Сильные не убивают, книга 3

Глава 4 Соль. Не деньга, чтоб всем нравиться

— Я не упрекаю тебя ни в чем, — холодно говорит Токс. — Если ты делаешь то, что делаешь, значит, именно это для тебя сейчас правильно.

Эльдары все-таки мастера спорта в пассивной агрессии. Вроде Токс ничего такого и не сказала, но я сразу понимаю, о чем она. Задираю штанину и смотрю на браслет. Так привыкла к этой Морготовой приблуде, что совсем перестала проверять, что там у нее на индикаторе. Что бы мы с Токс ни делали, он давно уже примерно на середине зеленой полосы. Завис, наверное.

Браслеты — напоминание о том, что Токс находится здесь в ссылке по приговору Круга Инис Мона; однажды я выбрала разделить с ней наказание. Теперь эльдарские алгоритмы считают наши добрые и злые поступки. Если будет заполнена зеленая полоса, браслеты спадут. Если красная полоса уйдет в ноль — браслеты мгновенно убьют нас обеих.

Ять! Индикатор в желтом. На двух третях где-то. Но в желтом! Такого не было уже больше полугода.

— Токс, ты… натворила что-нибудь?

Эльфийка пожимает точеными плечами:

— Моя рутина остается неизменной уже много месяцев. Я выполняю свои обязанности день за днем. Из нас двоих жизнь постоянно меняется у тебя.

— Ну да, меняется! Но почему — у меня? Жизнь вообще меняется. Мы боремся с рабовладельцами! Что твоим Морготовым алгоритмам не нравится?

— Будь добра, маленький друг, напомни, каков правовой статус у ваших войск самообороны?

— Моргот, Токс, это же Сахалин! Ну какой правовой статус, о чем ты! Здесь все… по понятиям.

— Иными словами, де-юре ты состоишь в банде, которая конфликтует с другими бандами.

Вскакиваю и начинаю нарезать круги по мастерской, размахивая руками:

— Мы рабов освобождаем, рабов, понимаешь ты это? Снимаем с разумных ошейники!

— Насколько мне известно, в последний раз это были браслеты.

— Ну браслеты, какая, к Морготу, разница! Через них разумных током бьют, или чем там! Промысловики угрожали их убить!

— После того, как вы напали. Всем известно, что пленных Сахалинское ополчение не берет. Ваши противники цеплялись за жизнь, словно за ветвь над обрывом. Возможно, блефовали. Ошейники в Российском Государстве запрещены, а вот электронные браслеты — вполне законное высокотехнологичное устройство. Например, опричники такие носят. Ты, возможно, не знаешь… те промысловики пытались легализовать свою рабочую силу. Уже начали этот процесс.

Останавливаюсь, уперев руки в бока, и смотрю прямо в прекрасное эльфийское лицо:

— Токс. Вот ты зачем это все говоришь?

Друидка совершенно безмятежна. А ведь я почти год живу с ней бок о бок, судьбой с ней связана, казалось бы, должна знать ее, как облупленную… Никогда я не научусь понимать этих Морготовых эльфов, никогда.

— Просто перечисляю факты.

— Да в жопу факты! Вот если бы твоих эльфов угоняли в рабство, опаивали какой-то дрянью и заставляли работать в Хтони на пределе полетного времени — ты бы спокойно возделывала свой, ска, сад? Потому что чистоплюйским друидским алгоритмам это не понравится? Делать-то я, по-твоему, должна что? Или прямо скажи, или перестань строить из себя мудрую, ять, наставницу!

Токс накрывает мою вспотевшую пятерню своей ладонью, изящной и прохладной:

— Видишь ли, маленький друг, мы, друиды, сведущи в наставничестве: наставник — не божество на пьедестале, а живой разумный. Ему дано ошибаться: дрогнуть сердцем, оступиться в расчётах, даже — увы! — не разглядеть истинной природы своего ученика. Всё это — лишь трещины на кувшине, что не мешают ему держать воду мудрости. Но есть проступок, превращающий учителя в ложный маяк: когда он начинает принимать решения вместо ученика. В этот миг его право зваться наставником рассыпается как пепел по ветру.

