Сильные не убивают, книга 3

Глава 6 Соль. Злачные места

Васильевск переливается и сияет, словно сплошное фаер-шоу. Я ожидала, что город каторжан окажется угрюмым, приземистым и мрачным, но тут царят неоновое безумие, цветные фонарики и рок-н-ролл. Многие вывески — разномастными иероглифами, половина населения — азиаты. Прохожие обмениваются экспрессивными репликами, щедро разбавленными китайским матом. В воздухе — пряный коктейль из жареного чеснока, дешевого парфюма и вольного ветра с моря, оно тут называется Татарский залив. И повсюду украшенные лампочками передвижные ларьки с едой.

— Хочешь чего-нибудь? — спрашивает Дайсон.

— Да, всего хочу!

Целый день ехали сюда по легендарным Сахалинским дорогам, с утра не жрамши.

— Сейчас устроим.

Дайсон говорит что-то по-китайски ближайшему торговцу, и через минуту у меня в обеих руках оказывается по вееру бамбуковых палочек с насаженными на них кусочками рыбы, мяса, овощей, креветок, крохотных осьминогов и каких-то вовсе неопознаваемых лакомств. Здесь больше, чем я могу съесть — но как же хочется перепробовать все!

Разумеется, Дайсон гостеприимно предложил экскурсию по городу обоим командирам ополчения, однако Коста остался в гостинице — сказал, что ему нужно поработать с документами. Не знала раньше, что война — это не только задорное «ура, в атаку!», но и чертова прорва документов. Однако на один вечер можно же взять перерыв…

Дайсон уже достал где-то пару кружек пива… откуда он знает, что я люблю горькое?

Я, впрочем, тоже слегка навела о нем справки. Недавно как бы невзначай вызнала, что у Дайсона нет ни жены, ни подруги. Ну так просто, на всякий случай, чтобы ориентироваться в ситуации…

Глаза Дайсона смеются:

— Хочешь посмотреть наши злачные места?

— Конечно, хочу!

Сворачиваем в переулок. Из каждого заведения доносится своя умца-умца. От неона рябит в глазах. В воздухе густой дым… Моргот, чего они тут только не курят!

Дайсон открывает неприметную дверь без вывески. Инстинктивно ожидаю, что помещение окажется таким же тесным, как переулок — но мы попадаем в здоровенный ангар. По краям — ряды трибун, то есть это что-то вроде арены. Но сегодня здесь не дерутся — танцуют. Играет живая музыка — здоровенный урук сейчас, наверное, разорвет кожу барабана, а молодой безбородый кхазад самозабвенно наяривает на скрипке, выводя мелодию всем телом.

На трибунах и на танцполе — десятки разумных причудливого вида. Шляпы, гоглы, татуировки, дреды самой безумной конфигурации… И непременные полоски грима на лицах — наверное, маркировка разных банд; из-за нее так с первого взгляда и не определишь, кто к какой расе относится.

— Потанцуем? — спрашивает Дайсон.

Хм, не знаю… Лапать друг друга под музыку — как-то оно пошловато. Но мелодия быстрая, Дайсон собран, как пружина, он постукивает по ладони, улавливая ритм… Рискну.

Его пальцы едва касаются моих — легкий, почти невесомый контакт, будто он проверяет, не отдерну ли я руку. Четыре такта базовым шагом, на дистанции — приноравливаемся друг к другу. Дайсон двигается плавно, хищно, ритмично. Легким движением он отправляет меня в свободное вращение, и я ведусь. Он ловит меня под поясницу, спиной к себе. Откидываюсь, отдаю ему вес. Он тут же использует это, перебрасывая меня через бедро. Земля уходит из-под ног, но я не паникую — знаю, что он не отпустит. Его пальцы впиваются в джинсы у пояса, резко останавливая мое падение в сантиметре от пола. Зависаю вниз головой, чувствуя, как волосы рассыпаются по плитке, а его колено твердо упирается мне между лопаток. Он быстро кружит меня, а потом медленно тянет вверх, заставляя прочувствовать каждый мускул его рук, и когда наши лица снова оказываются на одном уровне, в его глазах немой вопрос: «Еще?»

