Скорбный дом Междуречья

Глава 5 Побег из иллюзии

— Всё перевернётся, если поменять угол зрения.

Полина мрачно смотрела на чудище, стоящее на коридорной стене, перпендикулярно к полу. Оно притом не сгибалось, а держалось ровно, словно бы это было в порядке вещей — ходить по стене.

Чудище, скорее всего, было низкорослым белым надом. Но его виноградные наросты, все, какие не скрывала роба, оказались срезанными, и существо представляло собой адскую поверхность из корявых шрамов с очертаниями ромбовой сетки. Внутри наростов кожа была буровато-красной.

— Кругом много скверны, в неё лучше не ступать. Конечно, скверна проникла и в нас за время, пока мы ходили как все. Её следует вытравить. Но для начала нужно разорвать контакт. Хочешь, я сделаю тебе шипастые сандалии и перчатки? Человеку сложнее не касаться скверны, но всегда можно что-то придумать. Попробуй поменять угол зрения, и ты быстро увидишь перемены. Они назреют у тебя внутри и вырвутся. Может, помогут тебе воспарить…

Полина торчала в этом безумном месте уже почти неделю, и, кажется, её «лечащий врач», золотистый призрак, называющий себя эманацией и не способный запомнить верно её настоящее имя, начал постепенно разочаровываться в выбранной стратегии.

Всё чаще его разъяснения происходящего вокруг звучали раздражённо.

Полина была вынуждена признать, что всё кругом тут пронизано чарами, и даже начала постепенно привыкать к этому. Но она знала наверняка: это не её мир. Скорее всего, он существует только в её повреждённом током сознании. А ведь здешние обитатели даже не знали, что такое ток.

— Магия, текущая по проводам, подвластная и женщине, и простолюдину? Как интересно, — говорила старушка Дайнара, полюбившая слушать Полинины истории. — Жене моей бы очень пришлось по нутру, может, и не выдумала бы тогда всю эту авантюру и жизнь мне не сломала. Я бы делился с ней запросто, мне не жаль. Пускал по проводам, что ей надо для счастья. А вот о дочке что тебе скулить, внученька? Дети — они, знаешь, какие неблагодарные. А бабе что толку от дочери? Это мне придётся какую-то приструнить да обуздать, когда я найду способ отсюда выбраться. Ты не думай, что я смирился. Что жена меня сломит и продолжит за нос водить весь свет. Интересно, как она сейчас выкручивается? Может, к кому из детей перебралась? Ты с родителями переписываешься? Спроси с оказией про старого князя Валегро, за которого жена моя окаянная себя выдаёт. Больно любопытно, как она без меня извернулась…

Не думать о дочери у Полины не получалось. Она была уверена почти наверняка, что не спит, что пребывает в коме где-то в больнице. Вытащили ли Пушинку из квартиры? Сможет ли она её вернуть, когда очнётся? Или крошку переправят в детский дом? Поменяют ей имя, подыщут новых родителей…

— А может, ты того, внучка? Преставилась? — предположила Дайнара. — От тока своего колдовского. И вытянул тебя извечный Туман к нам?

Мысль о том, что Междуречье может быть тем самым потусторонним миром, о котором чего только не выдумывают веками живущие, испугала бы Полину, если бы она просто оказалась тут. Но её принимали за другого человека. Конечно, тоже своего рода ад, но какой-то уж больно витиеватый.

Нет-нет, она вовсе не умерла. Тут что-то другое.

Вольфганг Пэй отказывался слушать истории о Земле, Полина же собирала пазл здешних реалий старательно и кропотливо. Всё силясь обнаружить свои противоречия и неувязки, как, исходя из историй её призрачного доктора, бывало в бреду других пациентов.

Но безумие Междуречья казалось логичным.

Полина бродила по коридорам в дозволенные часы, почти переходя на бег, резко заворачивала за углы, в надежде вывернуть не там, где должна. Ей представлялось, что это докажет иллюзорность фантазии.