Трясу головой, привычно отбрасывая шевелюру вправо. Левую сторону пора выбрить, волосы отросли уже на палец. И, может быть, сделать еще один прокол в левом ухе… это уже шестая серьга будет, не считая тех двух, что в ноздре. Таков теперь мой образ — в моей новой роли надо с порога заявлять: я не следую правилам, а устанавливаю их.

И еще, если честно, мне просто нравится так выглядеть.

— Ну, раз решения все еще принимаю я, то будет так: мы продолжим борьбу с рабовладельцами. Теми средствами, которые на этой войне работают. Но не бойся: убивать сама я по-прежнему не буду.

— Потому что полагаешь, что это обрушит показатели алгоритма? — Токс спрашивает таким тоном, будто интересуется, молоко мне добавить в чай или лимон.

— Да, потому что тогда браслеты могут убить нас обеих. Но страшно не это, на самом-то деле. Проблема в том, что во мне и так уже многовато тени. Если ее станет больше… я перестану быть собой, сделаюсь кем-то другим.

— К слову, насчет сделаться кем-то другим… Хранитель Хтони больше не выходит с тобой на связь?

С чего вдруг такое любопытство? Не в обыкновениях Токс задавать вопросы. Пожимаю плечами:

— Нет, Безликий уже полгода как… пацаны из старшей группы сказали бы — забил на меня. И тот путь, который он предлагал — шагнуть в собственную тень — он теперь закрыт. Не спрашивай, откуда я знаю, это… очень четко чувствуется. Наверное, он решил, что я сделала свой выбор там, в горящем ангаре. Поэтому нет больше смысла возиться со мной. Знаешь, тогда Безликий меня раздражал… а теперь я скучаю по нему. Вернее, по ощущению, что кому-то вообще на меня не плевать. Но на нет, как говорится, и суда нет. Такая она, взрослая жизнь. Кстати, насчет взрослой жизни… Мне пора нанести несколько визитов нашим бизнесменам. Сборы на ополчение и на размещение освобожденных рабов идут из рук вон плохо.

— Я бы все уже сто раз выплатил, врот. Только с прибылью кабзда, нах, — пожилой снага, владелец автомастерской, смачно сплевывает на пол. — На прошлой неделе шесть заказов, на этой — три, ска. А зарплаты плати, кредит плати, проценты плати, налоги плати, городской сбор плати… В убыток работаю, без ножа себя режу, нах. Да ты присядь, Соль, в ногах правды нет. Чай будешь?

Хотя я чертовски устала, и чаю хочется — остаюсь на широко расставленных ногах со скрещенными на груди руками. Эти жалобы мне уже поперек горла, только за сегодня выслушиваю их в пятый раз. А в целом они успели стать фоном, на котором развивается моя жизнь.

Объясняю терпеливо и медленно:

— Пойми, Лукач, без ополчения промысловики мигом подомнут аномалии под себя. Весь поток тяги ляжет под них. Тогда ни у кого в городе не будет денег, чтобы чинить машины. Но по-настоящему плохо даже не это. Плохо, что они используют рабов. Таких же снага, как мы с тобой. Их держат в аномалии сутками и почти не защищают, они там мрут, что твои мухи. Значит, если дать промысловикам волю, рабы у них быстро закончатся. И куда, как ты думаешь, они пойдут за новыми?

— Хоть рабочие места создадут, нах, — бурчит Лукач. — В Поронайске чуть не каждую неделю что-то, ска, закрывается. На днях вот плиточный завод обанкротился, врот. Зять приходил, про работу спрашивал — а мне и своим-то механикам платить нечего.

— Ситуация с плиточным заводом у меня на контроле. Разбираюсь, что можно сделать. Проблем с промысловиками это никак не отменяет. А оборона — это прежде всего деньги. И освобожденных рабов надо размещать, кормить и лечить… многие в тяжелом состоянии.

Лукач угрюмо смотрит на меня исподлобья:

— Они же на контракте были. Сами эту дорожку выбрали. Почему мы должны за них платить? У меня вон тесть лежачий, нах, я его должен кормить и лечить, а не этих приблудных…

А ведь с Мясником Лукач препираться не стал бы… Хочется стукнуть кулаком по жестяной стене гаража — но нет, истерикой делу не поможешь. Вместо этого тяну пальцы, чтобы коснуться тени — она выручает меня не только в боевых ситуациях, но и в социальных.

