Штурмовик из будущего-4

Глава 27

— Опять к Севастополю, товарищ командир? Штурмана звать?

— Опять, Савка. Опять, — устало вздохнул Дивин. — Зови, — и добавил вполголоса. — Что поделать, я сам напросился.

За последние пару недель события понеслись вскачь, словно их пришпорил какой-то неведомый жокей. В начале апреля войска Красной Армии после мощной, почти восьмичасовой артподготовки атаковали немецкие позиции на Перекопском перешейке и на южном берегу Сиваша. Началась операция по освобождению Крымского полуострова.

Завязались ожесточенные бои. Гитлеровцы из всех сил старались остановить рвущиеся вперед советские части. Жарко было везде: на земле, в воздухе и на море. Обе стороны бросили в бой все, что имели.

Казалось бы, преимущество Красной Армии было очевидным, ведь по численности она сильно превосходила своего противника практически по всем компонентам. Но…фашисты все это время тоже не сидели, сложа руки. Они выстроили достаточно мощную систему обороны, и нашим войскам приходилось платить страшную кровавую цену за каждый, даже самый маленький, успех.

Люфтваффе, разумеется, не отсиживались в сторонке. С первых же часов советского наступления бомбардировщики с крестами на фюзеляжах повисли в небе, стараясь нанести максимальный ущерб сухопутным частям РККА, задержать, остановить их.

В свою очередь, советское командование направило на подмогу наземным войскам почти все исправные машины истребительных полков, которые отважно рвались к нагруженным бомбами «юнкерсам» и «хейнкелям», невзирая на огромные потери, преодолевая ожесточенный огонь воздушных стрелков и яростные атаки «мессеров» и «фокке-вульфов» охранения.

Падающие на землю пылающие обломки сбитых самолетов, медленно плывущие вниз гроздья парашютов, треск пушек и пулеметов, рев двигателей самолетов, выписывающих сложные пируэты высшего пилотажа — все это стало привычной картиной крымского неба, истерзанного непрерывными боями. Причем, бои не затихали и ночью. Обе стороны активно старались применять ночные бомбардировщики и подразделения «охотников».

В этой смертельной круговерти быстро отошли на второй план таланты экспата. Комполка Шепорцов, осунувшийся, с воспаленными красными глазами от хронической бессонницы, то и дело вызывал к себе Григория, едва тот успевал приземлиться после очередного вылета, и усталым сорванным голосом ставил новую боевую задачу. Не забывая каждый раз разводить руками и произносить одну и ту же банальную фразу: ' Ну а кого я еще пошлю, Кощей?'

И Дивин молча кивал, захлопывал планшет и тяжелой походкой шел обратно к своему бедолаге-«бостону», что за эти дни обзавелся десятками новых заплаток, поставленных ремонтниками. Шафиев со своими помощниками практически переехал в капонир, обосновавшись на самолетных чехлах, и не желая тратить попусту время на поездку в казарму и обратно. Даже еду им теперь доставляли сюда же.

Экспат поглядел на них, подумал-подумал, да и велел солдатикам из БАО поставить неподалеку брезентовую палатку с походной печуркой и походными койками. Разве что попросил укрыть ее получше маскировочной сеткой. Благо, установившаяся сухая и теплая погода вполне позволяла обойтись временным пристанищем.

Шепорцов начал было выговаривать ему за самоуправство, но Григорий лишь недовольно зыркнул на подполковника исподлобья и самую капельку придавил того боевой аурой. И проводил торопливо уходящего Батю, побелевшего как снег, нехорошим тяжелым взглядом. Молча. Не сказав ни единого слова в свое оправдание.

Вылеты на бомбежку позиций фашистов сменялись ударами по их подтягивающимся резервам. Девятки, а потом и шестерки «бостонов» вываливали содержимое своих бомболюков, отбивались от «мессов» и «фок», маневрировали под огнем зениток.

И погибали…

Машина за машиной: падали вниз, на землю, разматывая за собой траурные полотнища огня и черного дыма, взрывались в воздухе, шли ко дну, подняв последний фонтан из брызг.