Стеноход Брустис считал полными скверны не только горизонтальные поверхности, но и всякое мясо перевёртышей, забитых не в облике насекомого. Все животные Междуречья были многоликими. Они менялись по своему усмотрению, и муравьишка совершенно буднично мог обернуться китом, способным плавать в охряном тумане небыли.

Вольфганг Пэй объяснил, что простолюдины часто специализируются на придаче перевёртышам определённого вида, необходимого на убой. Целые фермы занимались производством мяса различных сортов. А вот использовать здешнюю живность в хозяйстве было практически невозможно: дрессировке перевёртыши не поддавались и ходить в одном виде не любили. Потому оставались промысловыми.

Брустис отказывался есть перевёртышей почти в любом виде. Из-за этого его изувеченное шрамами тело отощало.

— Когда себя изуродовал, его к нам и направили, — растолковал как-то Вольфганг Пэй. — Едва от кровопотери не отдал душу Туману. Почти год провёл в подвальных палатах, но больше попыток навредить себе не предпринимал, и его отпустили наверх.

— Сколько живут нады? — поинтересовалась Полина.

— И нады, и люди, и перевёртыши, если не болеют или не бывают убиты, живут около сотни лет. Под конец дряхлеют. Когда проступают пятна, обыкновенно, всё разумное предпочитает уходить в Туман, не дожидаясь разложения, да и перевёртыши ныряют туда — инстинкт. Только маги умирают в муках, чтобы сохранить свои эманации. Вольфганг Пэй прожил сто два года. Выдающийся был колдун… Существуют ещё вечные, барышня. Их члены окаменели, а магия их покинула. Но притом они стали невосприимчивыми ни к какому колдовству. В Междуречье ровно три сотни вечных. Они, как вы, верно, поняли, даже если позабыли, — бессмертные. Вечные выбирают разные пути. У них почти отсутствуют эмоции. Некоторые служат семьям колдунов. Двое, вот, у нас в лечебнице — санитарами. Бывают полезны с буйными надами — из-за своего иммунитета к чарам. Вечный Тайсэр возглавляет совет Пяти, за ним — последнее слово.

— Что за совет? Местные власти?

— То — неженского ума дело, барышня. Да, совет Пяти руководит Междуречьем, его решения — закон. Совет возглавляют над, нада, колдун, его дочь и вечный. Так уж повелось. Четверо сменяются, один остаётся всегда. Хотя в минувшей эре совет Пяти возглавлял легендарный Изор, пропавший без вести. Триста первый вечный Междуречья. Это было так давно, что вам не стоит забивать тем свою головку, и без того переполненную сверх всякой меры.

Мозги Полины действительно кипели. Бред, сон — или безумная чужая действительность?

Если это всё где-то по-настоящему существует, и она умудрилась угодить в другой мир, как та Алиса в Страну чудес, или её затащили на иную планету, — то самым главным подозреваемым был старик с обожжённой рукой.

Человек, считающий себя отцом Полины, нападал на него. Тот был магом и колдовал с помощью дочери. Подмени он князю «сосуд чар» на простую девчонку — и забрезжило бы спасение, как, собственно, и произошло. В результате старик их с князем чуть не угрохал. Если допустить, что всё это — не бред больного мозга Полины, обожжённый дедок оказывался главным подозреваемым во вредительстве.

У него есть маленькая дочка. Может быть, удастся вызвать сочувствие?

Если её тут все принимают за четырнадцатилетнюю, значит, не так уж и нужно обязательное сходство с настоящей Эднарой д'Эмсо.

Полина не нашла в жёлтом доме ни единого зеркала, чтобы понять, выглядит ли она так же, как прежде. Рост вроде был тот же — хотя это тоже неточно, сравнить-то особенно не с чем. Даже предметы кругом все непривычные.

Волосы были прежней длины и цвета, Полина гордилась своими косами и, наплевав на всю моду мира, оставила их, и Пушинкины волосы они отращивали тоже. Родинки на теле располагались на прежних местах, руки тоже казались своими — только с ногтей пропал маникюр.

