Пограничник. Том 12: Меж двух огней

Глава 26

Мы с Мухой слушали приказ начмана, который пересказывал нам радиотелефонист. Оба молчали.

Старлей казался совершенно спокойным. Всё же черты его лица, казалось бы обострились. Сделались будто бы высеченными из камня. Взгляд ничего не выражал.

— Оставаться на позиции, — продолжал щупленький радиотелефонист своим высоконьким, немного подрагивающим голосом, — обеспечить сохранность груза и трофеев. Ожидать прибытия комиссии для проведения следственных действий. Личный состав подготовить к опросу. Все силы сосредоточить вокруг захваченной колонны и не предпринимать никаких решительных действий.

Радиотелефонист закончил. Рядовой и сам понимал сложность поставленного приказа. Наверняка и сам мечтал, что очень скоро взвод покинет Темняк и отправится в расположение мангруппы на отдых. И потому теперь он казался таким виноватым, будто бы и не начман вовсе, а он, простой связист, ставит Мухе такую, скажем прямо, неприятную боевую задачу.

Муха молчал долго. Потом, наконец, засопел. Поджал губы. Спросил:

— Начман не уточнил, когда примерно прибудет эта «комиссия»? И каким путём?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, — несмело ответил радиотелефонист. — Никаких уточнений не поступало. Только это.

Видя, как каменное лицо Мухи меняет выражение на сердитое, телефонист поспешил добавить:

— Но передали, что нам нужно оставаться на связи. Если поступит какая-нибудь ещё информация, то нам её передадут быстро, как только смогут.

— Как только смогут, — повторил Муха в мрачной задумчивости.

А потом погрузился в собственные тяжёлые мысли и даже, казалось бы, совершенно позабыл о несчастном радиотелефонисте, виноватым школьником стоявшем перед Мухой.

— Командир, — позвал я Муху, когда связист уже совсем занервничал.

Муха едва заметно вздрогнул. Слегка приосанился. Проморгался. Посмотрел на рядового так, будто бы только что заметил его.

— Хорошо, — ровным, не выражающим ничего тоном проговорил он. — Если Стаканов снова выйдет на связь, чтобы что-то передать, немедленно доложить.

— Есть.

— Свободен.

— Есть, товарищ старший лейтенант.

Радиотелефонист убежал. Муха, убедившись, что за ним не наблюдает никто из бойцов, устало засопел. Тронул веки пальцами. А потом страшно выругался.

— А зараза… — Безобидно закончил он свой краткий, но крайне красноречивый матерный монолог. — Они там, наверху, видать, совсем с ума посходили! Сами, что ли, определиться не могут, что им вообще надо? Сначала одно заявляют! Теперь другое!

Я молчал. Муха обречённо покачал головой.

— А нам по-прежнему тут торчать! И притом неизвестно сколько!

— Я бы на твоём месте, — несколько равнодушно начал я наконец, — не тратил бы силы на то, чтобы сокрушаться вхолостую. Приказ, как никак, поставили. И деваться некуда.

— Ну а сколько эта комиссия к нам будет идти⁈ Может, сутки? Может, трое? И что мне прикажете делать, когда паёк весь выйдет? Когда боеприпас кончится? Приказать бойцам жевать ремни и сапоги, а от душманов отмахиваться камнями и палками?

— Боря, — вздохнув, начал я успокаивающим тоном. — Если у тебя есть какие-то ещё предложения, я готов выслушать.

Муха, казалось, удивился. Внезапно всмотрелся мне в лицо. А потом вдруг не выдержал моего взгляда. Опустил глаза и, казалось бы… устыдился чего-то.

— Устал я, Саша, — тихо проговорил он.

А потом взглянул на колонну, вокруг которой суетились смертельно уставшие бойцы-пограничники.

— Все устали, — ответил я.

— И ты тоже, верно? — спросил он тихо.

Я промолчал.

— Да вижу. Вижу, что устал, — вздохнул Муха. — А ещё знаю, что ты в этом никогда в жизни не признаешься. Потому как жаловаться не привык. Ни то что я…

— Если ты делаешь то, что делать должен, — проговорил я, глядя в очень синее, очень ясное небо, — не так важно, жалуешься ты при этом, ноешь или же посылаешь ближних своих по матушке.

— Главное, что делаешь, да? — хмыкнул Муха, несмело кося на меня глазом.

— Да.

Муха снова вздохнул.

— Ну лады. Саша. Собери сержантов. Доведи приказ командования. Пускай парням передадут. Я пойду распоряжусь, чтобы с остатками душманского барахла обращались побережнее.