Уже к концу первой недели после начала наступления полк потерял больше половины экипажей. Зато, к 11 апреля советские войска полностью освободили Керченский полуостров и достигли серьезных успехов в Северном Крыму. Части немецкой 17-ой армии стремительно откатывались со своих позиций, бросая технику и обозы.

А еще аэродромы.

В свое время фрицы всласть попили кровушки у советских летчиков, сосредоточив отборные подразделения люфтваффе в Багерово и Веселом. Но ситуация резко изменилась и теперь здесь появились саперы-красноармейцы, которые почти шесть часов «чистили» подготовленные к уничтожению взлетные полосы, стоянки, рулежные дорожки и всевозможные постройки. Одних только осколочных бомб SD2 бойцы обезвредили около семи сотен! А еще вывезли и взорвали на безопасном расстоянии подальше от аэродромов порядка тонны фугасок.

Первыми в Багерово перелетели штурмовики. В том числе, хорошо знакомый экспату полк Мечайкина. Ну а вскоре к «горбатым» присоединились гвардейцы-истребители на «яках» и «аэрокобрах». И на закуску командование решило перебросить туда полк легких ночных бомбардировщиков У-2.

Полк гвардии майора Евдокии Давыдовны Бершанской.

— Ну чего ты ревешь, маленькая? — нежно спросил Григорий, целуя мокрое от слез лицо Ангелины. — Опомниться не успеешь, как мы снова встретимся. Я слышал, что и нас планируют следом за вами перекинуть в Багерово.

— Правда⁈ — Гришина с надеждой посмотрела на экспата. — Ты не обманываешь?

— Да куда ж я от тебя денусь, глупенькая? — усмехнулся Дивин.

— А никуда! — неожиданно твердым голосом сказала вдруг девушка. Глаза ее вспыхнули. — Мой ты теперь! Навсегда! Целиком и полностью — до последней капелюшечки крови! И не вздумай смеяться, у меня в роду ведьмы были. Прокляну! Ей-ей, прокляну!

Дивин вздрогнул.

— Что ты такое говоришь, разве такими вещами шутят?

— Испугался? — зловеще улыбнулась Ангелина, грозно сводя точеные соболиные брови. Куда только слезы делись. — Правильно. Знаешь, мне ведь даже девочки недавно сказали — вроде бы в шутку, — что мы с тобой теперь одной веревочкой повязаны. А что: ты — Григорий. Гриша. А я — Гришина. Понял?

Экспат покачал головой.

— А я и не отказываюсь, — сказал он просто. — Твой, так твой. Только…только и ты — моя! — он притянул ее к себе и девушка доверчиво уткнулась в грудь экспата, прижавшись лицом к выгоревшей добела гимнастерке, пропахшей солнцем, ветром и терпким мужским потом.

— Гриш, а возьми меня к себе? — глухо попросила Ангелина.

— Куда? Что значит: «К себе»? — обалдел Дивин. — Что ты еще такое удумала?

— В экипаж! — летчица подняла голову и с надеждой посмотрела на Григория. — Я ведь на пилота переучилась, а начинала воевать как штурман. Между прочим, два курса мехмата МГУ закончила!

— И что?

— Вот ты дурачок непонятливый! — рассердилась Гришина. Она оттолкнула экспата, и нетерпеливо топнула ногой, обутой в щегольский сапожок из желтой лосиной кожи, которую пронырливые бойцы из хозвзвода добывали, безжалостно обдирая баки сбитых «юнкерсов». Выглядела такая обувка форсисто, но, вот беда, совершенно не держала воду. — Будем вместе летать. Ты — пилот. Я — штурман. А Савелий стрелком-радистом. Я видела, «жучок» твой после крайних вылетов только на запчасти и пригоден. А больше в таком исполнении у вас в полку самолетов нет. Остальные как раз с кабиной штурмана в носовой части. Видишь, как все удачно складывается?

