Пограничник. Том 12: Меж двух огней

Глава 15

Взгляд Мухи тут же скакнул на меня. Лицо его вытянулось от удивления. Не успел он прокричать в рацию приказ, как затрещало.

Пограничники из отделения Самсонова, ехавшие на последнем БТР, открыли огонь по неизвестным.

— Отставить! Отставить огонь! — заорал Муха в рацию, надеясь, что его услышат.

Я припал к окулярам бинокля.

Успел заметить, как афганцы попадали на землю где-то за камнями. Было не ясно — они просто залегли или же огонь пограничников все же скосил обоих.

— Что за черт⁈ Что такое, Саша⁈ — закричал Муха.

— Они были без оружия, — ответил я. — Невооруженные шли.

— Уверен⁈

— Да, — сказал я, соскакивая с брони, когда колонна бронемашин замерла на месте по приказу Мухи.

Муха без слов понял, что я вознамерился делать, и, по всей видимости, не собирался возражать. Беря на изготовку автомат, я услышал, как он раздает приказы по рации, сообщая Самсонову, что тому требуется отправить со мной пару человек на проверку.

— Саня! Чего такое⁈ — удивился Бычка, соскакивая с брони.

За ним спрыгнули Самсонов, Пчеловеев и рядовой Сережа Матовой.

Я мрачно посмотрел на Самсонова. Сержант не выдержал моего взгляда, только отвел глаза и забормотал:

— Что такое-то, товарищ старший сержант? Что не так?

— За мной, — не ответил я Самсонову, — стрелковой цепью — вперед. Соблюдать бдительность.

Мы аккуратно, развернувшись по фронту, насколько позволяло место, стали пробираться по каменистой дороге, пробегавшей почти сразу у подножья скал.

До залегших афганцев пройти нужно было не меньше двухсот метров.

— Товарищ старший сержант, а задача какая? — решился спросить Самсонов, шедший справа, метрах в двух от меня.

Когда я не ответил, Самсонов повторил:

— Делать нам что?

— Молчи, — сурово бросил я, не сводя взгляда с камней, за которыми упали афганцы.

Когда мы добрались до тропы, уходившей куда-то вверх, между скал, я скомандовал остановиться и держать оборону. Быть начеку.

Сам же, держа автомат наготове, медленно пошел вперед, чтобы проверить, что же ждет меня за камнями.

— Нет! Нет! Не убей! — закричал вдруг худой как палка, бородатый афганец, которого я нашел за камнем, когда заглянул туда.

Рядом с ним, прижавшись к земле, в позе эмбриона лежал второй — помоложе. Он трясся от страха, словно осиновый лист.

— Нет! Нет! — повторил афганец, размахивая руками. В глазах его стоял настоящий ужас. Темные, обветренные губы его дрожали.

Я выдохнул, уставившись на длинные, кривоватые палки-посохи, какие используют пастухи, когда ходят по горам. Обе валялись между афганцами.

— Они не вооружены, — сообщил я Самсонову строго.

Тот удивился.

— Но… Но я ж видал у них оружие! Винтовки видал!

Когда я опустился, чтобы взять одну из гладких, лишенных коры и отполированных человеческими руками после долгой службы палок, афганец вздрогнул. Молодой поспешил отползти.

Я показал палку Самсонову. Лицо сержанта вытянулось. Однако он ничего не сказал. Бычка же уставился на Самсонова с явным укором во взгляде.

Отложив палку, я протянул афганцу руку. Тот снова вздрогнул, отполз, заколебался подавать мне свою в ответ.

— Все хорошо, — проговорил я, надеясь не на слова, а на добродушный тон моего голоса, — все нормально. Мы не причиним вам вреда.

— От падла… — выругался Муха, осматривая обоих афганцев, — и двух километров не прошли! И на тебе!

Афганцы, понурив головы, стояли перед бойцами отделения Самсонова. После задержания мы обыскали обоих. При них не было никакого оружия, только небольшие, самодельные ножики. Остальной нехитрый скарб пастухов представлял из себя несколько пучков сушеных и свежих трав, бурдюк воды да по свертку высушенных лепешек в качестве провианта. Ну и, конечно, заставшие Самсонова врасплох палки, вырезанные из твердого, но легкого орешника.

Афганцы были молоды. Старшему, казалось, не было еще и тридцати. Это был худой, узкоплечий мужчина с вытянутым, украшенным недлинной, клочковатой бородой лицом, рябой от перенесенной когда-то оспы кожей и очень темными, орехового цвета глазами.