Он несколько мгновений помолчал. Помолчал так, будто бы хотел что-то сказать, но не решался.

— А потом, — наконец все-таки заговорил Муха, — потом отдохни. Поешь хорошенько. У нас ещё много дел.

Эти слова Муха произнёс как-то очень несмело. Будто бы стеснялся подумать о том, что мне, Александру Селихову, о котором так часто судачат бойцы — кремень мол, может быть нужен отдых. И даже, о ужас, пища.

— Есть, — несколько машинально ответил я. — Разреши исполнять?

— Разрешаю, — кивнул Муха.

Я направился было к колонне, но старлей вдруг окликнул меня:

— Саш!

Я обернулся.

— А что там… Что там с тем американцем?

— Американец ушёл, — сказал я без обиняков.

Муха помрачнел. Поджал губы и сделал брови домиком. Потом, щурясь от ветра, повернулся и глянул на Махваш. Девчушка сидела под одним из БТР, в компании Алима Канджиева, и жадно уплетала тушёнку прямо из банки.

— Понял, — только и ответил Муха, едва заметно кивнув. — Понял тебя, Саша.

Стоун пошевелился, чтобы попытаться сдвинуться немного вправо. Земля там показалась ему несколько более сухой, нежели глиняная, сырая почва у едва заметного в темноте ручейка, пробивавшегося сквозь речную гальку.

— Сидеть, — рявкнул на него один из душманов, занимавшийся тем, что вычищал грязь из-под ногтей ног кончиком кинжала.

Стоун послушался. Потом поморщился. Поморщился он, к слову, не от боли. Дело было не в том, что у него страшно гудела голова, ныла челюсть и болела плохо перевязанная рана на плече. Дело было в том, что моджахед дико вонял.

Он не помнил, как его принесли в эту пещеру. Очнулся уже у стены, со связанными руками и ногами. С наспех перевязанным плечом. А ещё — в окружении моджахедов.

В неглубокой, довольно светлой пещере с большим, ярким от солнца зевом входа пахло сыростью, костром и конским потом, но даже эти не самые приятные по мнению Стоуна запахи не могли соперничать с главным, господствующим над всеми — кисловато-сладким, тошнотворным запахом немытых человеческих тел.

Душманов, как Стоун успел посчитать, было не больше пятнадцати человек. Кто-то из них занимался чисткой оружия. Кто-то чинил обувь или снаряжение. Кто-то принимал пищу. Один из духов курил гашиш, терпкий, характерный запах которого доносился до Стоуна от входа в пещеру.

Выглядели моджахеды не очень — потрёпанные, в грязной, заношенной одежде. Усталые и злые. Но главное — дико вонючие.

— Эй, благородный воин, — позвал Стоун.

Моджахед, не очень-то благородно ковырявшийся кинжалом в ногтях, на миг прекратил своё занятие. Зыркнул на Стоуна взглядом, полным смеси удивления и недоверия.

— Чего тебе надо, иноземный пёс?

— Где ваш командир? Я хотел бы поговорить с вашим главным, если, конечно, можно.

Душман было улыбнулся, показав щербатый, полный дырок от отсутствующих зубов, рот. Судя по тому, какая нездоровая у «благородного воина» была кожа, Стоун быстро понял, что его мучает цинга.

Догадки американца в том, что отряд голодает, подтвердились ещё и тем, что два моджахеда, что сидели подальше, вдруг принялись скандалить. Буквально спорить за еду.

Моджахед спрятал свой далеко не полный комплект зубов. Обернулся, чтобы посмотреть на спорщиков. Стоун решил, что у них сейчас дойдёт до драки, но не дошло.

Один из спорщиков умудрился вскочить первым и пнуть другого по печени. А потом отобрать какую-то сухую лепёшку.

То обстоятельство, что остальные члены группы никак, совершенно никак не отреагировали на потасовку, подсказало Стоуну, что с недавнего времени такие ссоры в отряде — совершенно нормальное дело.

— Благородный воин! — снова позвал Стоун.

Когда душман вперил в него свой равнодушный взгляд, американец продолжил:

— Я хочу поговорить с вашим командиром. Я не простой человек. Не просто «иноземец». У меня могущественные и очень богатые друзья. Если вы поможете мне связаться с ними, я щедро отблагодарю вас!

Моджахеда, кажется, не слишком-то вдохновили обещания Стоуна.

— Я заплачу вам деньгами! Оружием… Или… Или едой!

