Пограничник. Том 12: Меж двух огней

Глава 3

Я заметил, что Асих держится за камень. Что ослабшими пальцами пытается поудобнее обхватить большой речной голыш, неведомо каким образом оказавшийся здесь, в пещере.

Асих наверняка был уверен, что я не замечаю его движений. Но притупившиеся чувства раненого пакистанского солдата просто не давали ему общей картины.

А потом он напрягся, готовясь ударить.

В следующий момент я просто схватил его за ворот рубахи и потянул. Рубаха треснула по шву, но все равно позволила мне оторвать Асиха от стены.

Тот сразу скривился от жуткой боли, вызванной этим резким движением. Потом застонал. Эта боль сковала все его конечности, скрутила грудь. Асих совершенно несознательно выпустил камень из пальцев. Обеими руками вцепился мне в руку, уронив тряпку, которой закрывал рану.

Я молча, но с определенным трудом стянул с него рубаху. Асих без сил хлопнулся голой спиной на холодные камни пещеры, зажмурился, стискивая зубы.

Когда боль немного отступила, он стал шипеть что-то то ли на дари, то ли на урду. Видимо, пакистанец ругался от безысходности.

Я принялся рвать материю рубахи на повязки.

— Ты… — Глубоко дыша, начал Асих, — ты… Ты думаешь, что победил?

Я промолчал, делая свое дело.

— Думаешь, ты одержал верх? Знаешь что, шурави, — борясь с собственным дыханием, продолжил Асих, — пусть я и не набожный человек, но сегодня… Сегодня я буду молить Аллаха… Буду просить его, чтобы он позволил мне уйти.

— Кажется, ты не горел желанием уходить, — язвительно проговорил я.

— П-плевать… — Выдал Асих, оплевав себе бороду кровавой слюной. — П-плевать… Ты не победишь… П-пусть я лучше умру, но сполна заплачу тебе злой монетой…

Асих тяжело закашлялся, потом хрипло и с трудом вздохнул.

— К утру я умру, шурави. А к полудню умрет и твой друг. И все потому… Потому что ты медлил… Потому что ты… выбрал его…

Асих с трудом указал на отдыхавшего у стены Звягу.

— Его, а не меня… И знаешь что? Умирая, мое сердце останется спокойным. Сила в том, чтобы, отбирая жизнь… остаться спокойным. Пусть даже это и твоя собственная жизнь…

— Убить или умереть может каждый дурак, — невозмутимо ответил я, не отрывая взгляда от повязок, которые аккуратно укладывал себе на колено. — Сила в том, Асих, чтобы выжить. А если ты уже распрощался с жизнью, то ты слаб.

Я взглянул на Асиха только тогда, когда закончил с повязками. И удивился. Но, конечно, по своему обыкновению, не выдал этого удивления.

Асих уставился на меня расширившимися от настоящего изумления глазами. Уставился не моргая. Так, будто бы видел перед собой не меня вовсе, а какого-то призрака.

Пакистанец больше не дрожал от ран. Его плохое состояние отражалось на лице только бледностью и потливостью. Да еще тем, как хрипло звучало дыхание Аль-Хасина.

— Что уставился? — спросил я угрюмо.

Этот мой вопрос будто бы вырвал пакистанца из какого-то странного сна наяву. Он проморгался. А потом скривился от боли, откинул голову. И ничего не сказал.

— Бычка! — позвал я.

Ефрейтор отозвался быстро. Он заглянул в пещеру, показав мне свое усталое, чумазое от крови и грязи лицо.

Взгляд его, напряженный, нервный, немедленно скакнул на перевязанного Звягу. И тут же наполнился облегчением.

— Как там снаружи?

— Все тихо, Саня. Обстрел кончился. Надо бы нам к нашим поторопиться. А то ж запишут в погибшие, — Бычка глуповато улыбнулся.

— Скоро пойдем. Ты мне нужен. Посвети.