— Довольно разговоров, — голос спокойный, но я знаю, какое ощущение он вызывает у собеседника — «будто кто-то прошел по моей могиле». — Сумма тебе известна. Сроку — неделя. Советую уложиться. Настоятельно.

Лукач отводит глаза и кивает — желание препираться у него враз испарилось. Резко вспомнил, что я, конечно, предпочитаю воздействовать добрым словом, но и другими методами не гнушаюсь. Мои коллекторы умеют сделать жизнь должника крайне неприятной — тут все как было при Мяснике, так и осталось.

Со школы запомнила, что при сборе средств на ополчение в Смутное время говорилось что-то вроде «дворы свои продадим, жен и детей заложим», но не понимала тогда, что это был не столько патриотический порыв, сколько ультимативный приказ.

Разворачиваюсь и иду к машине. Командую шоферу:

— В Дом.

Хватит с меня на сегодня.

Вообще-то Генрих оставил мне все — и ту роскошную дачу с баней тоже. Но я там так и не обжилась, предпочитаю свою старую каморку в Доме, особенно в такие моменты… а у меня теперь много таких моментов.

Странное, конечно, наследство — и все сильнее ощущение, что не по Сеньке шапка. У Генриха не было детей, поэтому он, собственно, и собирался на мне жениться — без какой-то роковой страсти, просто среди юных девиц-снага умненьких не так много. Завещание написал, словно мы уже поженились — хотя мы даже помолвку официально не объявили, но это был, в общем-то, вопрос времени. Так я унаследовала не только имущество, но и город со всеми его проблемами… И варианта отказаться от наследства нет — Генрих ведь умер, чтобы я жила.

Я ломала голову одно время — почему Генрих передал власть неопытной девчонке, а не такому же военному вождю, каким был сам. Потом догадалась спросить шамана… Оказывается, если при живом военном вожде инициируется новый, они со старым сходятся в поединке, причем обязательно до смерти одного из них. Так и только так это работает. Мы можем быть сколько угодно просвещенными и современными, но орочьи механики власти — они архаичны. Впрочем, женщина погибшего вождя как местоблюститель в них вполне вписывается — поэтому местные мою власть и приняли.

А вот самой стать военным вождем мне, по счастью, не светит — им, как я выяснила, может быть только мужчина, причем сильный во всех смыслах: физически, духовно, интеллектуально и, как бы это сказать, в сугубо мужском отношении. Это не значит, что он обязан трахать все, что движется — по крайней мере Генрих этого не делал. Но он должен быть абсолютно на это способен, снага своим звериным чутьем очень четко такие вещи считывают.

Быть может, однажды молодой вождь все же появится, и я смогу передать ему дела… на самом-то деле, не смогу не передать. Надеюсь, мне не придется вступать с новым вождем в бой или становиться его женщиной, или еще какую-то дичь вытворять. Но пока деваться некуда — все это хозяйство на мне.

На крыльце Дома едва не спотыкаюсь о сидящего на ступеньках Мотю. Галадрим принципиально не пользуется телефоном и Сетью — а может, в его мире ничего подобного вообще не существует. Он просто чувствует, где и когда я окажусь. Крипово, хотя и удобно.

— Пришло время осмотреть твои раны, — Мотя, как всегда, безмятежно улыбается.

Вяло отмахиваюсь:

— Да ну, какие раны, так, царапины… Все уже зажило, не стоит беспокоиться.

— Не спорь с врачом, Liri!

— Ты же даже не настоящий врач!

— Не настоящий, — покладисто соглашается Мотя. — Но ты же не обратишься к настоящему… Я вполне способен подобрать и нанести мазь. А если воспаление все же разовьется, отправить тебя в настоящую больницу. Знаешь сколько великих полководцев умерло из-за пренебрежительного отношения к царапинам?

— Мне это не грозит, я не очень-то великий полководец… Но да, ты прав, идем ко мне.

Царапины от Морготовой колючки глубокие, некоторые до сих пор ноют и нехорошо чешутся. Мазь действительно не помешает. Но чертовски неловко это все — и нет, не раздеваться при эльфе неловко, он без проблем разделяет медицинскую ситуацию и все прочее. Проблема в том, что тут вообще есть это «все прочее».

