Ливония

Глава 7

Событие семнадцатое

Кто привык за победу бороться,

С нами вместе пускай запоет:

Кто весел — тот смеется,

Кто хочет — тот добьется,

Кто ищет — тот всегда найдет!

Именно эту песенку мурлыкал себе под нос Юрий Васильевич двадцать седьмого июня, когда вернулась очередная разведка, и все эти пять дней они двигались на север. Хреново, что ни секстантов, ни карт нормальных нет, но по той, что у него имелась, от товарища Меркатора, выходило, что они сейчас находятся в районе этих самых Судбищ. А от крымцев как были одни следы, так и попадаются эти самые следы. Наследили эти засранцы столько, что создавалось ощущение, что главная цель похода — нагадить России. В России. Обгадиться.

Не имея нормальной информации, Боровой начал паниковать. Всё же он прилично историю изменил и вдруг из-за этой бабочки Брэдбери Иван Шереметев Большой не встретился с Давлетом Гереем, и тот дошёл до Тулы и сейчас жжёт её и людей в полон хватает.

Докладывал Семён Зотов князю Серебряному. Юрий стоял рядом и пытался по губам прочесть. Куда там. Зотов кашлял, сипел, дышал тяжело… Так ладно, а ещё борода и усы будёновские рот прикрывали. Пойди попробуй по усам прочитать, чего такое важное нарыли разведчики. Рядом стоял брат Михаил и новеньким простым карандашом на очень белой по современным меркам конопляной бумаге строчил. Хотелось, плюнув на усы сотника, заглянуть через плечо монаха Боровому, но пересилил себя, он же урчум — бурчум и через плечо подглядывает, фи. Стоял, кузнечика на колосе какой-то травы рассматривал. Зелёненький весь. Зелёный — цвет надежды. Хотя… В песня придёт лягушка тоже зелёненькое брюшко и… съела кузнеца. А им нужно съесть хана. Брат Михаил закончил писать и толкнул за локоть засмотревшегося на кузнечика князя.

«Поганые в тридцати верстах и быстро идут прямо сюда. Будут здесь завтра после обеда», — прочитал Юрий выжимку из пятиминутного доклада Зотова Василию Семёновичу.

Ещё перед обедом Юрий Васильевич по привычке уже осмотрел место стоянки, на соответствие его, как поле будущего боя. Вполне себе, справа река… «Вот ведь он остолоп»! — хлопнул себя по лбу Боровой. Река неизвестная, вдоль которой они движутся второй день — это и есть Любовша, где он со студентами следы битвы искал. Они почти дошли до села Судбище. Просто не повезло, не встретились с местными. Ну или те чуть севернее обитают, а тут из-за регулярных набегов крымцев пустая земля. Боятся здесь люди селиться. А кто насмеливается, тот рано или поздно оказывается на невольничьем рынке в Бахчисарае. Есть и второй вариант — в сырой земле… если будет кому схоронить. Нужно что-то делать с людоловами. Это, блин, центр России, и ни одного человека на сотни вёрст.

Справа река и это хорошо, дальнобойную артиллерию можно переправить сейчас на тот берег и запрятать вон в тех кустах вербы. Берега илистые и топкие, это уже проверили сунувшиеся к реке помыться люди. Ила по колено, потом ногу с трудом достаёшь. Лошадь точно не пойдёт, а чтобы окончательно обезопасить пушкарей, нужно вон в том лесу нарубить берёз и дубов и за кустами расположить, а уже за ними пушки. Там как раз небольшие холмы из земли торчат с зарослями шиповника на вершинах. Эти пять — семь метров для орудия, что стреляет на версту, ни малейшего значения не имеют. А даже если несколько всадников сможет преодолеть речку и кусты плотные, то упрутся в стену из поваленных деревьев и станут отличной мишенью для татар касимовских, например. Их и поставим охранять дальнобойную артиллерию. Ну и в помощь им пару десятков потешных с карамультуками, пусть фланговым огнём командиров выбивают у татаровей. Кто командовать будет, тот и цель потенциальная. Тот берег чуть выше и отличная, значит, позиция для снайперов. А ответить им и тем более добраться через реку посланные Гереем нукеры не смогут. Пробовали. Лошадь, неширокую речку вроде, в этом месте преодолеть не может.