— Заткни пасть, пёс, — не сразу ответил моджахед.

— Нет, вы не понимаете. Я могу…

Он не договорил. Не договорил, потому что со стороны входа послышался скрипучий, неприятный и очень холодный голос:

— Значит, Абубакар, ты хочешь сказать, что он убил троих твоих людей?

— Я… Я не знаю, Мирзак… — раздался другой, заискивающий, — я… я не уверен, что он был один… Мы…

— Ты доложил, что он был один…

Когда говорившие вошли глубже в пещеру, и свет, врывавшийся сюда снаружи, больше не слепил Стоуна, он смог их рассмотреть.

Оправдывался невысокий и возрастной моджахед. Узкоплечий, с тонкими руками в широких рукавах рубахи, он, тем не менее, имел какое-то широкое, бочкообразное тело с видимым животом, толстую, сильно заросшую неряшливой бородой шею. На голове носил серый шерстяной паколь. Оружие — китайскую поделку на АК, он носил неуверенно, как-то неумело. Будто только недавно взял в руки оружие.

— Мне не так важно, сколько было шурави, — проскрипел второй, — ты сказал, что твои люди убьют его и приведут девчонку. И ты не справился, Абубакар.

Худощавый, но поджарый и широкоплечий мужчина, судя по длине его конечностей, должен был бы быть выше пузатого, но казался почти одного роста с ним. Всё потому, что он сильно сутулился. Сутулый носил грязноватые шаровары и рубаху. Поверх неё надел жилет защитного цвета и почти пустую разгрузку для автоматных магазинов. На ремне, переброшенным через плечо, висел укороченный АК со спаренными, жёлтыми бакелитовыми магазинами в бункере.

У мужчины было широкое, но тонкокостное, треугольное и очень некрасивое лицо. Если бы Стоуна попросили описать его двумя словами, он бы сказал — бандитская харя.

Сутулый поправил большой, кривой нож за цветастым кушаком. Стрельнул в пузатого Абубакара взглядом своих маленьких тёмных глазок. Поджал губы. При этом его узковатая, но густая и щетинистая бородка странно встопорщилась на подбородке.

— Но… Но возможно он не ушёл далеко! — продолжал оправдываться пузатый, — По крайней мере, теперь мы знаем, куда делась девочка, Мирзак. Знаем, где её искать и…

— Ну так ищи, — скрипнул Мирзак, уже не удостаивая пузатого взглядом.

Тот открыл было рот, но так ничего и не сказал. Только поджал губы и отвернулся. Отстав от моджахеда, названного Мирзаком, принялся ругать какого-то душмана. За что именно, Стоун так и не понял. Да, собственно говоря, и не хотел понимать. Потому что почувствовал на себе взгляд тех самых маленьких глазок, принадлежавших Мирзаку.

— Значит, ты пришёл в себя, американец, — проскрипел Мирзак, пройдя мимо душмана, ковырявшегося в ногтях.

Последний, заметив рядом сутулого, одёрнулся, стыдливо убрал нож и уселся по-турецки, пряча грязные ступни. Отвернулся.

«Значит, вот он, — подумал Стоун, украдкой осматривая бандита, — вот он, их командир».

— Ты удивлён, — скрипнул Мирзак и уселся рядом со Стоуном на корточки.

В таком положении он напомнил Уильяму огромную лягушку.

— Удивлён, откуда я тебя знаю?

— Не очень-то, уважаемый…

— Мирзак. Просто Мирзак, — отрезал скрипун.

— Не очень-то, уважаемый Мирзак, — выдохнул Стоун. — Мир не так велик. А это ущелье — тем более. Подозреваю, что ты…

— Я знавал и твоего друга, Забиуллу, — сказал Мирзак, и Стоуну показалось, что он произнёс имя полевого командира как-то пренебрежительно. — Знавал и не очень любил. Я бы сказал, Забиулла очень нечестный, очень подлый человек. А такие, как правило, собирают вокруг себя ровно таких же подлецов. Потому что боятся честных и благородных людей.

Стоун пошевелился, чтобы хоть чуть-чуть размять затекшие от верёвки руки.

— Мне кажется, господин Мирзак, — сказал он, — я сейчас не в том положении, чтобы позволить себе лицемерие и ложь. Ибо они редко спасают от пули в голову.

Мирзак ухмыльнулся.

— В этом я с тобой, дорогой Уильям Стоун, не соглашусь.