Отвечаю резким движением — отталкиваюсь от плеча Дайсона, делая кувырок назад через его согнутую руку. Приземляюсь в полуметре, сразу попадая в новый вихрь. Рука мужчины ложится мне на талию — словно была там всегда. Вращения, перекаты, поддержки… Дайсон поднимает меня на вытянутых руках — выгибаюсь, помогая ему сохранять баланс. Соскальзываю к нему на бедро, отклоняясь назад, а он поддерживает меня за спину и бешено вращается вокруг своей оси. А Дайсону можно доверять! Сейчас, в этом танце — дальше я не заглядываю.

Музыка замедляется, и мы тоже. Последнее движение простое и чувственное: я прижата спиной к груди партнера, его руки скользят вдоль моих, пальцы сплетаются — мы дышим в унисон, когда он медленно ведет наши соединенные ладони вверх, вытягивая мое тело в тугую струну. Его губы в миллиметрах от моей шеи.

Зал взрывается аплодисментами — оказывается, мы были центром шоу все это время. Музыканты откланиваются, им тоже хлопают. Врубается обычная умца-умца из динамиков — тяжеловато для снажьих ушей.

— Давай незаметно исчезнем, — предлагает Дайсон.

На улице свежо. Что дальше? Знаменитые сахалинские ветра к романтическим прогулкам у моря не располагают, а для «ко мне или к тебе?» как будто еще рановато.

— Хочешь посмотреть наш тренировочный зал?

Отчего бы и нет, зал так зал. Пробираемся через паутину переулков, держась за руки.

Примерно месяц после смерти Генриха я не чувствовала ничего, ни слезинки не проронила. Его наследство оказалось тяжким — не все легко и радостно приняли двадцатилетнюю соплячку, будь она хоть трижды спасительницей города, в роли мафиозного босса. Пришлось изрядно пожестить — после подвала это оказалось не так уж сложно, достаточно было дать тени чуть больше воли. И только когда все слегка устаканилось, я неожиданно для себя осознала, что жизни, которую я могла бы прожить с Генрихом, никогда не будет — и смогла прорыдаться вволю. С тех пор я живу с ощущением, что лучшее из возможного потеряно навсегда.

И все-таки… Останься Генрих жив — этого танца не было бы, не могло бы быть. Жизнь — такая штука, в ней никогда нельзя иметь все. Чтобы одни двери открылись, другие должны закрыться…

Тренажерка заперта. Дайсон использует один из ключей с массивной связки — такой и драться можно, если прижмет. Ассортимент тренажеров впечатляющий — от самых простых баттерфляев до навороченных, куда не сразу и поймешь, как забираться-то… Многие промаркированы символическим изображением человека, гнома или орка и только некоторые — сразу двумя или тремя.

Второе помещение — гулкий спортзал. Баскетбольные кольца, футбольные ворота, разметка для разных игр. На пол брошено несколько матов. Пора, наверно, и мне что-нибудь предложить…

— Хочешь размяться? Борцовский спарринг или вольный?

— Вольный, если не боишься.

— Х-ха! Тебе меня в партер не перевести!

— Посмотрим…

Скидываем ботинки и куртки. Дайсон хватается было за пуговицы рубашки, но в последний момент передумывает и остается в ней. Правильно — лучше сохранить пространство для маневра… Это я не про спарринг.

Он улыбается мне вполоборота, глаза блестят — сейчас кинется. И действительно: резкий шаг вперёд, быстрый прямой удар в мою защиту. Я отбиваю предплечьем, но успеваю почувствовать его силу — ровно столько, чтобы коснуться, но не причинить боль.

— Не засыпай, — смеётся он.