Слева? А слева лес. Лиственный и редкий. Дубрава. Плохой для засадного полка лес. Придётся вырубить немного вербы южнее этого поля и «посадить» на опушке леса. В засадном полку, которым командует младший брат героя боя у села Судбище Ивана Шереметева Большого — Фёдор народу всего пятьсот человек. Схоронятся. Фёдор Васильевич молодой совсем, всего шестнадцать лет воеводе, но навязали его Серебряному старшие братья, пришлось взять. А оказался парень боевой и народ ему подчиняется, на молодость не смотрит. Да все Шереметевы дядьки боевые, хоть брат их и недолюбливает. Там кто-то из них… Нет не вспомнить… будет то ли отцом, то ли дедом третьей жены Ивана Ивановича, того самого которого отец вроде убивает, ну на картине так точно убивает. Так и написано. Прилегла эта третья жена? Елена Ивановна… если память не изменяет, в одной рубахе, якобы, на лавку поспать после обеда, беременная, и тут Иван Васильевич припёрся и давай всех посохом поколачивать. Ну, в этот раз, если это правда, хрен ему. Нужно посох отобрать у брата. Маг, понимаешь, нашёлся. Пусть ходит с волшебной палочкой. Кстати, то что она Ивановна, совсем ничего про отца не говорит. В этой семейке двоих братьев Иванами назвали. Ну, чтобы два раза не вставать. Потом пришлось прозвища «Меньшой» и «Большой» придумывать. Старший сейчас уже ранен и даже в Тулу к государю доставлен, раз поганые назад подались. А «Меньшой»? Вот ведь! А ведь Меньшой Иван сейчас со шведами ратится. Ну, там всё интересное будет поздней осенью и на следующий год. Как раз после победы над Девлетом Гереем будет время туда добраться.

Прямо же перед местом, где они себе обед готовят, раскинулось огромное поле. Километра три на три. Эх, как всё здорово само собой получилось.

— Василий Семёнович, твоё время пришло. Командуй, пусть лагерь разбивают. Тут бой примем. С артиллерией я разберусь. Ты поместной конни… ну поместной бесконницей занимайся. Чеснок, там, пусть перед своими позициями сыпят. И пусть заготовят деревья, которые поднять можно… Ну, чего это я? Боязно видно. Уж больно их много. Всё, раньше мы с тобой сто раз оговорили наши действия, делай как планировали.

Событие восемнадцатое

Нда. Суворов был прав. В третий или четвёртый раз в этом Юрий Васильевич сегодня убедился. «Каждый солдат должен знать свой манёвр». «И тяжело в учении — легко в бою». И он со своими десятки раз отрабатывал развёртывание и подготовку к сражению. И, естественно, ничего такого не делала поместная конница. Они стали галдеть, бегать, суетиться. Перетряхивать мешки, молиться, переодеваться в чистое. Не побежали за деревьями, чтобы засеку соорудить. Молиться… Господь поможет? Обязательно, тут даже сомневаться не приходится. Но в первую очередь он помогает тем, кто сам не молится, а готовится к сече. Оборудуй позицию и потом молись… пока враг не пойдёт в атаку.

Князь Углицкий побегал, поорал и плюнул. Чёрт с ними. Побьют этих товарищей и туда им и дорога. Без них справится…

Дождавшись проклятий, конница безлошадная решила одуматься. И деревья пошли рубить, и чеснок кидать, и оружие обихаживать. За всем этим Юрий Васильевич уже со стороны наблюдал. Он у реки пытался настроить переправу восьми десятков больших пушек. Почти полторы тонны вес десятка самых больших — это прилично. И они решили — орудия, что в отместку за купание в грязи, застрянут в иле и будут цепляться за коряги, что на дне гниют, за траву с камышами. Доставят много волнительных моментов пушкарям. Это хорошо, что лето и вода тёплая. Это хорошо есть толстые конопляные канаты. Это замечательно, что разведка вернулась частично, и сотню коней смогли к этому делу привлечь.