Второй был гораздо моложе. Я бы дал ему лет восемнадцать или девятнадцать. У парня было темное, острокостное и очень худощавое лицо, обветренная кожа и смешная, очень редкая бородка, сквозь которую легко можно было рассмотреть острый подбородок.

Оба пастуха были напуганы. Они не отваживались смотреть в глаза пограничникам и не отвечали на вопросы. Легко подчинялись указаниям.

Муха бросил им несколько слов. Видимо, спросил, как звать и кто такие.

Афганец, что помоложе, отвернулся. На лице его я смог прочитать тихую грусть, а еще… какое-то странное разочарование. А вот страха в них почти не было.

А вот старший явно боялся. Если при первой нашей встрече он решился попросить, чтоб мы не стреляли, а трясся при этом младший, то теперь они словно бы поменялись местами. Дрожь принялась колотить старшего.

Муха спросил снова, повторил свои слова.

— Как вас зовут? Кто такие? — не слишком ловко ворочая языком, спросил их советский военный на дари.

Юсуф не решился отвечать. Он боялся. Но причиной его молчания был не страх. Неприятное, царапающее душу чувство стало преградой для этого. Чувство разочарования.

Никогда не думал Юсуф, что будет так бояться этих людей. Будет бояться шурави. Ведь каждый советский солдат, с которым он виделся раньше, выглядел вполне доброжелательным.

Когда шурави пришли в их кишлак, то не стесняясь делились с ними едой и чистой водой. Торговали, даже несмотря на запрет своих командиров. Угощали детей сахаром и конфетами. Это уже не говоря о том, что они уничтожили банду душманов, что терроризировала их поселение в начале лета.

Но теперь… Теперь их хотели убить. Без предупреждения. Просто открыли огонь.

В голову Юсуфу не приходило, что огонь пограничников мог быть ошибкой или случайностью. Он рисовал в собственном воображении картины того, как солдаты открыто и гостеприимно принимают его и Касима. Как делятся с ними едой и водой. Как помогают им вылечить старого Мирзу. Однако все эти ожидания вмиг разрушились, когда заговорили автоматы советских солдат.

Если бы Юсуф на миг отбросил свои эмоции, он бы увидел, что пограничники стоят перед ними спокойно, а не угрожающе. Что лица их выражают не злобу, а любопытство и интерес, вперемешку с некоторым осторожным напряжением.

Что шурави обращается к них, хоть и строго, но спокойно и беззлобно.

Но Юсуф не замечал. Потому что он был обижен. Обижен на шурави.

— Как вас зовут? Кто такие? — повторил солдат.

Юсуф весь сжался, стараясь пропустить его слова мимо ушей.

Солдат вздохнул. Спросил что-то у высокого, худощавого, но широкоплечего бойца, что стоял рядом. Юсуф украдкой зыркнул на этого бойца. У него было молодое, но очень серьезное лицо и странный, не свойственный возрасту взгляд… аксакала.

Тот ответил.

Солдат, задававший им вопросы, сказал:

— Мы не причиним вам вреда.

— У-уважаемый господин, — вдруг заговорил Касим дрожащим голосом.

Юсуфа это удивило, он глянул на своего друга и соседа, но не решился проронить ни слова.

— Какой я вам господин, — ответил солдат. — Рассказывайте, давайте. Кто такие? Чего тут делали.

— Я… Меня звать Касим, — проговорил Касим, пряча глаза. — Это вот Юсуф, мой сосед. Мы живем в кишлаке Хумри. И… И нам…

Он замолчал, глянул на Юсуфа. Юсуф отвел взгляд.

— И нам нужна помощь…

— Угораздило ж их так далеко забраться, — с подозрением проговорил Муха, оглядываясь на афганцев, оставшихся под конвоем Самсонова и его парней. — Странно как-то, что этот дед, на старости лет, со своего кишлака вместе с этими двоими поперся. Да еще и заболел по дороге.

Я обернулся. Глянул на афганцев. Те все еще выглядели напуганными, но все ж, после того как Муха поговорил со старшим из них, с Касимом, слегка подуспокоились.

— Уж тыщу раз такое бывало, что местные наших к духам на засады заманивали, — продолжил Муха. — Под видом помощи.

Когда старлей поговорил с Касимом, то выяснил, что оба парня спустились с гор, когда услышали звуки боя. Они наблюдали за его ходом, а когда все утихло, решились спуститься, чтобы поговорить с нами. Поговорить, потому что им нужна была помощь.

