то изменилось. Мысль о брате зацепила её, не давая окончательно раствориться.

«И твой отец, — продолжал я. — Да, он контролирует тебя, да, он не понимает твоих стремлений. Но он любит тебя, пусть и не умеет это правильно показать. Он потерял жену и боится потерять дочь. Хочешь, чтобы его страхи сбылись?»

Я не столько услышал, сколько почувствовал безмолвный всхлип.

«А жители Угрюма? Дети в школе, которых ты учишь? Они смотрят на тебя с таким восхищением! Полина, с которой ты подружилась? Несмотря на соперничество, она уважает тебя. Все они ждут твоего возвращения».

Я сделал паузу, собираясь с силами для последнего довода.

«И я. Я считаю тебя своим другом, Василиса. Одним из немногих людей, которым я доверяю. Твоя мать сказала, что камни не предают — но и люди способны на верность. Я не предам твоё доверие, как не предала бы она. Неужели ты оставишь меня строить шахту в одиночестве?»

В глубине каменной толщи разгорелась искра. Маленькая, но упрямая. Воля Василисы начала собирать разлетевшиеся осколки сознания.

«Ты прав, — её ментальный голос окреп. — Я не могу. Не должна. Мать велела мне быть сильной, и я буду. Не ради отца или мачехи. Ради себя и ради тех, кто мне дорог».

Я почувствовал, как она начинает брать стихию под контроль. Не бороться с камнем, но и не растворяться в нём, найдя баланс, став мостом между собственной сущностью и землёй.

«Вот так, — подбодрил я. — Ты справишься. Я буду рядом, пока не закончишь».

«Спасибо», — в её ментальном голосе звучала искренняя благодарность.

Убедившись, что опасность миновала, я начал медленное возвращение.

Первым делом я проверил Василису. Её каменная оболочка выглядела стабильной, дыхательные отверстия больше не затягивались. Хороший знак.

Остаток дня и всю ночь я провёл рядом, создавать гильзы, медитируя и восстанавливая силы. На рассвете каменная корка вокруг Василисы начала трескаться. Я поднялся, готовый помочь, если понадобится, но она справилась сама.

Княжна выбралась из своего каменного кокона как бабочка из куколки — медленно, с усилием, но самостоятельно. Её кожа имела сероватый оттенок, который быстро сходил, возвращая естественный цвет. В глазах горел новый свет — свет Мастера, познавшего свою стихию.

— Получилось, — выдохнула она, опускаясь на землю рядом со мной.

— Получилось, — подтвердил я. — Хотя ты меня изрядно напугала.

Василиса опустила взгляд.

— Прости. Я не думала, что прошлое накроет меня именно там, в глубине. Все эти воспоминания… Они всегда со мной, но обычно я держу их под замком. А там, когда границы личности размылись…

— Я видел, — тихо сказал я, — часть твоих воспоминаний.

Она вздрогнула, но потом кивнула.

— Наверное, оно и к лучшему. Теперь ты действительно знаешь, почему я сбежала.

— Но ты не сбежала в камень. Ни тогда, ни сейчас.

— Благодаря тебе, — Голицына подняла на меня благодарные глаза. — Если бы не ты, я бы потерялась там навсегда.

Она поднялась и, не давая мне времени отреагировать, крепко обняла.

— Спасибо, друг мой. За всё.

Я осторожно обнял её в ответ. В этом жесте не было ничего романтического — просто благодарность и тепло между двумя людьми, прошедшими через испытание вместе.

— Всегда пожалуйста, — ответил я. — Для чего же ещё нужны друзья?

Лошадь под седлом ступала осторожно, обходя выбоины на разбитой дороге, ведущей к Жохово. Вернув Василису в Угрюм, сам я решил отправиться вместе с одной из групп в оставленную жителями деревню для сборки урожая.