Ловлю его запястье, пытаюсь развернуть в захват. Но он выкручивается, скользит, как ртуть, и вдруг его ладонь касается моего бока — не удар, а почти поглаживание, но по правилам это точка. Я фыркаю:

— Читер!

— Стратег, — поправляет он и тут же ловит мой низкий кик, притягивает меня к себе.

На мгновение я теряю равновесие, чувствую его дыхание на шее. Грех упустить момент — резко толкаю Дайсона в грудь, он отступает на шаг, но не падает.

— Хорошо! — в его взгляде читается азарт.

Мы кружим, как в танце. Я бью коленом, он уходит, скользя вдоль моего бедра. Его рука касается моей спины — будто поддерживает. Давлю рефлекторный порыв укрыться в тени — было бы неспортивно. Цепляюсь за плечо Дайсона, пытаюсь перевести в партер, но он сопротивляется, и мы оба валимся на маты, смеясь.

Он сверху, но я тут же ускользаю, перекатываюсь, ловлю его ногу в замок. Он хмыкает, но не вырывается — просто смотрит на меня.

— Сдаешься? — дразню я, чуть ослабляя хватку.

— Никогда, — шепчет он и неожиданно щекочет мне бок.

Я взвизгиваю, теряю концентрацию — и вот уже он перевернул меня, прижал к мату, перехватил оба запястья.

Смотрим друг другу в глаза и тяжело дышим — не из-за спарринга, это было даже не в четверть силы, так, смеха ради… Теперь, правда, мы уже не смеемся. Наши тела готовы… нет, не к бою. Надо только сказать «да», но не хочется разрывать невербальный контакт.

Дайсон вдруг отпускает мои руки. Плавно переворачиваемся — единым, как в танце, движением, уже безо всякой имитации борьбы. Теперь я сверху. Плотно обхватываю его бедра своими и разрываю наконец рубашку у него на груди.

Пуговицы разлетаются по всему залу.

— Соль, ты вообще слушаешь, что я говорю? — рявкает Коста.

С усилием отрываю взгляд от окна. Да-да, надо послушать… но голову забивает липкий сладкий туман. Трудно концентрироваться после… ночи без сна.

— Повторяю для особо внимательных, — злится Коста. — Промысловики высадились возле Погиби. Три судна с оборудованием и… рабочей силой.

— Если это те самые, то все серьезнее, чем мы думаем, — вступает Дайсон. — Мне принесла на хвосте одна птичка из управы… Они патент на добычу оформили. И… рабочие визы для персонала.

— Да ну какие, ять, рабочие визы⁈ — не выдерживаю. — Для какого, к Морготу, персонала? Это же рабы, их пытают, их током бьют через браслеты!

— Тем не менее каждый из них в какой-то момент подписал контракт, — говорит Коста. — Есть много способов заставить разумного подмахнуть бумажку. Самый простой и дешевый — алкоголь, в котором размешана пара таблеток… Их набирают через работные дома. Видела объявления «помощь в сложных жизненных ситуациях»?

— В Поронайске таких нет!

— Будут, если мы не выжжем эту погань. И «сложные жизненные ситуации» — тоже штука конструируемая…

Подношу пальцы к виску. Если промысловики теперь — легальные бизнесмены с оформленной по закону рабочей силой… то кто тогда мы?

Гудит телефон у меня в кармане. Юдифь Марковна… она никогда не стала бы меня беспокоить без очень серьезной причины. Бросаю «извините» и выхожу в гостиничный коридор. Принимаю звонок:

— Что случилось?

— Еж в больнице. Сломано три ребра, повреждения внутренних органов.

Черт, это совсем не похоже на их вечные подростковые драки!

— Чип и Кубик?

— Целы. Но молчат, как партизаны.

Вообще-то партизаны — это мы, а не они.

— Под домашний арест обоих! Я приеду… утром. Разберусь.

