Пограничник. Том 12: Меж двух огней

Глава 7

Из палатки Муха вышел злым и раздраженным. Не успел я закрыть за собой полог, как он резко обернулся и зло прошипел:

— Ты что себе позволяешь⁈ А, Селихов⁈

Я молчал. Спокойно смотрел на Муху.

— Совсем распоясался! Совсем страх потерял! Думаешь, раз поставил тебе замом, так все можно⁈

Прошипев это, Муха замолчал. Он дышал глубоко, глаза его застелила злость.

— Боря…

— Товарищ старший лейтенант! — перебил он меня. — Заканчивай с этим своим панибратством! Для тебя я командир! Командир, а не дружок из курилки! Понял меня⁈

Муха раздул ноздри от ярости. Покраснел, как школьник перед дракой.

— Понял, я спрашиваю?

— Ты закончил? — спросил я совершенно спокойно. — Душу отвел?

— Чего? — недоуменно нахмурил брови старлей.

— Вокруг посмотри.

Муха сначала видимо не совсем понял, что я имею в виду. Потом все же оглянулся. Оглянулся резко, быстро, словно бы ожидал удара в спину. И замер.

Бойцы, кто были вокруг, все как один уставились на него. Замерли заготавливавшие дрова для костра Бычка с Пчеловеевым. Замерли Геворкадзе и его люди, курившие под колесами одного из БТРов, пока сержант читал им какой-то инструктаж. Даже мехводы, суетившиеся вокруг подбитого громовского БТРа, подняли головы, услышав Мухин крик.

Впрочем, погранцы очень быстро опустили взгляды, когда поняли, что командир обратил на них внимание. Принялись заниматься своими делами так, будто бы ничего и не произошло.

Муха устыдился. Он немедленно выпрямился, прочистил горло. Торопливо надел панаму, словно желая спрятаться за ней от чужих глаз. Поправил бушлат.

— Давай сделаем, как я хотел, — спокойно сказал я. — Отойдем за вон тот БТР и там все обсудим.

Муха поджал губы. Опустил глаза. Потом зыркнул на Бычку с Пчеловеевым, ставивших прямо в огонь закопченный чайник. Те сделали вид, что не чувствуют взгляда старлея.

— Ну… Ну пойдем, — очень смущенно, а от того хрипловато, согласился Муха.

Пока мы шли к бронемашине, Муха умудрился вышмалить целую сигарету. Зайдя за корму БТР, немедленно достал следующую. Закурил.

— Успокоился? — спросил я без всякого укора в голосе.

Муха не ответил. Лишь затянулся. Выдохнув вонючий табачный дым, сплюнул.

— Тогда начинай, — продолжил я, — что тебе не так в нашем с Громовым договоре?

— Ты будто бы и сам не понимаешь, — пробурчал Муха.

— Понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал.

Муха сунул сигарету в губы. Нервно поправил панаму.

— Я уже все сказал в палатке, Селихов. То, что ты предлагаешь — риск. Большой риск. Сейчас у нас один неисправный БТР, а ты хочешь превратить их в четыре!

— Я хочу превратить их в четыре БТР на ходу, Боря.

— Ты друга своего хочешь спасти! Вот что! — снова вспыхнул Муха, но почти сразу успокоился. Заозирался по сторонам, снова боясь попасть в дурацкое положение. — А на нас… На нас тебе плевать… На парней плевать!

Муха злобно уставился на меня. Выпучил глаза.

— Конечно… Ведь с нами ты на заставе не воевал! Два пуда соли с нами не сожрал! Свой Шамабад не отстаивал! Не то, что с этим Канджиевым, черт бы его побрал.

— Ты прав, — невозмутимо сказал я. — Я хочу спасти своего товарища. И да, с вами я на Шамабаде не стоял. А с ним — да.

Муха, услышав эти мои откровения, будто бы обиделся. Словно школьник, которого дворовые ребята не взяли играть в футбол, молодой старлей опустил голову. Сунул руки в карманы бушлата.

— Вот, а я о чем. Ты…

— Зато с вами я был под Айваджем, — перебил я Муху. — С вами был на хребте, где погиб Волков.

Муха нахмурился, будто бы опасаясь смотреть мне в глаза.

— С вами я был в пещерах, Боря. С вами я бежал из душманского плена и держал оборону на выходе из пещер. Вот где я был с вами.

Муха медленно, опасливо поднял взгляд. Лишь на миг, на один-единственный миг, старлей осмелился взглянуть мне в лицо. Потом тут же отвел глаза.

