Скорбный дом Междуречья

Глава 7 Смута

Полина вскочила — к счастью, Бинарус успел «разморозить» кровоточащую руку в пространстве. Вскинув на послушка безумные глаза, Полина прижалась к стене, подтянув колени к груди и пятками закрыв наготу снизу, хотя в целом уже привыкла к ней полностью.

— Что… вы видели, барышня? — сглотнув, спросил зеленоватый карлик.

Она замотала головой.

Ощущение присутствия в невозможной сцене было полным. Ненависть — самым настоящим, сильнейшим и всеобъемлющим чувством.

— Это неправда. Этого не может быть…

— Вы… должны сказать, что видели.

— Ничего! Ничего я не видела!

— Барышня… если так, мне придётся капнуть Горькой правды, — с мольбой проблеял Бинарус. — И тогда… Тогда вы можете выразиться так, что я… что меня… — в трёх глазах приземистого существа заплясал ужас.

Дети… у него дети, которых он любит не потому, что они — источник магии…

— Князя, я видела чёртового князя. Он мучил женщину. Заставил её проглотить рвоту. Я не могла этого вспомнить, я… — внезапно спасательный порыв сменился злобой: — Что ты мне вколол, гад⁈ — истерически крикнула Полина. — Это не эмоция⁈ Это наркотик, галлюциноген, да⁈ Вы пытаетесь меня обмануть! Вы…

— Барышне нужно успоко…

Полина бешеным скачком спрыгнула с кровати, схватила с выросшей из пола тумбы поднос и запустила им в послушка, успевшего растечься по полу волокнистой лужицей. Горькая правда разбилась, из шприца с отчаянием вылетел поршень, и в воздухе заклубился дымок, словно над сухим льдом.

— Врун! Предатель! Ты!

Лужица сочла за лучшее не возвращаться, наоборот, оплыла в пол ещё и тумба, а потом волокна «впитали» растёкшийся поднос и инструменты.

Полина осталась одна.

Она тяжело дышала, свирепо глядя в белую стену.

Теперь Полина всё поняла! Вот к чему эти бессмысленные инъекции! Вот что задумано! Чередовать эмоции, вызывающие настоящие воспоминания, с уколами чего-то другого, формирующего ложные! Они думают, что так смогут её обмануть⁈ Что неделями глядя, как из стен вырастают предметы и живые существа, она не поймёт, что и ощущение с воспоминанием можно сфабриковать чёртовыми чарами⁈

Не на такую напали!

— Вы этим меня не проймёте, уроды! — яростно выкрикнула Полина в волокнистый потолок. — Не выйдет!

Потом пришла апатия. Воспоминание было таким настоящим на уровне ощущений. И ещё она поняла, кем была плачущая женщина на кровати. Той самой бабой, которая завилась читать нотации вслед за сестрицей. Мамашей Эднары д'Эмсо.

Эти сволочи сумели внушить к ней… обиду и зависть, которые в тот день, что пытались вколотить в её память ржавыми гвоздями, превратились в разочарование и щемящую жалость. Чувства, сопутствовавшие ненависти, тянулись вереницей, окатывая Полину в её вынужденном уединении: ужас, безысходность, отчаяние. Неверие в возможность происходившего.

Полина яростно трясла головой. Хотелось дозваться Бинаруса и популярно объяснить ему, что достопочтенный князь измывался не над какой-то там женщиной, а над своей женой: тогда предателя точно вышлют каменеть куда подальше, вместе с детьми!

Хотелось отомстить. Причинить кому-то боль.

Хотелось вымести чужие, ненастоящие воспоминания прочь…

Пушинка. Она будет думать о дочери. Только о ней и о том, как она любила её, всякий день, с самого рождения, ещё до её рождения. Не то, что эта злобная мегера, называющая себя её матерью…

— Это не моя, не моя мать! — заверещала Полина на всю палату и начала махать руками, словно бы подложную память можно было стряхнуть с себя, как снующих по телу муравьёв.