Экспат замер. Представил на секунду, как сидит за штурвалом «бостона», ведет его сквозь облака разрывов от зенитных снарядов, через огненные трассы «эрликонов», а в хрупкой стеклянной кабине прямо перед ним находится любимая…

— Даже не проси, — сказал он угрюмо, но твердо. — Я с ума сойду, если придется так летать. Вон, вчера майор Рутолов осколок в руку получил. Как раз в носовой кабине был. Храбрится, в санбат не пошел, а сам морщится от боли, когда думает, что я не вижу, как он в самолет с трудом карабкается. Опасно там. Очень опасно. Я ведь не могу попросить фрицев, чтобы они по нам не стреляли, правда? Нет, даже не мечтай!

— Дурак! — крикнула Ангелина со слезами в голосе. — Какой же ты дурак, Кощей! А сейчас я, по-твоему, в полной безопасности летаю? У нас ведь даже парашютов нет, знаешь об этом? Если попадут, то просто сгорим в воздухе или разобьемся при падении. Или не слышал, как недавно Женька Руднева с Паной погибли?[1] Чего молчишь, глаза отводишь? Сказать нечего? Ну и будь тогда один, чурбан бесчувственный! — она резко крутанулась на месте и припустила к стоянкам «кукурузников», оставив Григория стоять в полном обалдении.

— Черт! — экспат снял фуражку и потер вспотевший лоб, глядя вслед убегающей подруге. — Что это было?

— Мя-ууу! — заорал вдруг утробным басом появившийся, словно из-под земли, Шварц. Кот пристально смотрел на хозяина, и в его круглых глазах ясно читалась снисходительная усмешка. Похоже, он тоже сомневался в умственных способностях хозяина.

— Вот я тебя! — погрозил ему кулаком разгневанный экспат. — Не хватало еще, чтобы надо мной комок шерсти насмехался!

Кот пренебрежительно оскалил здоровенные клыки, а потом демонстративно широко зевнул и отвернулся, показывая, что потерял интерес к общению с Дивиным. Но уши, на всякий случай, пугливо положил.

— То-то!

К Севастополю Григорий летел уже не в первый раз. Когда полк «сточился», командование дивизии волей-неволей было вынуждено поумерить свои хотелки. Посылать днем «бостоны» на штурмовку немецких и румынских частей означало, что скоро в строю не останется вообще ни одного экипажа. Даже с учетом того, что гитлеровские асы резко снизили активность, перебрасывая свои самолеты на аэродром Херсонес, а сухопутные части гитлеровцев потеряли почти все средства ПВО, время от времени они все равно больно огрызались. А-20 — это не «ильюша», брони у него почти не было. И удачный выстрел из пулемета вполне мог доставить ему массу неприятностей.

Так что начальство решило, что теперь роль загонщиков для драпающей немчуры будут исполнять исключительно Ил-2. А «американцы» займутся охотой на курсирующие туда-сюда караваны судов под фашистским флагом, что спешно эвакуировали солдат, раненых, пленных и кое-какое снаряжение из Крыма, ставшего вдруг таким негостеприимным. И тут как нельзя, кстати, пришлось предложение Дивина ударить по Констанце. Правда, экспат надеялся, что операция будет масштабной, с привлечением союзников. Но жизнь, как водится, внесла свои коррективы, и пришлось довольствоваться малым. Точнее, изменить цель. Приоритет сменился на гавань Севастополя. Как сказал с невеселым смешком начштаба майор Маликов: «Труба пониже и дым пожиже».

Ознакомившись с результатами первого налета на Севастополь, в котором приняли участие две с половиной сотни самолетов 8-ой воздушной армии — успехи оказались минимальными (вроде бы потопили один транспорт), а домой не вернулось больше тридцати машин, Григорий решил кое-что изменить и для начала подбросить фрицам горячих угольков за шиворот, накидав в морские коридоры проходов к гавани мины.