— А ты че там делаешь? — Бычка повесил автомат на плечо, настороженно приблизился. — Этот еще не сдох?

— Живой. Нужно оказать ему хоть какую-то помощь. Может, выживет. На фонарь, подсвети. Нужно выбрать лоскуты почище, чтобы тампонировать рану.

Бычка колебался не очень долго. Поджав губы, он наконец опустился рядом и принял у меня фонарик. Стал светить на руки.

Заниматься Асихом было сложно. Температура его поднялась еще сильнее. Он даже пытался сопротивляться, то дергаясь у нас с Бычкой в руках, то старался отстраниться, отпихнуть нас.

При этом пакистанец постоянно бормотал что-то в полубреду. Поначалу это была просто какая-то нерусская тарабарщина, но когда я закончил тампонировать рану, во время чего Асих выгнулся дугой от боли, а после упал без сил, он глянул на меня дурными глазами и заговорил:

— Вы… Вы зря пришли сюда… Вы не успеете…

— О… Теперь хоть по-русски бредит, — иронично заметил Бычка, вытирая окровавленные руки о китель.

— Вы… Вы не успеете… Когда американец закончит вывозить оружие, вас всех…

Асих осекся. Откинулся на каменную стену пещеры.

— Подох? — спросил Бычка.

— Нет… Только потерял сознание.

— А-а-а-а. Жалко… — вздохнул Бычка, но потом осекся, добавил виновато: — Ой, извиняй, Сашка. Ты ж за счет него хочешь друга спасти. Тем более…

Бычка снова глянул на Звягу.

— Тем более, ты свое слово сдержал.

— Неужели ты думал, я брошу его помирать?

Бычка стыдливо опустил глаза.

— На миг будто бы… Засомневался я. Но зря засомневался, — он набрался смелости и заглянул мне в лицо. Устало улыбнулся. — Все ж знают — Саша Селихов никогда не подводит. Ну и че теперь делать-то будем?

— Ты дуй к нашим, узнай, как у них обстановка и вызови помощь, — сказал я, — а я останусь тут на случай, если духи все же решат вернуться.

— Один? — удивился Бычка.

— А у тебя есть другие предложения?

Саша Бычка замялся. Ничего не ответил. Он было хотел уже встать и выйти из пещеры, но взгляд его вдруг зацепился за лежащего без чувств Аль-Асиха.

— А че он там плел про какого-то американца? — спросил Бычка.

— Не знаю, Саша, — ответил я, поднимаясь на ноги. — По край мере, не знаю точно. Но кое-какие мысли есть.

В горах стояла ночная тишина.

Звезды сегодня не горели на небосклоне. Еще вечером небо затянул гладкий серый полог пасмурных туч, развернувшихся от горизонта до горизонта. Он закрыл собой любые, даже самые яркие светила на небе. Полностью скрыл от нас луну. Потому стояла непроглядная, всеобъемлющая тьма, да такая, что можно было набить фингал, мушкой впереди идущего товарища, не заметив, что тот остановился.

Время от времени ветер шумел где-то в скалистых вершинах. Гул его раздавался резко, неожиданно. Гул этот, сначала низкий, пронзительный, стремительно поднимался, переходя чуть не в свист. А потом снова все стихало, будто бы и нет никакого ветра вовсе.

И снова наступала тишина.

Если бы не то, что случилось вечером, такая тишь казалась бы нам безмятежной. Гул ветра казался бы убаюкивающим. Но для нас, для бойцов разведвзвода четвертой ММГ Хазар-Кала, тишина стала тревожной, гнетущей. И опасной.

— Короче… Так себе у нас дела, — сказал Муха, выбравшись из одной из немногочисленных палаток, уцелевших после обстрела.

— Сложные у нас дела… — повторил он в мрачной задумчивости. Потом глянул на меня, но тут же спрятал свой взгляд. Добавил: — И решения приходится принимать… Тоже сложные.

Палатку, в из которой вышел Муха мы отвели для раненых. Там же лежал и Асих.