План провести еще одну ночь с Дайсоном осыпался, как одуванчик под ветром. Придется, как только Коста отпустит, на всех парусах возвращаться в город, который поливает меня проклятиями, пока я пытаюсь его спасти.

Хочу убрать телефон в карман, но цепляюсь взглядом за всплывшее сообщение с незнакомого номера. Текста нет, только пяток смазанных фотографий: берег моря, палатки, моторки, нагромождение ящиков… и два пулемета. Ну и что это, где это? Ага, тут на задний план попал размытый силуэт маяка. Я там не была, но сразу узнаю его — он на каждой второй открытке в лавках для туристов. Наш это маяк, Поронайский… километрах в двадцати от города. Там еще рядом морская аномалия, в честь нее, собственно, и маяк.

Кто это хозяйничает прямо у меня под боком? Не бином Ньютона — вот автоматчики, а вот снага в характерных таких позах — понурые плечи, опущенные головы… у двоих на запястьях ясно видны браслеты. Ять, как это я проморгала промысел прямо у себя под носом? Лагерь небольшой, без укреплений — нашим поронайским ополчением за пару часов снесем. Завтра же.

Приходит новая фотография — такая нерезкая, что не сразу разбираю, что на ней. Похоже на бочку… да, вот они на других снимках, сложены пирамидкой. На облупившейся поверхности — что-то вроде эмблемы… свернувшаяся в клубок змея, обведенная кругом.

— Надеюсь, это было что-то по-настоящему срочное? — в голосе Косты столько яда, что хватило бы на снабжение небольшого фармкомбината.

— Да. Промысловики под Поронайском. Разберусь своими силами, завтра.

— Тогда продолжим…

— Подожди. Взгляни на это.

Протягиваю Косте телефон. Раз фотографию эмблемы прислали отдельно, наверно, она что-то да значит.

— «Панацея», — говорит Коста.

Глаза командира опасно сужаются — Коста вообще-то кореец, но сейчас выглядит настоящим японцем, да еще в этой своей самурайской повязке. Ладонь непроизвольно сжимается в кулак. Дайсон сквозь зубы выдает отборную смесь русского и китайского мата. Обычно он при мне базар фильтрует…

Глупо хлопаю глазами. Вот я уже год на Тверди, но все равно время от времени бывает такое — все слету что-то понимают, а я ни в зуб ногой.

— Сы дин лэ! — кипятится Дайсон. — «Панацея»… Би шэн! Если еще и сам Сугроб пожалует… Во цзао.

Ладно, все свои. Блесну незамутненностью!

— Да что такое этот «Сугроб»?

— Сугроб — кто, а не что, — цедит Коста. — Хотя, в каком-то смысле, конечно, «что». Аркадий Тимурович Волдырев, председатель правления корпорации «Панацея».

— Этот Сугроб — какой-нибудь могучий маг?

— Если бы… — хмурится Коста. — Простец, как и мы… с Дайсоном. Но пара десятков магов готовы Сугробу ковриком под ноги лечь по щелчку пальцев. Потому что у всякого мага есть уязвимости, надо только знать, куда стрелять… А Сугроб — тот, кто сам знает уязвимости всех. И магов, и простецов, и всякого быдла вроде нас, и первых лиц Государства. У него абсолютная память… и сверхъестественный талант к работе с информацией. Нет, не магический… но сверхъестественный.

— Ну ладно… — неловко мне, что я так переполошила этих суровых мужчин. — Может, это просто бочка с эмблемой…

— Будем следить, — кивает Коста. — План простой: базовый лагерь пока не трогаем. Тяга у Погиби раскидана по карманам — так что промысловикам придется быть мобильными. Что же, мы окажется еще мобильнее. Быстрота, скрытность, жёсткость — налетели, накрыли, забрали рабов, испарились.

— Это все мы можем, — Дайсон задумчиво смотрит в окно. — А долгосрочная-то стратегия какая? Если эти промысловики в самом деле аффилированы с «Панацеей», значит, она уже вкладывает средства в разработки. А ни одна корпорация никогда не уйдет от своих денег… Это все равно что для матери ребенка бросить.