На вооружении советских летчиков имелись английские донные неконтактные парашютные мины «А-4». В отличии от устаревших, разработанных в СССР еще перед войной, якорных «АМГ-1», «А-4» имел прибор срочности, что приводил мину в боевое положение не сразу после сброса, а через установленное время. А еще прибор кратности, который заставлял взрыватель срабатывать вхолостую на нужное количество проходов кораблей. Пять пройдут спокойно, а на шестом вдруг грянет взрыв. Очень сложно было обнаружить подобный «сюрприз» и обезвредить его при помощи тральщиков.

А чтобы немцам стало совсем «весело», экспат решил вновь прибегнуть к уже не раз испытанному им на практике способу сброса: набрать перед целью высоту в полтора километра, затем снизить до минимума обороты двигателей и спланировать в нужную точку практически неслышной тенью. Потом скинуть мины с высоты в пятьсот метров, немного погодя добавить газу и ищи-свищи ветра в поле. Если даже и заметят фрицы бомбардировщик, то определить, где именно он мог что-то сбросить, будет неимоверно сложно.

До Севастополя от Багерово по прямой чуть больше двухсот километров, размышлял Дивин. С учетом маневрирования, плюс-минус, час — туда, час — обратно. Значит, за ночь пару-тройку раз вполне можно будет обернуться. Вроде бы немного, но, если по уму поставить мины, то фашистам придется ой как несладко! Рванет один-другой корабль в момент прохождения по ранее безопасному фарватеру, остальные сто раз подумают: а стоит ли им туда теперь соваться? Получается, запрем немчуру в гавани. Можно еще попросить, чтобы несколько экипажей отвлекли гансов, пошумели над городом. Тогда вообще хорошо выйдет.

Сказано — сделано. Шепорцов согласился с предложенным планом и Григорий несколько ночей подряд исправно мотался к гавани Севастополя, как воздушный извозчик. Взлетел, дочапал до точки, сбросил, назад. Глотнул на ходу какао, пока вооруженцы подвешивают новые мины, и вперед.

И ведь получилось! Сработала задумка экспата. Да еще как! На второй день, после того, как он начал постановку мин, из Севастополя вышел очередной конвой. Немецкий противолодочный корабль Uj-103, танкер «Tetir Ossag», вооруженные транспорты KT-25 и KT-26, а также минный заградитель «Amiral Mugrescu» — самый большой корабль, построенный в Румынии на тот момент. На борту этих судов, как позже установила советская разведка, находилось почти четыре тысячи солдат вермахта и других эвакуируемых лиц.

Как по заказу, три из притаившихся на дне мин, пропустили над собой корабли охранения, а потом с небольшим интервалом сработали под транспортами. Да так удачно, что оба не просто ушли под воду, но и надежно перегородили фарватер, заблокировав его.

А когда танкер «Ossag» попытался в спешном порядке сдать назад и вернуться в гавань, его подстерегли сразу две «A-4». И на поверхности моря появилось огромное горящее «покрывало», в котором сгорали и фашистские корабли и люди, прыгающие в панике за борт.

В общем, первый блин вовсе не вышел комом, как гласила известная пословица. Подполковник Шепорцов цвел радостной улыбкой, горячо тряс руку Григория и приговаривал, качая головой:

— Тебе сам черт ворожит, не иначе. Уже в Москву доложено об этом успехе. Утерли нос Хрюкину! Его-то «орлы» ничем подобным пока похвастаться не смогли. Сколько раз летали, а результат нулевой. Генерал Вершинин приказал немедленно оформлять на тебя и твой экипаж наградные документы.

— А причем здесь Хрюкин? — не понял экспат.