— И ты действительно думаешь, что я предпочту вам старого товарища? — продолжил я. — Ты прекрасно знаешь — это не так.

— Тогда почему ты…

— Почему я предлагаю такой рискованный выход из ситуации? Да потому что Громов прав, Боря.

Муха непонимающе уставился на меня.

— Громов прав, — повторил я. — Это Темняк. Тут повсюду прячутся духи. И они будут отщипывать от нас по кусочку, пока мы продвигаемся от пещеры к пещере. Это уже не говоря о том, что мы можем найти в самих этих пещерах.

Муха молчал.

— И так будет продолжаться, — снова заговорил я после недолгой паузы, — пока мы не растеряем слишком много сил и ты не решишь отступать. И кто знает, сможем ли мы в таком случае покинуть ущелье.

— Да откуда ты знаешь, что все будет именно так? — покачал Муха головой.

— Потому что это уже происходит. Мы уже потеряли одного мертвым и нескольких тяжело ранеными. В дозорах стоят парни с шрапнелью в руках и ногах. И дальше будет только хуже.

Муха мрачно задумался.

— Твой Громов… Далеко не факт, что он нам поможет. А что если пакистанец умрет? Что тогда? А что, если он ни черта не знает? Что если информация, которую ты так надеешься получить, окажется пустышкой? Просто бредом раненого человека?

— Может, все так и будет, — я кивнул. — Тогда ты смело можешь упрекнуть меня в том, что я ошибся. И делать, что хочешь.

— Но ты все равно получишь живого Аль-Асиха, — нащупал аргумент Муха, — которого захочешь обменять на своего товарища. Так? Ты все равно окажешься в выигрыше, Саша. А все остальные — проиграют.

Лицо Мухи ожесточилось. Он продолжил:

— Знай… Знай, Саша, что я не позволю тебе забрать пакистанца. Взвод будет исполнять поставленную ему боевую задачу. И точка.

— Даю слово, Боря, — не повел я и бровью, — что если Асих окажется пуст, взвод будет исполнять поставленную ему боевую задачу.

«И я не стану этому препятствовать, — подумал я, — не стану заставлять парней помогать мне в моих личных делах. Я сделаю все сам».

Муха снова поджал губы. Раздул ноздри своего небольшого носа. Выдохнул. Потом мерзко выматерился. Добавил:

— Все идет не так, Саша, — сказал он обреченно. — С самого начала все идет не так.

— Ты о чем? — уловив странные нотки в голосе Мухи, спросил я.

— Нас не должно было тут быть, — покачал головой Боря, — тут, в Темняке.

— Почему?

— Я видел приказ, Саша, — Муха заглянул мне в глаза. — Приказ Начмана. Не подписанный. Он хотел отправить взвод в другое место. К какому-то занюханному кишлаку, чтобы проверить, проходит ли рядом караванная тропа душманов. Приказ был готов, напечатан, но не подписан.

Я молчал. Не перебивал Муху.

— А потом, — старлей уставился в землю. — Потом все будто бы в один миг переменилось. Бац! И нас направляют сюда. Ни с того ни с сего. Просто берут и отправляют.

Я ничего не сказал и в этот раз.

— Что-то тут не так, — Муха покачал головой. — Начман не привык так резко менять приказы. Если, конечно… Если, конечно, на то нет серьезных причин.

«Серьезных причин», — подумал я.

Неужели серьезная причина — это я? Неужели причина в странной игре, что затеяли вокруг меня КГБ и ГРУ? Нет. Я — слишком незначительная причина, чтобы рисковать столькими людьми. Чтобы отправить целый взвод в такое опасное место. Во всяком случае, мне хочется так думать. Хочется думать, что все это не из-за меня одного. Ведь вполне возможно и гораздо более реалистично, что дело в «Пересмешнике». В том, что спецслужбы знают о нем несколько больше, чем я.

Хотя… Вполне возможно, что справедливы оба утверждения…

— Ладно, — прервал я неприятную тишину, что принялась загустевать между нами. — Идем. Громову и механикам нужно время, чтобы сделать свои дела. А времени у нас и так немного.

Я переступил через уложенное сухое и лишенное коры бревно. Уселся на него.

— Будете? — предложил я чай молчаливому прапорщику, сидевшему тут же.

Прапорщик хмуро глянул на меня.

— Ну давай, — бросил он, принимая от меня дымящуюся кружку, — погреться не мешало бы.