Старый белёсый шрам на коленке, результат неудачного падения на роликовых коньках во дворе лет в тринадцать, тоже присутствовал. Полина была почти уверена, что выглядит так же, как раньше. Значит, на всех здешних морок. Значит, старику подошла бы любая женщина.

Мало ли в мире отчаявшихся баб, которые бы сочли такое приключение желанным? Даже и в дурдоме. В конце концов, бывают бомжи, которые замерзают на улицах. Или просто скучающие любители приключений.

Мало ли людей, которым нечего терять и от которых не зависит судьба маленького ребёнка…

Она почти поверила, что смогла бы убедить старика просто своим красноречием. Но как на него выйти? За упоминание этого эпизода «лечащий врач» грозился оттяпать Полине язык, и в это она как-то сразу поверила.

Навряд ли и «отец» станет отчитываться. Хотя, если навести его на мысль, что тот похитил настоящую Эдну… Жаль, что она не имеет ни малейшего представления об умственных способностях князя.

Но если магия тут — норма, предположение о том, что кто-то может вырвать кого-то из других миров, — не такой уж и абсурд. Стоит сказать Вольфгангу Пэю?

И что они называют магией? Может, какая-то технология позволила перестраивать всё на уровне атомов? И это просто наука?

Хотя виноградные нады, бессмертные каменные люди и золотистые призраки на науку походили мало.

И ещё. Что-то в рассказе Вольфганга Пэя о вечных тревожило Полину, но она не сразу поняла, что.

Раз за разом прокручивала она полученные сведенья во всегда залитой светом, который исходил невесть откуда, комнате с пальмовыми стенами.

«Их члены окаменели, а магия их покинула. Но притом они стали невосприимчивыми ни к какому колдовству. В Междуречье ровно три сотни вечных. Они, как вы, верно, поняли, даже если позабыли, — бессмертные».

Не то.

А потом пришло озарение. Иммунитет! Призрак заявил, что двое вечных работают тут санитарами, потому что к магии у них иммунитет!

Термины! Тут звучали термины из её реальности. И звучали они на…

Полина выскочила из своей пальмовой палаты и побежала, дико озираясь по сторонам.

Она едва не сбила с ног блёкло-розового нада Игаруса, считающего себя послушком и помогающего постоянно с уборкой: он чистил волокна стен в коридоре на пути.

Пронеслась мимо недовольной Лионеллы. Свернула за угол.

Около смотровой стены заметила золотистые очертания парящего в воздухе силуэта.

— Вольфганг! Я везде вас ищу! — выпалила запыхавшаяся Полина, едва переводя дух. Сердце бешено стучало.

— Моя милая девочка, достопочтенный Вольфганг Пэй ушёл в извечный Туман уж сто восемь лет как… — меланхолично напомнил призрак.

— Пофиг. Ой, простите. Почему вы говорите по-русски? — задала наконец Полина свой главный вопрос.

— Как я говорю?

— Язык! Почему вы и все остальные используете мой язык⁈ Если это другой мир…

— Милочка, Междуречье — не другой, а единственный мир. Видать, вы не столь сноровистая фантазёрка, чтобы в свою фантазию ещё и новую речь сочинить. Языков не так много: послушки общаются на своём, но там больше не слов, а звуков, есть Язык древних, на коем начертаны нерасшифрованные свитки. И, собственно, этот, на котором мы говорим. Сие прозорливое наблюдение только доказывает ложность твоих фантазий.

— Нет, Вольфганг! — победоносно выпалила Полина. — Это доказывает, что вы существуете только в моей голове! Никто никого никуда не переносил. — Её взгляд расфокусировался, и она впилась зубами в ноготь большого пальца на левой руке. — Я была права, это бред! Не нужно никого искать. Нужно просто как-то очнуться…

— Боюсь, что я буду говорить с Найсингелом о корректировке терапии, — кисло предупредил призрак. — Я не вижу результатов от выбранной стратегии лечения. Я с самого начала не был сторонником блажи просто растолковать тебе истину. Это никогда не приносило плодов. Адгар предложил чепуху, потому что он сведущ в ином русле.