В тот день её больше не тревожили, даже не принесли еду. Впрочем, она бы и не притронулась к ней.

Это всё ложь. Выкрутасы её бреда. Который хочет остаться с ней навсегда, заполонить всё, отняв реальную жизнь, отняв дочку, отняв у дочки её саму.

Никогда!

Полина прокручивала в голове подложное воспоминание и понимала с облегчением, что представления не имеет о его деталях: что это за комната, что ела княгиня, что было до и после. Она не узнала бы «отца с матерью», если бы не встретила их раньше в замке. Это просто картинка, внушение, приправленное сильными настоящими эмоциями, чувствами, которые тут можно вызвать медикаментозно.

Обман. Подлый обман.

Пленница даже смогла забыться тревожным сном на несколько часов. Переживание истощило силы. Вымотало, словно километровый забег с препятствиями.

К утру Полина почти успокоилась. Пережитое осело где-то внутри глухой злобой.

И тогда наконец-то появился Вольфганг Пэй.

— У вас наметился прогресс, барышня? — деловито осведомился он, просочившись сквозь стену.

— Хорошая попытка, — процедила Полина мрачно и прищурилась. — Но мимо. Может, вы наконец-то дадите мне какие-нибудь шмотки?

— Барышня слишком экстравагантно использует предметы гардероба. Что стесняться послушков и эманации человека, умершего сто восемь лет назад? Или думаете, что готовы вернуться в палаты наверху?

— Мне продолжат колоть эту дрянь? — поинтересовалась Полина.

— Безусловно, барышня. Но сейчас мы сделаем небольшой перерыв для адаптации к реальному воспоминанию.

Полина злобно рассмеялась и сложила руки на груди. Она даже спорить с ним не будет. Это — самое мудрое, вот что. Пускай радуется, пускай даже думает, что они сумели её обмануть.

— Я попрошу вас выполнить небольшое упражнение после завтрака, — продолжал призрак, и слова о пище заставили желудок конвульсивно сжаться: она по-настоящему проголодалась. — Найсенгел полагает, что прежнюю методику не нужно оставлять полностью, и мы будем комбинировать вашу терапию. Скажите, барышня, в… эм… «вашем мире» предусмотрены какие-то традиционные, регулярно повторяющиеся празднования? — неожиданно спросил Вольфганг Пэй, и это было странно — потому что раннее он всячески воздерживался от обсуждения реальности. — Что-то вроде Вотуманария или Дня солидарности надов?

— День рождения подойдёт? — состроила гримасу Полина. — Принято устраивать вечеринку и получать подарки в канун появления на свет каждый год.

— Праздник посвящен тому, что вы стали ближе к смерти? Торжество по случаю старения? Экстравагантно. Но подойдёт. Что-то ещё?

— Восьмое марта — Международный женский день.

Призрак хмыкнул.

— А день рабов есть?

— Рабов нет. Уже больше века. Это только у вас тут эксплуатация процветает.

— Всё-всё, не заводитесь. Ещё что-нибудь?

— Новый год. С тридцать первого декабря на первое января отмечают повсеместно.

— Это даты? — уточнил призрак.

— Верно, — усмехнулась Полина.

— Пожалуй, достаточно. Бинарус принесёт вам восковую табличку. Запишите для меня, как вы отмечали все эти праздники в каждый из ваших двадцати пяти лет. Вы ведь сказали, что вам двадцать пять?

— Я не вспомню всего, тем более из детства! — вспылила Полина.

— Идите от того дня, из которого «перенеслись». Пишите то, что закрепилось в памяти. Ведь это памятные события, торжественные, если вы верно ответили на мой вопрос.

— Лучше я опишу праздники для дочки. Их я помню прекрасно.

— Нет, барышня. Пишите о себе. — Золотистый призрак сделал хитрое выражение лица. — Справитесь — я верну вам одежду и обсужу вопрос о том, чтобы возвратить вас на второй этаж.