Я отпил горячий, очень сладкий чай из своей. Глянул на затянутую в шину ногу прапорщика, которую тот, оберегая от боли, вытянул ровно.

— Как нога, товарищ прапорщик?

— Болит, — закряхтел он, утирая мокрые от чая усы. — Болит, как черт.

— Перелом закрытый. Смещения вроде нет. Хороший знак.

Прапорщик усмехнулся.

— А ты что, разбираешься?

— Мне приходилось видеть всякие переломы, товарищ прапорщик.

— М-да… Много ж ты повидал за свой год службы, а?

В словах молчаливого прапорщика не было ни издевки, ни упрека. Просто прямая констатация.

— За неполный год. Год будет в октябре.

Прапорщик снова усмехнулся. Отпил чаю.

— Как звать?

— Саша. Саша Селихов.

— А меня Ильей Сергеичем кличут.

— Будем знакомы, Илья Сергеич, — улыбнулся я.

— Будем, — он кивнул. В улыбке его усы весело затопорщились. — Слухай, а знакомая у тебя какая-то фамилия. Да и лицо знакомое. Ты ж с Шамабада, да?

— Служил там. Было дело.

— Я тоже там бывал, — посерьезнел прапорщик. — И часто. Каждый раз, когда товарищ майор туда по делу ездил.

— А я вас что-то не помню, — признался я.

Немного помолчали. Прапорщик задумался.

— Селихов… — снова произнес он. — А не ты ль тот боец, что в плен похватал сынков одного душманского главаря? Как его там… Уж и не помню.

— Про меня почему-то любят байки сочинять, — ответил я все с той же улыбкой.

— Байки, значит? — рассмеялся прапорщик, но почти сразу поморщился от боли. Поставил кружку на землю. Помассировал бедро, разгоняя кровь в сломанной ноге.

— Товарищ майор вас с собой не взял, — кивнул я назад, на палатку, в которой уже сорок минут проходила операция.

— Не взял, — вздохнул прапорщик. — Какой из меня сейчас помощник? Ты глянь на меня? От меня будет больше вреда, чем пользы. Товарищу майору сейчас наш снайпер, Димка Гаврилов, помогает. В медицине он ниче не смыслит, но зато исполнительный. Внимательный. И руки не дрожат.

— Будем надеяться, что сдюжат.

— Если уж товарищ майор за что берется, — убежденно сказал прапорщик, — так все усилия к этому прикладывает. Если уж твой пленник помрет, значит, ему на роду было написано помереть.

Позади раздался командный голос Мухи. Мы обернулись. Старлей покрикивал на бойцов, куривших у БТР. Отчитывал их за что-то.

— Боря нынче нервный, — заметил прапорщик.

— Знакомы с ним?

Прапорщик хмыкнул. Хитровато глянул на меня.

— Знакомый. Давно уже знакомый. Еще када Муха с училища зеленым лейтенантом пришел. Рассказать, как познакомились мы? История веселая, хоть стой, хоть падай.

— Я так понимаю, — я усмехнулся, — это после той истории он так Громова боится.

— Именно что после той!

— Ну тогда рассказывайте, — улыбнулся я.

Прапорщик повременил. Снова потер бедро. Поругался на собственную ногу. Потом засопел и начал:

— Муха тогда только в наш КСАПО назначение получил. Первые недели у лейтенантов тяжелые. Нервные. Ну… Ну однажды ночью, значит, Муха в санчасть заявился с жалобами на острую боль в животе. Стал дежурного пытать, мол, нужен врач.

— Ну и что? — я улыбнулся на улыбку прапорщика.

— Да что-что? Товарища майора и подняли. Ну а он — меня тоже разбудил. Наказал с ним топать. Ну, в общем-то, явились мы в санчасть, — прапорщик хохотнул. — А у товарища майора тогда настроение было препаршивое. Ну еще бы. Поднимают среди ночи, скорей, мол, скорей — у человека острый приступ аппендицита. Срочно требуется операция.

Прапорщик посмотрел на меня так, будто бы я хотел что-то вставить. Но я молчал, только слушал.

— И знаешь что? Муха у нас шибко умный оказался. Сам себя «продиагностировал». Ну и не успели мы войти в палату, как он нам заявляет — аппендицит у меня. Громов посмотрел-посмотрел. Пощупал товарищу Мухе живот. Сходу спросил: чем ужинал? Ну Муха ему и выложил, мол, чебуреки с дома приехали. Ими и ужинал.

— А Громов что? — прыснул я.