— Эх ты, — снисходительно улыбнулся командир полка. — Там, брат, такая интрига раскручивается, что закачаешься. Генерал-полковник Вершинин, командующий нашей с тобой 4-ой воздушной армией, воюет здесь с весны сорок третьего. И, по-хорошему, кому, как ни ему, надлежит командовать всей авиацией фронта при освобождении Крыма? Но Хрюкин, — Шепорцов немного понизил голос, — тянет одеяло на себя. Пользуется вовсю тем, что его полки первыми заняли аэродромы Каранкут и Сарабуз. А там немцы выстроили отличные бетонные ВПП. Работать с них — одно удовольствие. Да и снабжение к ним налажено по железке через Перекопский перешеек практически бесперебойное. Не то, что у нас, — подполковник со злостью сплюнул. — Тащим все через пролив, хрен дождешься. Горючка и боеприпасы на исходе, мины и торпеды приходится лично распределять поштучно. Ладно, не будем сейчас не об этом. В общем, генерал Хрюкин выставил перед Верховным все происходящее так, будто именно он реализует наиболее важные задачи, что нарезает фронту Ставка. Представляешь, он даже ВВС Черноморского флота за бортом оставил. Сообщил их командующему, генералу Ермаченкову, что места на крымских аэродромах для его самолетов нет. Дескать, все занято армейской авиацией! И теперь морячки вынуждены наматывать лишние двести-триста километров, вылетая от Анапы или Скадовска. Во, как!

— Да уж, — выдавил Григорий. — Даже не знаю, что на это сказать.

— Я тебе больше скажу, — Шепорцов сел на стул и жестом предложил Дивину последовать его примеру. — Есть данные, что за недавними событиями, когда тебя вычеркнули из наградных документов, видны уши кое-кого из политотдела армии.

— А они-то здесь каким боком? — поразился экспат.

— Не скажи, — усмехнулся подполковник. — Несколько тамошних офицеров, как выяснилось, спят и видят, чтобы перейти под крылышко к генералу Хрюкину. И, судя по всему, решили помочь будущему командиру. То есть, замазать все успехи подчиненных Вершинина. Тем более, что именно в то время, как ты помнишь, сняли со своего поста контр-адмирала Владимирского, что проштрафился перед Верховным. А ведь представление на тебя именно он подписывал. То есть, на верх шли донесения, будто мы здесь лаптем щи хлебаем и не делаем ни черта.

— Погодите, — задумался Дивин. — Но ведь помимо политотдела есть еще и контрразведка. Чекисты почему не вмешались? Доложили бы товарищу Сталину, что и как.

— Ишь, какой шустрый! — засмеялся комполка. — Но мыслишь в правильном направлении. Именно чекисты потихоньку-полегоньку эту историю и размотали. Слава богу, теперь не прежние времена, когда комиссары любого командира под монастырь подвести могли. Но дело все одно не быстрое. Тут ведь еще угадать нужно, когда Верховному на стол папочку положить можно. Попадешь под горячую руку и все, пиши пропало!

— Вот поэтому я в начальники ни за что не пойду! — убежденно сказал Григорий. — Не умею я такие интриги плести. Не мое это.

— Ну и дурак! — огорошил его Шепорцов. — Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. Слыхал, поди, такую поговорку? Ну, не обижайся, я ведь не со зла.

— А я и не обижаюсь вовсе, — пожал плечами Дивин. — С чего вы взяли?

— Ага, то-то желваки у тебя заходили, — ухмыльнулся подполковник. — О чем это я? Ах да, вспомнил. В общем, верти дырку под орден, Кощей. По праву заслужил. Тоносян такие снимки принес, что просто ахнешь! Гавань Севастополя на засов заперли. Фрицы пытаются что-то сделать, но пока у них это плохо получается. А если ты еще раз их ближайшей ночью навестишь…- он с ожиданием посмотрел на летчика.

— Понял, — вздохнул Дивин. — Пойду готовиться к вылету.

— Молодец, — удовлетворенно кивнул комполка. — Единственное, что хотел добавить, ты по дороге к Тоносяну зайди.

— Зачем это? — насторожился экспат.

— Не знаю, — развел руками Шепорцов. — Не сказал. Просто передал просьбу зайти к нему, как только ты в штабе появишься и все.

[1] Гвардии ст.лейтенант Евгения Руднева (штурман 46-го ГНЛБП) и летчица Пана Прокофьева погибли 9-го апреля 1944 года в боях за город Керчь. Вечная память…

Евгения Руднева