Каждая девушка, даже орчанка, в глубине души мечтает, чтобы кто-то испытал к ней неразделенную любовь; но ровно до того момента, пока это не происходит на самом деле. Потому что в реальности тут нет ничего романтического, а есть только бесконечное чувство вины из-за того, что кому-то причиняет боль сам факт твоего существования. Причем свернуть общение с Мотей — не вариант: он и как учитель музыки бесценен, а теперь ополчение не может позволить себе разбрасываться магами жизни. Я так и не поняла, первая у Моти ступень или вторая — кажется, у эльфов все это вообще не так механистично, как у людей. Он не целитель, но даже самых тяжелых раненых стабилизирует, и их удается довезти до больницы. Ну и за моим здоровьем присматривает заодно — я действительно склонна на него забивать.

Мотя, правда, ничего от меня не требует. Но в каком-то плане от этого еще хуже…

— Вот так, — он заканчивает работу. — Теперь посиди неподвижно четверть часа, пока мазь не впитается. Повторный осмотр через три дня…

— Меня не будет здесь через три дня. Штабное совещание в Васильевске.

— Тогда возьми мазь с собой. Но если возникнет покраснение или зуд усилится — к врачу немедленно. Доброй дороги, Liri.

Мотя дует на прядь, упавшую на лицо, улыбается и уходит — легкий, веселый, безмятежный. Так и не скажешь, что между нами все сложно… Мотя говорит, что это его судьба и не мои проблемы. Я вытащила из Токс, что для галадрим волшебство становится чем-то вроде наркотика, и если уж такой эльф увидел в ком-то воплощение своей стихии — это насовсем. Но я не могу с ним быть, никак — мы, орчанки, даже проститутками не становимся, потому что секс без обоюдного желания не то что как-то там морально зашкварен, а попросту физиологически невозможен. Мне нужен мужчина из моего народа. Каждый раз, выдавая мне особенный чай, Токс бурчит, что я злоупотребляю, нельзя так долго на нем сидеть. Полгода прошло со смерти Генриха… по орочьим меркам, вполне допустимый срок траура.

Собираюсь лечь спать, но не тут-то было: три пары ног топают по коридору, три задницы плюхаются на коридорный линолеум, три носа упорно сопят — никуда, мол, не уйдем. Не стучат — знают, что я прекрасно их слышу и чую. Несвятая троица — Еж, Чип и Кубик.

Вообще мне теперь, конечно, не до воспитательной работы. Кроме Дома на мне городской приют, отремонтированная после бойни снажья школа и еще одна, тоже в основном снажья. Но этого недостаточно — я создала фонд, который поддерживает все школы Сахалина, и не только материально. Мы тут успели отработать некоторые образовательные технологии, адаптированные к местным условиям. У нас преподает уже почти полсотни бывших каторжан — и мы зовем в учителя всех желающих среди тех, кто успел оступиться в жизни. Я только слежу, чтобы в эту программу не попадали те, чьи преступления связаны с насилием или с преподавательской деятельностью. В остальном… все когда-нибудь ошибаются. Сахалин — земля искупления и второго шанса, не хухры-мухры.

Так что не до отдельных подростков мне теперь. Но эти были первыми моими подопечными, вроде как особая ответственность… да и просто скучаю по этим троглодитам, что уж там. Так что натягиваю джинсы на покрытые наполовину впитавшейся мазью ноги и распахиваю дверь:

— Вы тут до утра дежурить собрались? Входите уже, нах…

Тискать их, как малышей, вроде уже неуместно — здоровенные лбы вымахали. Еж упорно красит волосы — вечный повод для уличных разборок в стиле «ты чо как попугай, ска». Однако свежих синяков не видать… может, приучил всех, что выглядит, как ему нравится. Чип по-прежнему худющий, хотя даже сейчас что-то жует. Кубик, как обычно, топчется за спинами друзей и застенчиво улыбается.

— Соль, Чип вон уже совершеннолетний, — с порога заявляет Еж. — У меня через месяц днюха, у Кубика тоже… скоро совсем.

Хмыкаю. Формально он прав, совершеннолетие в Государстве Российском наступает в семнадцать — и для снага это проблема, у нас-то в семнадцать только половое созревание начинается, гормоны бушуют, дружба с головой плохо складывается. Нам бы больше авалонская правовая норма подошла, там в 21 совершеннолетие.