— А Громов, мол — никакой не аппендицит. Метеоризмы простые. Ну и наложившийся на них стресс от тяжелой службы. Ниче больше. Так знаешь что Муха?

— Что?

— Сначала испугался, потом уперся. Мол, знает сам. Папа у него врач, и вообще — нету ниче проще, как понять, аппендицит у тебя или же нет.

— Не боялся, что спишут? — ухмыльнулся я.

— Очень боялся, — покивал прапорщик. — Но еще сильнее боялся, что этот «аппендицит» у него где нито в поле лопнет. Все приговаривал: «Я в детстве арбузы с косточками любил есть». Ну никак не успокаивался.

Прапорщик рассмеялся своим воспоминаниям. Но почти тут же хрипло и тихо заматерился от боли. В очередной раз потер бедро.

— Я так понимаю, аппендицита не было, — я усмехнулся.

— Не было, — пожал плечами прапор. — Да только знаешь, как это до самого Мухи дошло?

— Ну?

— Громов ему сказал, — прапорщик показал в улыбке грязноватые зубы, — что раз аппендицит, надо немедленно резать. Прям так. Без анализов. Ну и без наркоза, потому как с препаратами в отряде беда, а операция не терпит отлагательств. Ну, если по словам самого Мухи судить.

Прапорщик с трудом нагнулся, взял кружку и отпил чаю. Теперь поставил ее повыше — на бревно. Видимо, тяжело было нагибаться.

— Так знаешь что потом было? — Прапорщик удержался от того, чтобы расхохотаться в полный голос. Видимо, это тоже причиняло боль.

— Что?

— Муха, как увидел разложенные инструменты, зажимы, скальпели, так у него в брюхе что-то ка-а-а-а-к забурлит. К-а-а-а-а-к заурчит. Муха возьми, да и смойся прям с кушетки.

— Убежал? — удивился я с улыбкой.

— Убежал. И знаешь чего? Больше не вернулся! Дежурный потом рассказывал, что он в нужник убег. И там надолго-надолго засел! Вот что! А на следующий день все боялся Громову в глаза посмотреть. Все убегал, ежели майора где увидит. Но здоровым выглядел, как вол! А бегал еще быстрее, ежели товарищ майор где на горизонте оказывался!

Тут прапорщик рассмеялся так громко, что даже заохал от боли в ноге.

— Ну, сам понимаешь, история эта по отряду быстро разошлась. Муху тогда недели две остальные лейтенанты иначе как «летуном» не называли. Говорили, мол, Громов Мухе за одну ночь вылечил и живот и голову. Да так вылечил, что вся санчасть, а потом и казарма, слыхала, как он «на взлет» идет.

Я сдержанно рассмеялся прапорщику. Взял свою кружку, чтобы погреть о поостывший металл руки.

— Только Борю Муху так уже давно никто не называет, — посерьезнел прапорщик. Потом вздохнул. — Заматерел Муха. Много чего на его долю выпало за эти неполных полтора года службы.

Прапорщик посмотрел на старлея, ходившего где-то вдали, у машин, с уважением и какой-то грустью.

— Много выпало, — продолжил он, — много выпадает. И много еще выпадет. Но знаешь что, Саша? Муха… Муха — он кремень стал.

Потом прапорщик снова усмехнулся.

— И может быть, мы с товарищем майором маленькую свою лепту в его характер внесли. Потому как после того раза Муха научился за словом в карман не лезть. Обидчикам обиды не спускать. Вот теперь он и душманам ничего не спускает.

Еще некоторое время мы с прапорщиком посидели на бревне. Поговорили о том, о сем. Допили чай.

— А однажды… — продолжал прапорщик одну из своих баек, — однажды у нас…

Он осекся. Оба мы обернулись.

Это Громов выбрался из палатки, вытирая руки чистой материей. За ним появился белый как смерть снайпер Дима Гаврилов.

Я поднялся с бревнышка. Поспешил к Громову. Когда приблизился — застыл напротив него.

У майора было кислое, очень мрачное лицо. Он посмотрел на меня из-под тяжелых, усталых век.

Тут подоспел и Муха. Нервный, озадаченный и суетливый, он появился рядом, не зная, куда девать руки. Наконец, просто сунул их за спину.

Я молчал. Громов тоже. Военврач только угрюмо вздохнул. Передал кусок материи все еще бледному Гаврилову. У снайпера был такой вид, будто его сейчас вывернет наизнанку.

Наконец, Муха решился:

— Ну? Что там с ним? Как прошло, товарищ майор?