Стоун удивился, когда он назвал его американцем, но своего удивления не выдал. Теперь же, когда он услышал от незнакомца собственное имя, второй раз сдержаться не смог. Мирзак заметил это и хмыкнул, показав золотой зуб.

— Значит, вы меня знаете.

— Знаю.

— Не сочтите за дерзость, — сглотнул Стоун, — но откуда?

— Скажем так, — проскрипел похожий на лягушку Мирзак, — не так давно мы с уважаемым Абдул-Халимом следовали плечом к плечу. Пока наши дорожки не разошлись.

Тёмные глазки Мирзака недобро сверкнули.

Стоун воздержался от комментариев и расспросов. Ему показалось, что сейчас задавать любые вопросы на эту тему — слишком опасное занятие.

— Что ж, понятно, — выдохнул Стоун.

— Отдохни, американец, — не сразу проговорил Мирзак и сделал такое движение, будто хочет встать. — У тебя есть ещё какое-то время. Скоро нас ждёт тяжёлый переход. А лишней лошади у меня для тебя нет.

— Чтобы вы ни собирались со мной сделать, — догадался Стоун, — кому бы ни собирались продать, я могу дать вам гораздо больше… Больше, чем предложит любой из полевых командиров.

Мирзак застыл на полудвижении. Снова опустился на корточки. Уставился в Стоуна почти не мигающим, каким-то нечеловеческим взглядом.

— Я очень наивный, очень доверчивый человек, американец, — неприятно заскрипел он. — Вернее, был таким до недавнего времени. И теперь, знаешь ли, решил бросить это дело.

Стоун молчал. Мирзак тоже. Казалось, он ожидает от Стоуна какого-то вопроса.

— Вернее, я решил доверять только себе самому, — закончил Мирзак, когда вопроса не последовало.

— Если вы знаете меня, то знаете и то, чем я здесь занимался, — поторопился проговорить Стоун.

— И что мне с того? — небрежно бросил Мирзак, поднимаясь.

— Этот схрон, здесь, в горах. Этот схрон был большим. Подобных по всему Тахару ещё несколько. Но есть… Есть и более мелкие. Есть забытые. Если вы поможете мне, я расскажу, где они находятся.

— И взамен, — некоторое время помолчав, сказал Мирзак, — и взамен я должен тебя отпустить?

— Вы должны мне помочь, — покачал головой Стоун.

«Помочь скрыться, — подумал Стоун, — помочь затеряться. Залечь на дно. Хотя бы на некоторое время. Пока всё не уляжется».

— И снова, — Мирзак скрипуче вздохнул, — и снова ты хочешь, американец, чтобы я поранился о ту же самую мотыгу. Думаешь, я поверю тебе? Поверю, что ты что-то знаешь о каких-то тайниках?

— Я покажу, — решительно сказал Стоун. — Покажу. Приведу вас к одному из них. Там достаточно оружия и чтобы вооружиться, и чтобы продать. А тебе…

Стоун многозначительно покивал на моджахедов, сидевших у стены. Они больше походили на нищих оборванцев, чем на солдат.

— … А тебе, уважаемый Мирзак, кажется, нужны деньги.

Мирзак молчал. Его глазки недоверчиво поблёскивали.

— И это будет лишь началом, — продолжил Стоун. — Схронов немало. Часть из них — то, что я успел припрятать лично. У меня много врагов, уважаемый Мирзак. Как, насколько я могу видеть, и у тебя. Я не выживу один. А тебе нужны ресурсы, которые у меня есть. Так почему бы нам не вступить во взаимовыгодное сотрудничество?

Мирзак сузил глаза. Поджал губы. Обернулся, когда Абубакар принялся руганью и пинками выгонять нескольких моджахедов наружу. Стоун подумал, что с дисциплиной и моральным состоянием в отряде Мирзака дела обстоят совсем плохо.

— Ну что ж, — наконец проговорил Мирзак. — Возможно, я подумаю над твоим предложением. Сразу после того, как закончу кое-какие личные дела.

— Как твоё плечо? — спросил я у Алима.

Канджиев повёл свежеперевязанной рукой. Поморщился от боли.

— Заживает.

Я не ответил. Продолжил выскребать тушёнку со дна банки.

Мы с Алимом сидели у каменистой дороги, в тени большой, каменной глыбы, явно спустившейся когда-то сюда с гор. У колонны по-прежнему кипела работа. Муха покрикивал на бойцов, раздавал приказы.

— Почему ты не взял меня с собой, Саша? — вдруг спросил Алим, глядя на то, как два бойца, под присмотром Андро, тащат куда-то большой ящик с патронами.