— Ой, да делайте что хотите! — бросила Полина на ходу. — Мне просто надо проснуться…

Золотистая эманация покачала головой, провожая её взглядом полупрозрачных глаз.

Пускай выдумывает что пожелает: это не имеет значения! Всё бред. Какие-то переживания и травмы соткали этот диковинный мир. Может, виноградные нады как-то связаны с мультиком, который смотрела Пушинка: там героя искусали пчёлы и он стал почти таким — вспухшим и красноватым. А тоска по матери вылилась в эманации, мечту о том, чтобы от умершего человека оставалось что-то, сохранившее его личность. Злобный отец — будем честны, Полина своего презирала и не простила. Мало ли как мозг интерпретирует переживания и впечатления, в особенности если как следует шандарахнуть голову электрическим разрядом…

Очнуться. Она обязана очнуться. Ради своей маленькой девочки.

По коридорам засеменили послушки с колокольчиками, объявляя отбой. Это значило, что вольным выходить из палат пациентам надлежит вернуться в отведённые им комнаты. Видно, за смотровой стеной темнело.

А как, интересно, тут считают года? И сколько, скажем, часов в сутках? Было нереально отследить, следует ли смена дня и ночи привычным параметрам, — нигде не было часов. И сотня лет, отведённая тут живому, может ведь означать абсолютно любой срок. Интересно…

Неинтересно!

Полина затрясла головой. Ничего, совершенно ничего тут ей не интересно! Она больше ни о чём не станет спрашивать. Она прекратит взаимодействовать с бредом. Ей нельзя оставлять в подсознании и тени того, что может вызвать желание задержаться на какой-то период.

Пушинка. Нужно сконцентрироваться на ней.

Она обязана вернуться к дочери. Ребёнка не могли забрать в детский дом, пока мать находится в больнице. Даже если ребёнка оставили одного. В конце концов, Полина же не перепилась до обморока. Её ударило током. Потому что коммунальщики запустили дом.

А если Пушинку не нашли? Если никто не вспомнил о том, что у пострадавшей был ребёнок?

Могла ли дочка продержаться неделю в запертой квартире?

Но кто сказал, что прошла именно неделя?

Домой, домой, домой.

Проснуться. Очнуться. Вырваться.

Никто не поможет дочке, кроме неё самой. Это долг.

Она родила ребёнка для того, чтобы сделать счастливым. Чтобы ни он, ни она никогда не были одинокими. Чтобы поддерживать и помогать. Ни ради подпитки магией и для последующей выгодной продажи, ни для того, чтобы считать расходы. В этом вывернутом наизнанку отвратительном мире всё не так. Полина вернётся домой, в нормальность.

Ей повезло, что тут, в этом сне, она осознаёт себя самой собой. А всё из-за любви к дочери. Чувства ответственности.

И она знает, как оборвать бред. Поставить в нём жирную точку.

И вернуться.

Полина оглядела свою комнату, изученную до мельчайших деталей. Всё мягкое. На кровати не было даже белья: в комнате всегда тепло, а войлочный матрас и выпуклость подушки каждый день чистил Крюг.

Но…

Полина прислушалась. Подошла к двери и затаила дыхание. Колокольчики послушков смолкли. В коридоре было тихо. Лечебница засыпала.

И она тоже не будет шуметь тут. Более никогда.

Умерев во сне, человек просыпается. Это всем известно.

Полина подошла к постели и, воровато оглядевшись, стащила с себя робу. Села, укрывшись одеянием как покрывалом.

— Господи, помоги мне очнуться, — зашептали губы.

И Полина завязала рукав с частью основания на шее. Легла на спину. А потом рывком, туго, до боли, затянула. И раньше, чем недостаток воздуха начал ощущаться, с трудом перекрутила свободный край рукава ещё раз и затянула второй, перекрёстный узел.

Прощай, безумный мир Междуречья.

В основании носа начал скапливаться жар, губы похолодели. Очертания пальмовой комнаты перед глазами смазались, наконец-то этот бред рушится!

Лоб и затылок наполняла тяжесть.

Сейчас Полина очнётся, и Пушинка снова будет рядом…