Про Чипа я вообще подозреваю, что он с датой рождения намухлевал — на яхте работорговцев его метрики не было.

— И чего? — спрашиваю. — Вы сейчас по программе седьмого класса учитесь. Хотя бы девятилетку закончить надо, а то так и будете всю жизнь одну гайку вертеть. Даже не надейтесь, никто вас раньше чем через два года отсюда не выпустит.

Хотела сперва сказать «не волнуйтесь, не выгоним…» Но подростки покровительственного отношения не любят. Я хоть и взрослая, а тоже не люблю.

— Да мы ж не против доучиться, — Еж, как обычно, говорит за всех. — Мы вон математику без троек сдали, нах, а русский… ну почти… с двумя всего.

— С двумя тройками на троих?

— Да, я «лебедя» словил, — признается Кубик. — Но я пересдам! Ведь и первокузнец Калладан не с первой попытки создал Венец Света! Потому что великие творения не рождаются без борьбы.

Прячу улыбку. Не знаю, чем Кубик увлечен больше — эльфийским легендариумом или его преподавательницей. Разумеется, это невинная детская влюбленность — для чего-то другого ему еще рановато. Но прыщавый орочий подросток, взахлеб цитирующий эльфийские мифы — это ужасно смешно. В моем мире, помнится, такие шили плащи из занавесок и сражались деревянными мечами. Здесь, к сожалению, битвы не игрушечные, хоть ведутся и не на мечах.

— Ну пересдавай, чо… первокузнец собственного гем… хм… собственного табеля.

Прошли времена, когда я щедро раздавала этим пацанам оплеухи за плохие оценки. Для такого они теперь действительно слишком взрослые. Еж, кстати, больше уже не подросток физиологически, а значит, скоро у нас к учебным драмам добавятся любовные…

— Я не про учебу, ска, — Еж глубоко вдыхает, собираясь с духом. — Есть вещи и поважнее. Соль, мы хотим вступить в ополчение.

Подпрыгиваю из положения сидя. Скажете, невозможно? Это вы малолетних снага воспитывать не пытались.

— Чо-чо-чо? Вы с дуба рухнули, с глузда съехали, вконец берега попутали! Ну какое вам ополчение, врот⁈ Добрыни недоделанные, Глорфиндейлы малолетние, Терминаторы недорощенные! А ну заткнули фонтан красноречия и гоу в спальню, пока вас ветром истории не сдуло!

Если честно, ни на кого мой страстный монолог впечатления не произвел.

— В ополчение семнадцатилетних принимают, — Еж упрямо выдвигает вперед подбородок.

— Но не в Поронайске! Только не в мою смену.

Это правда — я всех добровольцев проверяю. А вот у Дайсоновых бойцов документы не спрашиваю — не моя епархия.

— Но хорошо, что вы задекларировали намерение, — немного успокаиваюсь. — Покажу всем командирам ваши портреты и скажу, если кто-то похожий нарисуется, гнать поганой метлой! Все, валите к себе!

Еж аж трясется от ярости:

— Ты что, совсем не понимаешь, врот? Тупая, ска?

Чего я не понимаю?

— У меня же мама осталась там… в рабстве, — тихо говорит Чип. — И сестренки. И… девчонка еще одна. И пацаны мои. Их могли сюда уже привезти!

— Ох, Чип…— Обнять бы его сейчас, но подростки не любят телячьи нежности. — Чип, мы правда делаем все, что можем. Только в последний раз наших вытащили под сотню. И будем еще вытаскивать, никого не бросим. Ты среди освобожденных искал? И списки имен, я завтра еще получу новые из Васильевска…

— Везде искал, — хмурится Чип.

— Вот как мы сделаем. Давайте вы волонтерами пойдете к освобожденным. Там некоторые еле ходят, многие нуждаются в помощи…

— Да не хотим мы сопли им вытирать! — вскидывается Еж. — Мы воевать хотим!

— Воевать вы не будете.

— Почему, ска⁈

— Потому что я так решила.

И тут обычно спокойный, уравновешенный даже по снажьим меркам Чип взрывается:

— Да кто ты такая, ска, чтобы за нас решать! Ты нам никто, поняла⁈

Он убегает. Еж несется за ним. Кубик виновато оглядывается на меня, но тоже уходит.

Хуже снага могут быть только подростки-снага…