Со слов Касима, их старейшина, мужчина в летах, но еще крепкий, пошел сюда с ними, чтобы собирать травы. А на третьи сутки заболел. Ни Касим, ни Юсуф не знали, что случилось со старым Мирзой. Старика колотила лихорадка, и он быстро лишился сил. Теперь даже встать не может, потому и лежит в старом пастушьем шалаше, что на вершинах гор.

— Значит, — начал я, — они хотят, чтобы мы помогли им со стариком.

— Вылечили, — кивнул Муха, — или хоть какую-то помощь оказали. Тут — не дать, не взять, ловушка. Снова хотят нас затормозить.

Муха сплюнул. Выматерился. Добавил:

— Зараза… Ни одно, так другое. Не успели от прошлой остановки отъехать, теперь эти приперлись. Так нам никогда до пещер не добраться.

Муха вопросительно глянул на меня:

— А ты что по этому всему поводу думаешь, а? Саша?

Я нахмурился.

— Пока ничего не думаю.

— Тебе что, не кажется все это подозрительным делом? — удивился Муха.

— Я не привык делать поспешных выводов.

— Знаешь что? — Муха тоже нахмурился, и, к слову, очень раздраженно, — прогоню их. Пошли они к чертовой матери. Это — сто процентов ловушка. Причем очевидная. Я б сказал, на дурака.

— Это меня и смущает, — задумался я.

— В каком это смысле?

— Если это западня, то слишком очевидная. Никто, в таких условиях как тут, в Темняке, на нее никогда не поведется.

— Ну знаешь, местные особой изощренностью в таких штуках не обладают, — поморщился Муха, — подходят, мол, ишак об камень ногу сломал, помогите. Или, сын потерялся. Подсобите отыскать. А как наши подсобляют — так тут же на ловушку напарываются.

— И давно ль наши подсобляют? — спросил я хитровато.

— Да поумнели уже, — без задней мысли ответил старлей. — Уже давно так просто не ведутся.

— Вот именно, — кивнул я.

Муха нахмурился.

— Думаешь, правда? Правда у них беда?

— Не знаю. И на старуху бывает проруха.

— Даже если у них правда старик болеет — разделять взвод опасно. Нам задачу нужно выполнять.

— Ну пойдем, прогонишь, — проговорил я. — Посмотрим, что скажут.

Как обычно, я решил не делать поспешных выводов. Ситуация была в высшей степени странная. Как верно мы подметили, будь это ловушка, то слишком уж душманский замысел прямолинеен. Но и такая версия имеет место быть.

Да и то обстоятельство, что какие-то пастухи забрались так далеко в «Темняк», вызывало сомнения. Это выходит, они наплевали на слухи о «Джинне», не побоялись местных душманов и несколько суток шли сюда, за травами? Как по мне, так овчинка не стоит выделки. И если мне подобная мысль очевидна, то сугубо практичному в своих помыслах и делах крестьянину, кем, по сути, и были эти люди — тем более. Было во всей этой ситуации что-то странное. Что-то подозрительное. Я решил, что чтобы разобраться, нужно понаблюдать за афганцами. Посмотреть, как они отреагируют на отказ.

Мы с Мухой подошли к афганцам. Старлей некоторое время помолчал. Оценивающе посмотрел на обоих парней. Потом бросил им несколько слов на дари.

Один из них, тот что постарше, выдохнул. Отвернулся. Казалось, вдох его был вдохом облегчения. И это, в определенном смысле, показалось мне странным. Лицо второго, того, что помоложе, потемнело еще сильнее. Он нахмурился. И ничего не сказал.

В абсолютной тишине, под взглядами остальных пограничников, парень, звали которого Юсуф, вдруг опустился на землю.

Это его движение удивило не только Муху и пограничников, но и его собственного товарища — Касима.

Парень стянул свой видавший виды китайский кед, достал стельку. А потом и свернутую в несколько раз бумажку.

Касим вдруг прикрикнул на Юсуфа. Однако тот не отреагировал. Он поднял глаза и протянул мне грязноватую бумажку, выдернутую из ученической тетради в клеточку.

— Юсуф! — отчетливо крикнул на него Касим. Потом добавил что-то на дари, но вырывать бумажку из рук Юсуфа не решился. Побоялся пограничников.

Я аккуратно принял бумажку. Развернул. Страница была пожелтевшей, старой и оттого мягкой. А еще — исписанной от края до края.

— Здесь на русском, — шепнул я Мухе, изучая взглядом очень аккуратно выведенные буковки, — на русском языке.

— Что там? — удивился Муха.