Конечно, я мог бы остаться в Угрюме и довериться докладам подчинённых, но привычки прошлой жизни давали о себе знать. Я никогда не полагался на чужие глаза, когда речь шла о жизни и смерти людей. Еда — это основа выживания, и я должен был лично убедиться, что операция пройдёт правильно.

К тому же Арсеньев настаивал на полевых испытаниях своей жатки, а оценить эффективность нового изобретения мог только тот сам артефактор. Мне же было важно проследить, чтобы какой-нибудь залётный Бздых случайно не убил наше юное башковитое светило.

Вдобавок, ходили слухи о мародёрах из соседних княжеств, которые могли повадиться грабить покинутые дома — с такими паразитами лучше разбираться сразу и жёстко.

Однако главное — дружинники должны видеть, что их воевода разделяет с ними опасность. Моральный дух войска всегда зависел от примера командира, и если я хочу, чтобы люди сражались до последнего, они должны знать — я не отсиживаюсь за каменными стенами, пока они рискуют жизнями.

Утренний туман ещё не рассеялся окончательно, окутывая покинутую деревню призрачной дымкой. Вид заброшенного человеческого жилья поражал своей безнадёжностью — словно время остановилось в момент паники, когда люди бросали всё и бежали от надвигающейся угрозы.

Покосившиеся заборы, распахнутые настежь ворота, через которые виднелись дворы с разбросанной поклажей. На огородах желтели неубранные ранние огурцы, а в садах под деревьями гнила опавшая черешня. Заколоченные окна домов смотрели на мир мёртвыми глазами, а ветер гонял по улицам листья и мелкий мусор.

Особенно удручающе выглядели поля за околицей. Золотистые колосья пшеницы склонились под тяжестью зерна, готового к сбору, но никому уже не нужного.

Яровые посевы еще могут дотянуть до конца гона, а вот ранние озимые поспели как раз сейчас, после отъезда крестьян.

Июнь выдался дождливым. Часть урожая полегла, превращаясь в гниющую массу. Природа не ждала человеческих проблем — она продолжала жить по своим законам, равнодушная к драмам и трагедиям.

Возле одного из крайних домов что-то шевельнулось в высокой траве. Я натянул поводья, всматриваясь в тень под забором. Маленький рыжий клубок дрожал от холода и страха — щенок, наверное, месяца четыре от роду. Худенький, с грязной шерстью и испуганными карими глазами. Видимо, потерялся во время эвакуации или просто испугался суеты и спрятался, а когда вышел — хозяев уже не было.

Я спешился и медленно подошёл к малышу. Тот поскуливал, но не убегал — видимо, голод и одиночество пересилили осторожность. Взяв щенка на руки, я почувствовал, как его маленькое сердце колотится под рёбрами. Зверёк весил почти ничего — кожа да кости. Осторожно засунув его за отворот тёплой куртки, я ощутил, как он прижимается к телу, ища человеческого тепла.

Дружинники уже развернули работу на полях. Один из сержантов командовал группой из десяти человек, включающей трёх Валькирий, которая осуществляла охрану работающих землепашцев. Те ловко срезали колосья, набивали тяжёлые мешки и таскали их к подводам. Максим Арсеньев испытывал свою новую жатку — самодельное устройство на колёсах, которое позволяло косить сразу широкую полосу. Механизм работал не без сбоев, но всё же ускорял процесс в разы.

Большие жатки, использовавшиеся на полях в глубине страны не были рассчитаны работать на узких крестьянских «клиньях», расчищенных среди деревьев. И уж тем более не могли проехать по узким лесным дорогам Пограничья.

А для того чтобы сделать компактный агрегат для нынешних мест, у промышленников не доходили руки. Выживают как то? И бог с ними. Так что аграрная культура здесь за прошедшую тысячу лет не слишком и изменилась.

Наблюдая за слаженной работой, я почувствовал щекотку в области груди — щенок устраивался поудобнее, согреваясь от моего тела. Малыш постепенно успокаивался, его дыхание становилось ровнее.