— Проблемы будем решать по мере их поступления, — завершает Коста. — Война план покажет.

В коридоре ждут мои сопровождающие. Командую водителю:

— Через четверть часа выезжаем.

— Надеялся, ты останешься хотя бы до утра, бао бэй… — тихо говорит Дайсон. — Я так много тебе еще в городе не показал.

— Если честно, все, что я хочу, хм, посмотреть, вполне способно разместиться в одной комнате… да хоть в чулане! Но дома, как обычно, велосипед в аду и все в аду… надо ехать.

Дайсон чуть склоняет голову и улыбается краешком рта. Забавно, что в первые месяцы в этом мире я не понимала, насколько мы, снага, можем быть красивы — потому моим первым и до вчера единственным любовником был человек. Теперь я вижу и чувствую иначе. Эта хищная, звериная грация, чистые и резкие черты, меняющие цвет радужки… Глаза Дайсона вчера казались почти черными, а сейчас — карие с золотистыми искорками.

— А знаешь… Мне ведь все равно надо зайти в номер за сумкой, — гоню от себя мысль, что могла бы и охранника отправить. — Ненадолго…

Недолго тоже может быть хорошо, и хорошо весьма.

— Второпях снимались, и бздели шибко, — сообщает Шмыга, пристально внюхиваясь в окружающую действительность. — До сих пор, ска, тревогой ихней разит… Ночью уходили, не позже. Люди и снага. Мужики, баб две-три разве что… Десятка четыре, много пять. У части… пот нездоровый, нах, как у богодулов… нет, как у наркошей конченных. А тяги тут было хоть жопой жуй, даже с земли ее не собирали, когда просыпалась… вот там, ять, под песком, литра два разбросано.

Киваю. У всех снага острое обоняние, но такие уникумы, как Шмыга, могут буквально восстанавливать по запахам события полусуточной давности. Подозреваю, это что-то вроде нашей слабенькой интуитивной снажьей магии.

Впрочем, и без Шмыги с его сверхчутьем ясно, что собирались промысловики по принципу «хватай мешки, вокзал отходит». Среди мусора в беспорядке валяются обломки оборудования и ящики — не только пустые. Что же так напугало рабовладельцев? Вряд ли Еж, Чип и Кубик — эти разве что воспитательниц пугают своими неизменно грязными пятками. Хотелось бы верить, что именно приближение нашего маленького, но гордого ополчения вселило в неприятеля животный ужас — но снялись они примерно в тот момент, когда я о них вообще узнала.

Сразу по возвращении в Поронайск я устроила несвятой троице самый суровый допрос. Оказалось, эти гении вопреки всем запретам вели-таки собственную партизанскую, ска, деятельность. В результате, как и следовало ожидать, одного из них едва не грохнули. И тут каким-то образом вмешался смотритель маяка… дальше троица в показаниях путалась, ну да и время поджимало.

О смотрителе маяка я наскоро навела справки по телефону, пока мы сюда ехали. Маг второй категории, сосланный на Сахалин за преступление, для нашей районной милиции засекреченное. Должно быть, какая-то редкостная мерзость — Государство великими волшебниками не разбрасывается, уважаемым врот сверхлюдям позволено если не все, то почти все. Раз уж мы здесь, надо нанести визит этому, как его, Немцову. Совсем в открытую не бычить, но донести доходчиво: пусть держится подальше от моих пацанов. И в разборки с промысловиками господину магу нечего лезть — только спугнул наших клиентов, и рабов они увезли с собой… ищи теперь ветра в поле. Поставили тебя смотреть за маяком — вот и смотри, ска, за маяком.

Обращаюсь к одному из своих командиров:

— Эй, Сварка, переставьте-ка машины во-он туда, вдоль дороги. Чтоб не на территории маяка были, но из окон просматривались. И сами постойте рядом, покурите, природой полюбуйтесь. Без резких движений. Автоматы дулами вниз, но наготове.