— Ммм?

— Почему ты не взял меня идти в горы? Я ведь просил тебя.

— А разве тебе это не очевидно, Алим? — проговорил я, укладывая жирный кусок тушёнки на галет.

Алим ответил не сразу. Некоторое время он просто сидел на камне, уставившись на мельтешащих среди машин людей. Краем глаза я видел, как пепел опадает с его сигареты, зажатой в грубых пальцах Канджиева. Казалось, Алим позабыл о ней.

— Ты мне больше не доверяешь, — проговорил он горько.

Я вздохнул.

— Алим. Ты ранен. И слаб. Ты не выдержал бы не то что боя за колонну, ты не выдержал бы даже подъема.

— Наверное… Наверное, ты сделал правильно, — продолжил Алим, словно бы и не слушая моих слов. — Потому что я и сам себе сейчас не доверяю. Я…

— Алим, помнишь, что я говорил тебе тогда, под берёзкой?

Алим удивился. Глянул на меня, широко раскрыв глаза.

— Каждое слово.

— Вот и хорошо, — я кивнул. — Потому как тогда я говорил с тобой. Говорю и сейчас. Но с теми, кого считаю предателями — не разговариваю никогда.

— Но я…

— Ты ранен, Алим. Бой был непростым. Пойди ты с нами, мы должны были бы защищать тебя. Так не проще бы было защитить иначе? Просто не подвергать тебя опасности, пока ты не восстановишься.

— Я хороший стрелок, Саша, — обиделся Алим. — Ты же знаешь…

— Бычка тоже был хорошим стрелком. Смыкало был хорошим стрелком. Звягинцев тоже.

Алим замолчал. Я тоже. Некоторое время мы сидели в тишине.

Я наблюдал за тем, как Матавой учит Махваш играть в крестики-нолики. Вместе они сидели под колесом Зила. Матавой скрёб по земле перочинным ножичком. Передавал его девочке. Тогда скребла она. А ещё — оба улыбались.

— Ты говорил с ней? — спросил я негромко.

— С девочкой? Да.

— Она что-нибудь о себе рассказала?

— Немного, — вздохнул Алим, потом затянулся сигаретой.

— И что же?

Алим повременил отвечать. Выпустил дым носом.

— Она сбежала от отца. Говорила, что её мать умерла, а отец хотел выдать её замуж. Махваш не хотела замуж. А потому сбежала из дома.

— Немножко не типично для афганской девочки. Тебе не кажется?

— Кажется, — покивал Алим. — Но она плохо отвечает на вопросы. Всегда молчит.

— Далеко же она забралась, — проговорил я задумчиво. — В самый Темняк.

— Я пытался спросить, как она здесь оказалась. Но девочка не говорит, — ответил Алим. — Когда я спросил, как давно она тут прячется, она ответила…

— Что?

Я отложил банку. Отхлебнул из фляжки.

— Ответила, что и сама уже не знает сколько. Сказала — много дней.

Из-за «Бедфорда» появился конвой. Два пограничника вели пленного Сахибзада прочь от машин. Видимо, душман попросился по нужде. Когда он заметил девочку, то, казалось бы, удивился. Буквально впился в неё глазами. Таращился даже тогда, когда конвой провёл его мимо Зила. Махваш только проводила душмана злым взглядом.

— Нужно сказать парням, — угрюмо начал Алим, — чтобы держали этого сукина сына подальше от девочки. Видел, как он на неё уставился? Извращенец.

— Видел, — проговорил я, тоже провожая взглядом душмана.

Вот только в его поведении, в его глазах и том, как он смотрел на Махваш, я совершенно не увидел того, что имел в виду Алим. Казалось, душман узнал девочку. Узнал и оттого очень удивился.

Странно, но конвоиры не повели Сахибзада обратно. А уже через десять минут я узнал, почему.

— Саша, — сказал подошедший к нам с Алимом Муха. — Пойдём. Душманчик наш расчерикался.

— В чём дело? — встал я, отряхивая брюки от крошек.

— Не знаю, — пожал плечами Муха. — Сказать что-то хочет. Говорит, что-то важное. Вот я и решил тебя позвать. Хочу, чтобы ты помог с допросом.

От автора:

Долг перед Отечеством, или семья? Иезуиты украли моего сына. Я стою с войском у крымской крепости Перекоп. Как поступить? Драться и мстить! Мой ученик, царь Петр Алексеевич, поможет в этом.

Ссылка на 5 том серии «Слуга Государев»

https://author.today/work/516595