— Барин! — окликнул меня один из дружинников. — Там, в доме с синими ставнями, кто-то есть. Выглянули в окно и спрятались, а на стук не отвечают.

Я направился к указанному дому. Действительно, в одном из окон мелькнула тень. Постучав в дверь, я услышал шарканье и приглушённые голоса.

— Кто там? — донёсся из-за двери дрожащий старческий голос.

— Прохор Платонов, воевода острога Угрюм. Откройте, дедушка.

Дверь медленно приоткрылась, и в щели показался глаз пожилого мужчины.

— А, барин… Заходите, коли так.

В избе оказались трое стариков — супружеская пара лет семидесяти и ещё один мужчина, видимо, их родственник. Все трое выглядели упрямо и решительно, несмотря на очевидный страх в глазах.

— Почему не эвакуировались с остальными? — спросил я, садясь на предложенную лавку.

— А куда нам, барин? — хрипло ответил старик. — Здесь вся наша жизнь. Дом строил покойный отец, могилы предков рядом. Авось Гон стороной пройдёт, как двадцать лет назад.

— Двадцать лет назад ваша деревня чудом уцелела, — терпеливо объяснил я. — Но сейчас ситуация иная. Бездушных стало больше, они более организованы. Оставаться здесь — верная смерть.

— Так нам уже немного осталось, — пожала плечами старуха. — Зачем в старости с места на место мотаться?

Я посмотрел на эти усталые, но ещё живые лица. В их глазах читалось не желание умереть, а простое упрямство и привязанность к родным местам.

— Да кому мы нужны? Обуза же, — махнул рукой старик. — Молодые должны жить, а мы своё пожили.

— Ваши жизни всё ещё ценны, — сказал я медленно. — С возрастом приходит опыт, мудрость. Этот опыт нужен вашим детям, внукам, односельчанам. После Гона вы вернётесь домой, восстановите повреждённое. Но для этого вы должны остаться живы.

Старики переглянулись. В их взглядах я увидел колебания.

— Обещаете, что после нападения сможем вернуться? — спросил один из них.

— Клянусь, — твёрдо ответил я. — Более того, поможем с восстановлением разрушенного. У нас в Угрюме есть плотники, кузнецы, другие мастера.

Через полчаса уговоров старики согласились. Пока они собирали самое необходимое, я вернулся к дружинникам. Сбор урожая шёл полным ходом — уже загружены две подводы зерном, картофелем и поздними овощами. Этого поможет нам выдержать возможную осаду со стороны Бездушных.

Благодаря жатке Арсеньева работы удалось закончить за пару часов, и вскоре наш небольшой обоз двинулся обратно в Угрюм. Старики ехали в отдельной повозке, укутанные тёплыми одеялами. Щенок за отворотом куртки мирно спал, согревшись и успокоившись.

У ворот острога нас встретила группа детей. Они с любопытством разглядывали прибывших стариков и мешки с зерном. Когда я осторожно вытащил щенка, один из мальчишек вдруг вскрикнул:

— Рыжик! Рыжик, это же ты!

Ребёнок бросился ко мне, глаза его наполнились слезами радости.

— Дядя Прохор, это мой Рыжик! Я думал, он пропал! Мы его искали перед отъездом, но не нашли!

Щенок, услышав знакомый голос, завилял хвостом и заскулил. Я передал малыша владельцу, наблюдая за их трогательным воссоединением. Мальчик прижимал к себе питомца, а тот лизал ему лицо, повизгивая от счастья.

— Спасибо, дядя Прохор! — всхлипывал ребёнок. — Спасибо, что нашли его!

Я хотел ответить что-то подходящее, но внезапно откуда-то из-за леса донёсся звук яростной стрельбы. Автоматные очереди, взрывы гранат, крики. Звуки боя были ещё далеко, но приближались.