— Ну, будь по-вашему, — кивнула Полина, которой не особенно нравилось ходить нагишом, пускай и в почти всегда пустой и тёплой палате. Да и сидеть в одиночестве было некомфортно. Это рождало какие-то неприятные ассоциации. — Только какой в этом смысл? — прибавила она.

— Это, поверьте, не ваша забота. Рад, что наметились улучшения.

Она закатила глаза.

Если бы Вольфганг пожаловал вчера, Полина, наверное, орала бы на него несколько часов кряду. Но сейчас переживание улеглось.

На завтрак она накинулась, словно голодный волк, и даже попросила у Бинаруса добавки, хотя порцию супа-пюре он принёс бо́льшую, чем обычно. Словно бы извиняясь, послушок приволок со второй «доставкой» кусок зажаренного мяса, просто изумительного на вкус, и ломтики свежего овоща странного лилового цвета с незнакомыми семенами на срезах.

— Спасибо, барышня, — пискнул карлик в самом конце. — Я никогда не забуду вашей доброты.

Она не ответила. Эта «дружба» — тоже часть плана, у неё пытаются вызвать сочувствие и привязанность к порождению бреда.

После того как Полина прикончила завтрак (пришлось есть руками, но какая разница?), послушок принёс эластичное ведро с водой, вынес ночной горшок, а потом поднял из пола столик со стулом (войлочные, но притом устойчивые, приросшие к полу) и положил для неё широкую тонкую дощечку, действительно вроде как покрытую воском. Потом он просеменил к Полине, тронул её за правую руку, и ноготь на указательном пальце чуть вытянулся и заострился.

— Пока не велено подавать пишущие палочки, — извиняясь, пояснил Бинарус. — Но так вам будет удобно.

Когда гномик оплыл, Полина закатила глаза, но потом подошла к своему новому предмету интерьера.

Провела удлинившимся ногтем по поверхности. Он оставил тонкую борозду. Писать так было странно и неудобно, но вполне реально, хотя буквы выходили кривые и кособокие.

Торговаться с бредом за возможность одеться? Очень весело.

Прошлый день рождения, он у Полины был в середине лета, они с Пушинкой отмечали на море. Уехали на побережье, взяв в аренду брезентовую палатку, и дочка сказала, что это — лучший вид отдыха из всех возможных.

Позапрошлый, когда дочке было четыре, получился попроще: они просто набрали вредных вкусностей в ресторане фастфуда и устроили в парке пикник. Когда Пушинке было три… Полина нахмурилась. Кажется, дочка тогда застудила горло, потому что один из вечеров выдался довольно холодным, а они гуляли до самой ночи в парке аттракционов, и в результате Полина не устраивала праздника. На год раньше малышка тоже была слишком мала, как и в первый год своей жизни. Полина просто покупала мини-торт и просила дочку помочь задуть свечку в форме цифры, хотя она не совсем понимала, о чём речь. Когда ребёнок маленький, следует забывать о себе.

В период, пока Полина ходила ещё беременной… Наверное, в тот раз в гости пришла подруга детства, Юлька, в честь которой она и назвала свою драгоценную девочку потом. Точно! С Юлькой они дружили с пятого класса, она очень поддерживала, когда не стало мамы. А потом Юлька переехала, и связь оборвалась.

Большого числа подружек у Полины не было никогда.

В её восемнадцатилетие должна была болеть мама, и явно было не до праздников. Воспоминаний о дне рождения не осталось вообще. А вот семнадцатилетие они с ней отмечали на море, взяв брезентовую палатку напрокат. А в шестнадцать… кажется, набрали в ресторане быстрого питания всяких вредных вкусностей и, наплевав на заботу о фигуре, устроили пикник в парке.

Полина ощутила растущее чувство тревоги.

Она делала пометки ногтем на восковой доске, но даже и без этого заметила бы неладное.