Сварка получил погоняло за роскошный дугообразный шрам во всю рожу.

— Ты одна к этому, врот, магу потащишься? — хмурится Сварка. — Возьми хоть пару пацанов, нах!

— Магу что пара пацанов, что пара десятков — на один зуб. Буду работать своим сногсшибательным обаянием.

Может, одеться? А то я же драться ехала, как обычно, в легендарном бронелифчике… Нет, много чести. Чем более неизгладимое впечатление я произведу, тем лучше.

Отделяюсь от ребят и иду к двери некрашеного домика. Поколебавшись секунду, все-таки стучу — хотя хочется, конечно, красиво зайти с ноги, но надо проявить, ска, дипломатичность.

Хозяин открывает сразу — явно давно за нами наблюдает. Страхом от него пахнет, но слабо… тревогой — да, но не страхом. А монтировка на расстоянии вытянутой руки совершенно случайно к стене приставлена, ага, конечно…

Обаятельно улыбаюсь:

— Соль, силы самообороны. Позволите войти, Макар Ильич?

Дядька невнятный какой-то, от великого волшебника ожидаешь чего-то поинтереснее. Покойная Альбина на что была тварь конченая — а все же эффектная женщина. А этот — ни рыба ни мясо. Невысокий для человека, смурной, в бороде какие-то крошки, сапоги резиновые, телогрейка… А то, что я с первого взгляда приняла за вертикальные морщины на щеках — шрамы, на самом-то деле. Хорошо залеченные и отшлифованные, но видно — раны были глубокими. Бывалый дядька.

— Самооборона, значит… — маг оглядывает машины, возле которых парни старательно принимают расслабленные позы, а потом переводит взгляд на меня. Нехороший взгляд, давящий. — Соль, значит. Что же… проходите, раз пришли.

За дверью кухонька, довольно запущенная — потолок закопченный, с плиты свисают гроздья жира. Бабу бы тебе, Макар Ильич… А, не моя печаль. Сейчас надо грамотно себя поставить — без лишней рисовки показать, кто тут авторитет и сила. Не люблю эти ранговые игрища, но ноблес, как говорится, оближ, то есть пришлось пообвыкнуться.

Высматриваю на подоконнике местечко между ржавыми кастрюлями и запрыгиваю туда. Теперь мои глаза выше, чем глаза хозяина — хотя он стоит, скрестив руки на груди, и цедит:

— Я не приглашал вас сесть!

— Да, я заметила, что вы дурно воспитаны, — закидываю ногу на ногу, щедро демонстрируя полузажившие царапины от колючки. — Но не расстраивайтесь, мне как-то, знаете ли, наплевать. У меня к вам всего две просьбы. Настоятельные. Выполняйте их — и больше силы самообороны вас не побеспокоят.

— Я весь внимание, — Макар всем своим видом излучает сарказм.

— Во-первых, я вам продиктую номер телефона. Если заметите любую активность промысловиков — звоните и сообщайте. И больше ничего не предпринимайте. Ничего, вы меня поняли? Оставьте эти дела силам самообороны.

— А каков, позвольте поинтересоваться, официальный статус ваших сил… как вы это называете… самообороны?

Обворожительно улыбаюсь:

— Видите ли, Макар Ильич, мы на Сахалине. Здесь у всего есть некоторая своя специфика. И если вы в ней не разбираетесь, то не стоит вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Я же не спрашиваю, за что вас сюда упекли. Таков Сахалинский этикет. Не хочу показаться невежливой, но мне, в целом, плевать. Пока вы не лезете к моим подопечным. К детям. Это второе мое условие.

— Я? Я к ним лезу? — впервые Макар выдает нечто похожее на удивление, вообще на искреннюю эмоцию. — Но даже если б и так… Это заброшенные, одичавшие, голодные дети. Быть может, им нужно, чтобы кто-то ими занялся? Потому что вы с их воспитанием явно не справляетесь.