Бой был скоротечный, но тяжелый. Пока мы с Бычкой и Звягинцевым разбирались с душманами и Асихом, пограничники спасались от вражеских мин. Муха приказал переместить бронемашины за скалу. Поставить их в такое место, которое, как ему казалось, наименее неудобно для обстрела. Ну а чтобы разместить на ближайших вершинах минометы, духам потребовалось бы обходить горы кругом. На это враг должен был затратить не менее трех-четырех часов.

Бойцы же, кто остался пеший во время обстрела, старались укрыться в скалах и расщелинах.

Такая тактика дала свои результаты. Раненых было много, но абсолютное большинство — крайне легко. В основном осколками, что рикошетили от камней, и лишь на излете могли поразить свою цель. На такие раны бойцы не обращали внимания. Ограничивались, как правило, обычной обработкой и дезинфекцией.

Душманы же отступили почти так же быстро, как и напали. И в немалой степени в этом им помогли пограничники.

Геворкадзе умудрился собрать свое отделение под минометным огнем. И, когда огонь ослаб, выдвинуться в бой, прячась, когда засвистит мина, в камнях. Таким образом сержант наткнулся на охранение минометного расчета и завязал с душманами бой. Пока он кипел, расчет успел скрыться, и огонь прекратился.

Что интересно, почти такая же история произошла после того, как и мы наткнулись на душманов. Их группа, вероятно, тоже охраняла подступы к миномету. Но после боя, опасаясь, видать, что к нам подойдет подкрепление, и она ушла. Вслед за этим замолк и миномет.

К счастью, сейчас можно было сказать, что мы находились в относительной безопасности. Такой темной ночью ходить по горам слишком опасно. Тем более со скарбом в виде нелегкого восьмидесятидвухмиллиметрового гранатомета.

Но на рассвете душманы снова могли двинуться в путь. Риск попасть в новую западню возвращался.

— Один убитый, — вздохнул Муха, имея в виду Смыкало, — трое тяжело раненных. Много кто получил легкие ранения. Это, конечно, не считая этого «Призрака», Саша.

Тут подоспел Геворкадзе. Он вошел в отсвет света фар одного из БТР, освещавших уцелевшие палатки.

— Все часовые на позициях, товарищ старший лейтенант, — доложил он, но вдруг замялся. — Правда… Правда, толку от этого немного. Темнота — хоть глаз выколи. Если дух и на три шага подойдет — не увидишь.

— Они тоже скованы темнотой, — возразил я. — Вряд ли будут действовать в такой обстановке.

Муха снова вздохнул.

— Я связывался со Стакановым. Обещают поторопить группу, — покачал он головой. — Если не будут заходить на «Вертушку», а пойдут напрямик, доберутся к нам до рассвета.

Мы с Геворкадзе молчали. Слушали.

— Еще есть хорошая новость. С ними едет военврач. Майор Громов из отряда. Был поблизости. Начотряда приказал ему присоединиться к группе, — Муха на несколько мгновений замолчал. Нахмурил брови, — Коля Звягинцев плохой. Непонятно, как транспортировку переживет. Громов за ним присмотрит.

Муха отпустил Геворкадзе. Сержант ушел проверять посты и позиции своего отделения.

Я же заметил, что старлей странно прячет глаза. Будто бы избегает на меня смотреть.

— Что такое, командир? — решил я спросить напрямую.

Муха несколько мгновений собирался с силами. Потом выдал:

— Этого Аль-Асиха завтра эвакуируют вместе с ранеными, Саша. Если доживет, отправится в госпиталь. Потом им займется кто надо. Нет, не перебивай, — поторопился ответить он, хотя я и не собирался перебивать командира. Только нахмурился. — Я знаю, что ты рассчитывал обменять его на Канджиева, но… Но видишь, что творится? Тут речи ни о каких личных делах не идет. Нужно быстрее выполнить задачу и убираться.

Я молчал. Муха занервничал.

— Даже не возражай, Саша. Я так решил.