Пленница колдовского дурдома зажмурилась. Постаралась воскресить лицо матери перед мысленным взглядом. Оно расплывалось в какое-то пятно: тёплое, дорогое, бесконечно любимое, но лишённое конкретных черт и деталей. Полина знала наверняка, что мама очень её любила и всегда была рядом. Выслушивала любые её проблемы, помогала делать уроки, рассказывала интересные истории, играла с ней…

Что подмешали в этот чёртов суп⁈ Почему она не может вспомнить лица матери⁈

Волосы. Они были у неё мягкими и длинными. Каштановыми? С нитками проседи, которые та не желала закрашивать. У неё был округлый, чуть курносый нос. Веснушки. Но всё это не складывалось в картинку.

Полина стиснула зубы.

Пронумеровала цифры донизу. Когда дошла до семи, в самом конце таблички, та вдруг удлинилась, образовав место для новых пунктов.

Полина хмыкнула, подвела черту. На строках один-пять вывела фигурную скобку и написала: «не помню». Это нормально, не помнить ранее детство. Потом решила заняться Новыми годами.

Всякий раз они с Пушинкой покупали живую ёлку и наряжали её. Всякий раз загадывали желания под бой курантов: Пушинка свои рисовала, а Полина записывала. Потом сжигали вместе, подпалив разноцветные квадратики бумаги зажигалкой, и топили пепел в бокале с яблочным соком, в который Полина добавляла минеральной воды: и получалось «шампанское». Пили по очереди, каждая стараясь ухватить губами пепел.

Желания были всё равно общими.

Последний Новый год Полина помнила очень и очень ясно, его переполняли детали. Тот, что был перед тем…

Оказался очень похожим.

Но они вообще всегда похожи, в особенности если у тебя маленькая дочка!

Восьмые марта Полина решила отложить. Она встала, перебралась на койку, повернулась лицом к волокнистой стене и закрыла глаза.

Разбудил Вольфганг Пэй: объявил, что хотел бы пообщаться перед ужином. Призрак застыл над табличкой, читая наброски, полные пробелов.

— Где вы были в последний Новый год? — поинтересовался он.

— Дома. На кухне, — сурово объявила Полина, недовольная резким пробуждением: ей снилась Пушинка.

— Поздравления нужно приносить и прислуге?

— У нас не было прислуги! В реальности каждый сам делает все дела! — воинственно отрезала пациентка.

— Можете описать эту… кухню для дел?

— Пожалуйста, — пожала она плечами и начала перечислять всё: от обоев, немного испачканных жиром над плитой, до чуть треснувшего цветочного горшка на окне.

— А на год раньше?

— Да всё то же самое! — отрезала Полина.

Ей не хотелось обсуждать недоконченный перечень праздников. Он её смущал. Не хотелось и дописывать список, хотя она собиралась.

— А сейчас вы что-то переделали там, в интерьере? — спросил призрак.

— Нет, нас всё устраивает! — раздражённо просипела Полина. Потом подумала и прибавила: — Цветок зацвёл.

— Что ж, развлекайтесь, барышня, — словно бы почувствовав её скверное настроение и смилостивившись, сказал призрак и поплыл к стене. — Будет здорово, если вы ещё поработаете перед ужином. Наверное, Дайнара что-то напутала, это бывает с ней постоянно…

— При чём тут Дайнара⁈ — вскинула брови Полина. Она почти забыла старушку, считающую себя мужчиной, с которой много разговаривала до заключения в лазарете. Всё вымыли переживания от уколов эмоциями.

— Ваша наперсница упоминала, что вы с дочкой вроде как переехали в новую… как же она сказала… что-то вроде многоуровневых домиков простолюдинов, отдельных… точно, квартиру! Ну, ту самую, где ваша девочка осталась закрытой совсем одна. Кстати, празднования старения у вас тоже как-то удивительно точно повторяются…