К позднему вечеру все семьдесят пушек калибром сто миллиметров и десять калибром сто тридцать выстроились на трёх холмах вдоль правого берега реки. Сначала выстроились все в тине и грязи, потом мокрые, но вымытые постояли, а к вечеру уже стояли обтёртые, смазанные маслицем постным и снова обтёртые насухо. Красота. Сила. А между холмами и орудиями потешные в это время навали непролазную засеку. Ветки деревьев, стволы деревьев поменьше, которые смогли унести целыми в этой куче. И даже камыша нарубили и сверху навали, благо его полно, все берега им заросли. На восточных склонах холмов соорудили подкопы, куда уложили порох в картузах, ядра и картечь в бумажных банках. Можно было и возле орудий прямо уложить. Ответного огня не стоит ожидать… Интересно, в летописях упоминаются, что Давлет — Гирей взял с собой янычар турецких и турецкую же артиллерию. Но в описание битвы её нет. Там на засеку накатывали конные воины. И про то, что орудия были в обозе нет ни слова. Куда же делись артиллеристы? Про янычар как раз в документах есть очень интересные подробности. Стефан Сидоров, который после ранения Ивана Шереметева стал одним из воевод, и возглавил русский отряд, получил тяжелое ранение от пули, а ещё сказано, что большой урон нанесли нашим обороняющимся татарские мушкетеры-тюфенкджи, присутствовавшие в войске хана числом до тысячи.

Приходилось держать артиллерию и янычар с мушкетами в голове, и всё же предпринять меры, чтобы, если турки откроют ответный огонь, то не смогут попасть в пороховые запасы и устроить бада — бум. Про наши пушки или пищали есть упоминание в турецких источниках: «Некто безбожный, неверный, который по своей кабаньей отважности, собачьему бешенству, называемый Шеремед, со своими чертями-собратьями облил головы правоверных железным дождём и помёл огненными мётлами свинца».

Помёл огненными мётлами свинца? Всё-таки, скорее всего, из пищалей ручных стреляли. Кроме как у него, да и то мало совсем свинцовой картечи для статридцатимиллиметровых орудий, не должно быть ни у кого, у всего же мира сейчас или каменный дроб или чугун. Ладно, за весь мир сложно говорить, но на Руси, точно. И это объяснимо. Свинец не дёшев, а если стрелять чуть не в упор, то чем камень хуже свинца? А ведь он практически ничего не стоит.

У Борового было тридцать бумажных банок со свинцовыми горошинами диметром десять — двенадцать миллиметров. Для самой дальней стрельбы картечью. Пробовали стрелять на восемь сотен шагов по стаду коров подготовленному на убой. Убили всех с первого же залпа. Потом ещё одиночными выстрелами проверяли дальность. Уже без коров. Деревянные солдаты попадали и на девяти сотнях метров. А это больше шести сотен метров. Вполне с холмов до центра вражеского войска достанут.

А с противоположной стороны будут бить из леса с засадным полком из-за засеки фальконеты. Фланговый огонь лучше фронтального. И стрелять можно дольше, если даже поганые откатятся. Пока они вперёд скачут, да пока разворачиваются и удирают. Ого-го сколько времени пройдёт.

В лоб Давлету и прочим Гиреям будут бить пищали и миномёты, а в тридцати пяти метрах от их позиций закопано сорок ведерных деревянных мин, наполненных порохом и обрубками железной проволоки и гвоздей. К ним прокопали канавку и уложили бикфордов шнур, который потом будет перебегать от одной мины к другой.

Хотя насчёт прочих Гиреев вопрос. Точно известно, что в битве при Судбище погибнет два сына Девлет Гирея. А сколько он их с собой взял? Ещё возьмут знамя князей Ширинских. Это какие-то важные беки. Убили ли их уже люди Шереметева?

А вот придут и спросим.

«Лицом к лицу. Героям Судбищенской битвы посвящается». Художник: Анатолий Костяников

Событие девятнадцатое

— Что там? — теперь разведчики являлись каждый час. С утра двадцать девятого июня уже четвёртый гонец прибыл. Заметили ли поганые три сотни конных ратников или нет, но они не повернули, продолжили путь вдоль левого для них берега реки Любовша. Для реки тоже левого, она на юг бежит к Сосне, которую татарам придётся переходить… тем, кто отсюда живым уберётся.

Опять сотник Зотов пожаловал. Двужильный. Он обстоятельно поведал все воеводам Юрия Васильевича. Князь Серебряный кивнул головой в сторону Борового, мол сейчас монах напишет. Погодь.

«Волнами идут. В первой пару тысяч. Хан во второй волне. Всего четыре волны. Тысяч двадцать. Янычары в красном есть. Орудий нет», — Юрий прочёл записку, переданную братом Михаилом, и кивнул, отпуская Зотова. Того качало. Может и двужильный, но устал. Через три — четыре часа биться. Пусть отдохнёт. Каждый ратник будет на счету.

— Жаль, что хан во второй волне, — князь Углицкий улыбнулся, пытаясь воевод приободрить. Сам тоже волновался. Двадцать тысяч — это не шестьдесят, но в три с лишним раза больше чем у них, — не забывайте первыми стреляет артиллерия с того берега.