— Да пошел ты! Что ты в этом можешь понимать⁈ — план оставаться отстраненной и сдержанной полетел к Морготу. — Что ты, ска, можешь понимать в снага-хай и их воспитании? Думаешь, заманил к себе подростков — я даже не знаю, с какой целью! — накормил лежалыми бутербродами и уже имеешь право меня судить⁈ Что ты знаешь о том, от чего я каждый Морготов день защищаю этих детей, других, всех детей города?

Вдруг понимаю, что я уже не сижу на подоконнике, а стою к хозяину почти вплотную и брызгаю слюной ему в лицо. Да, если что-то и способно превратить любую женщину в фурию, так это обвинение в том, что она — плохая мать. Хотя я даже никогда не претендовала на эту роль…

— Но ведь вы не защищаете их, Соль, — негромко говорит Макар. — Одного из ваших подопечных вчера едва не убили. Если бы я не вмешался…

— Это была случайность! Такого не будет, я больше не позволю! Поэтому не смей, слышишь меня, не смей больше вмешиваться! Я знаю вашу паскудную мажью породу, знаю, для чего вы используете мой народ! Если ты снова начнешь тереться вокруг моих ребят… тогда мне станет насрать, второй ты категории маг или сто двадцать второй! Сотру в атомный пепел! Размажу по округе — хоронить будут ведрами! Сделаю из тебя пример — но изучать его будут только патологоанатомы!

Макар смотрит на меня со странным каким-то выражением… не могу разобрать. Не страх, не ненависть, даже не презрение… Сожаление, вот что это.

Моргот их разберет, этих магов. Хуже эльфов. Что там в его лохматом котелке варится?

— Вы просите меня не вмешиваться, — говорит вдруг Макар так спокойно, словно я не костерила его сейчас на чем свет стоит. — Но разумно ли это, Соль? Вы ведь представляете себе, на что способен маг второй ступени. На роль воспитателя ваших подопечных я не претендую. Но борьба с промысловиками… в этом я могу и хочу оказать содействие.

— Да с хрена ли? Твое какое дело?

Макар касается пальцами края губы — врет, похоже:

— Во-первых, я, как и вы, нахожу торговлю разумными неэтичной. Но главное — то, что промысловики вытворяют с аномалиями… Поймите, Соль, я же изучаю Хтонь как эколог, я представляю себе последствия… Отраженные выбросы… это сложно объяснить… это когда из Хтони поднимается не тьма, а повторенный свет, искажённый — будто мир отражается в кривом зеркале. И… реальность замещается отражением.

Коротко трясу головой. Было же что-то такое… Гладь, отразившая Мясопродукта моего Андрюху с оружием в руках — именно тем, из которого он потом стрелял в меня. Это было предсказание — или… замещение?

Как-то все сложно. Беру себя в руки:

— Так что же получается, Макар Ильич, вы хотите примкнуть к силам самообороны?

— Да. То есть нет, не так чтобы примкнуть… Но содействие оказать готов. Разово. А там… посмотрим.

Нутром чую — врет как дышит… Но магами второй ступени не разбрасываются. Этому Макару, конечно, доверять нельзя. Но после того, что произошло полгода назад, я отказалась от самой концепции доверия. Я — не центр ничьей жизни; у разумных всегда есть собственные интересы — верно или неверно понятые. Где-то они могут совпадать с моими, а где-то — нет. Жизнь, зараза, динамическая такая система. Считать, что другие строят свои стратегии, исходя из чувств к такой охренительной мне — верны мне или предают меня — глупо, смешно и контрпродуктивно.

Этот Макар мутный и стремный — ну а кто сейчас принц на белом коне? Из него, наверное, можно извлечь пользу для дела. А что еще нужно?

— Я вас услышала. Обсужу ваше предложение с командованием сил самообороны.