— Цифры, даты, время, заметки. Это какой-то список, — проговорил я, а потом вчитался: — «Седьмой день, одиннадцатый месяц. Первый и третий караул — сменились сразу после фаджира». Это расписание караулов.

— Ах вы падлы, — набычился вдруг Бычка и попер на младшего, — шпионы это, за нашими шпионят!

— Отставить! — звучно приказал я.

Бычка тут же отступил. Остальные пограничники недоуменно переглянулись.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился я к Мухе, — спроси у них, что это?

— Они не знают, — покачал головой Муха, когда спросил и получил ответ. — Это дал им их старик Мирза. Сказал спрятать.

— Мирза говорит по-русски?

— Говорит, — снова перевел Муха.

— Командир, спроси его, почему он решил показать это нам? — я нахмурился.

Муха спросил. В ответ ему Юсуф кратко что-то пробурчал, не поднимая на нас глаз. Он так и сидел в пыли, только надел обувь. Юсуф казался отчаявшимся. Касим поджал губы. Отвернулся.

Муха нахмурился, выслушав слова паренька. Проговорил:

— Он не знает, что там написано, но решил, что это может убедить нас помочь его деду выжит, — Муха сплюнул. — Зараза… Что это за черт?

— Есть мысли, — задумался я. — Пойдем-ка, товарищ командир. Переговорим с нашим «гостем».

Когда люк бронемашины открыли, Сахибзад вздрогнул. Его конвоир — серьезный и тихий шурави с лицом ребенка и суровым взглядом солдата, глянул на открывшийся люк.

Внутрь заглянули двое уже знакомых Сахибзаду бойцов — невысокий командир взвода с маленьким, но бывалым лицом, а еще второй — старший сержант с глубоким, холодным взглядом.

— Встать и выйти, — приказал командир на дари.

Сахибзад удивился. Потом испугался.

«Решили расстрелять, — подумал он, глядя на злые лица шурави, — что-то поняли и решили расстрелять».

— Встать и выйти! — громче и злее повторил командир.

Второй проговорил что-то конвоиру. Тот согласно поддакнул в ответ.

Сахибзад медленно встал. Он почувствовал, как от страха немеет лицо. Как ноги его становятся ватными. Как тяжело их переставлять.

С трудом, но Сахибзад все же выбрался из БТР. Встал напротив шурави. Он ожидал увидеть снаружи расстрельную команду из нескольких солдат, но не увидел. Почему-то это напугало его еще сильнее.

Однако тут были лишь эти двое. Те самые — офицер и сержант, что допрашивали его ранее.

Старший сержант передал командиру какую-то мятую бумажку. Тот развернул ее. Принялся читать про себя. А потом, несколько неловко, растягивая слова и делая длинные паузы — переводить:

— «Десятый день, одиннадцатый месяц, — начал он, — первый и третий караулы сменились сразу после фаджира. Четвертый и пятый — после захура. Пулеметчики — на рассвете, после захура и перед иша. Расчет гранатомета — реже, после фаджира и перед иша».

Некоторое время командир шурави сверлил Сахибзада взглядом. Сахибзад же боялся. Боялся и млел. Чувствовал, как бледнеет его лицо. Как от щек отступает кровь.

— Ты знаешь, о чем тут речь? — спросил командир.

Сахибзад сглотнул. Не ответил. Ему показалось, что язык прилип к небу.

«Как? Откуда?» — судорожно думал он. На другие, более складные мысли его просто не хватило. Не хватило, потому что ему хорошо были знакомы эти слова — расписание смены караулов, продиктованные необходимостью и особыми условиями того места, где эти караулы несли службу. Расписание, скроенное быстро, наспех, лишь бы добиться хоть какой-то организации в рядах охраны. Расписание, которое он и сам прекрасно знал. Ведь и ему, и его людям, до того как их отправили на границу, как говорили шурави, «Темняка» и «Каменного мешка», приходилось придерживаться.

— Что молчишь? — строго спросил командир.

— Нет. Не знаю… — солгал Сахибзад, когда ему на глаза упала полупрозрачная пелена страха.

Командир шурави недобро усмехнулся. Что-то проговорил второму, тому самому, который участвовал в допросе. Тому самому, что схватил Сахибзада в пещере. Шурави ответил командиру холодным, прямо-таки ледяным голосом, в котором чувствовались нотки стали.

От этого голоса, происходящего от такого молодого бойца, у Сахибзада по спине пробежали неприятные мурашки. Он понял, что они не поверили. А еще он понял, что он слишком напуган, чтобы врать дальше.