Юрий Васильевич на этот раз подготовился к битве. У него теперь имелась первая в мире подзорная труба. И это была не труба, которую через полвека Галилей изобретёт. Мало кто знает, он этот предприимчивый товарищ организовал их производство и продажу. И покупали ведь. Так вот, делал он их из… прибор был далек от совершенства, тубус выполняли из бумаги, что значительно уменьшало время эксплуатации. Да ещё линзы плохо закреплённые регулярно выпадали. Но покупали, альтернативы не было, а труба или телескоп давали массу возможностей. И случится это ещё позже, году в 1624. У Борового была сейчас в руке с тремя линзами, до которой вроде Кеплер додумается ещё позднее. И корпус был бронзовый. А чтобы не выпадали линзы крепились они с помощью уплотнителей изготовленных из резины из одуванчиков.

А вот продавать их Боровой пока не собирался. Такое полезное изобретение могло попасть к врагу. Вот после шведской, а потом Ливонской войны можно и наладить выпуск. Ещё бы как-то придумать, как сделать неразборными? Перепилят? Самоуничтожение придумать? Ай, не сегодняшнего дня проблема. Сегодня через пару часов битва века. Герей не должен вернуться в Крым или вернуться с парой одноглазых татар и без ушей. И с мыслью, что ну их этих русских, эвон ляхи под боком, их лучше грабить.

В подзорную трубу всего лишь четырёхкратную, но зато не с перевёрнутым изображением, и не требующую линзу к глазу прижимать, конец поля виделся как на ладони. Шутка. Если до перелеска на севере километра три — три с половиной, то и смотрелось это будто смотришь на километр вдаль. Ничего не видно, ну и линзы отшлифованы средне. Посмотреть для солидности и здоровой жадности остальных воевод можно, а вот увидеть там поганых пока нельзя.

Ага!

— Показались! — Всё одно он их первым заметил, на зелени травы и леса нарисовалось вдруг тёмное пятно. Сначала и не заметишь, но через пару минут оно уже занимало всю северную оконечность поля и продолжало расширяться и приближаться. Ещё через две минуты можно было и отдельных всадников разглядеть.

Ну вот и настал несчастливый день и миг для Крымского ханства. Сегодня они познакомятся с будущим. Да, чего сегодня, уже через пяток минут познакомятся, до намеченной точки, достигнув которой крымцы получат фланговый удар картечью осталось им с километр, ладно, с версту проскакать.

Едут людоловы не торопясь. Волна — это хорошее придумал Зотов определение для такого движения. Если поле версты три в ширину, то две из них точно уже заполнены медленно движущимися всадниками. Накатила эта серо-коричнево-чёрная лава от леса и потекла по полю, всё его заполняя. Не заметить несколько десятков разведчиков специально у леса с засадным полком и фальконетами вставшими татаровья не могли. Но не остановились и даже направления не сменили. От волны отделился небольшой язык в сотню всадников и понесся в сторону разведчиков. Эти быстро мчались, коней понукая. Даже свист долетать начал. Разведчики погарцевали перед ними и скрылись в лесу, татаровья за ними последовали.

Совсем мало времени осталось до первого залпа. Вон, среди поля, метрах в трёхстах от засеки вкопана берёза, как до неё доберутся степняки, так по тылам и получат залп из пушек ядрами.

Первоначально планировали жахнуть из всего, что стреляет. И жахнуть сразу картечью. Но тут князь Серебряный высказал предложение ударить по хвосту первой волны. Мол, должны вперёд податься поганые, если позади взрываться начнёт. Вот тогда и откроем огонь из всех орудий.

— Так и сделаем, — согласился с ним Юрий Васильевич, — только первые два залпа из Единорогов бахнем обычными ядрами. Пусть на пару минут позже поймут, что случилось. Следом гранатами из Единорогов. Ну, а там посмотрим. Если вперёд понесутся, то встретим. А вот если нет, и они назад ломанутся, то я тебе, Василий Семёнович, за несбывшиеся предсказания щелбан пробью, а ты мне за надежды ложные.

— Вперёд поскачут, — сморщил нос и почесал лоб князь. Не первый их спор, уже получал шелбаны от князя Углицкого.

Бабах. Звука Юрий Васильевич не услышал, увидел, как за рекой из-за навала деревьев с холма поднялось целое облако серого, подсвеченного красным, дыма.