Стрелы степных владык

Глава 16. Беседа о сказках

Чтобы наслаждаться свободой, беркуту даны крылья и небо, а человеку — конь и степь. Добравшись до родных мест, Гийюй со спутниками с облегчением вздохнули.

Никакие тесные серо-бурые города южан не сравнятся с привольной золотисто-зелёной степью под летним солнцем, пахнущей чабрецом и полынью. Здесь легко дышится, глаза отдыхают на плавных мягких очертаниях низких холмов, под седлом послушная лошадь, а впереди ждут близкие в родном становище. Домой, домой, туда, где даже дым костров приятнее запахов суетливой толпы крикливых южан.

Вернувшись на север, Гийюй поведал шаньюю то, что удалось узнать на юге. Модэ с удовлетворением выслушал известия: готовился очередной поход на север, к динлинам, и хорошо, что пока хунну не грозит новая война за Ордос.

Довольный шаньюй отпустил Гийюя, и тот направился к сестре с приготовленными для неё и детей маленькими подарками: золотые серьги с кораллами для Чечек, причудливые гребни для девочек, редкие сласти для малыша.

Затем Гийюй поспешил в своё жилище, к любимой наложнице Таначах и маленькой дочке Жаргал. Для них он тоже привёз костяные гребни тонкой работы. Дочь радовалась иноземным лакомствам и подаркам, а её мать тому, что отец семейства вернулся живым и здоровым.

Сам Гийюй уснул счастливым, предвкушая встречу с женой, двумя сыновьями и племянниками-пасынками. Его жена со своими детьми на время его отсутствия обычно уезжала из ставки шаньюя во владения рода Сюйбу, и теперь их нужно было забрать оттуда.

В главное становище рода Сюйбу Гийюй прибыл с дарами для двоюродного брата Увэя, ныне возглавлявшего род. Могущественный родич, государственный судья Увэй, встретил Гийюя благосклонно, принял в подарок шёлк, расспросил о новостях.

Глядя на родича, Гийюй вспоминал дядю, старого Пуну, и жалел, что нынешний князь Сюйбу в отличие от своего покойного отца, мало интересуется чужеземными делами, и с ним нельзя подробно обсудить не только известия о войске южан, но и их странные города и причудливые обычаи. Увэй заверил, что жена и дети Гийюя здоровы, пригласил его вечером на ужин и отпустил.

Выйдя из княжеской юрты, Гийюй увидел неподалеку от нее девочку в синем платье увлечённо игравшую с щенятами. К ней наперебой ластились пузатые щенки, а рыжая сука благодушно взирала на потомство, лёжа в тени юрты. В лучах летнего солнца блестели чёрные косы девчушки с вплетёнными в них серебряными позванивающими подвесками. Когда Гийюй окликнул девочку по имени, та подняла голову, приветливо улыбнулась и подбежала к нему.

Любимица всей родни, тринадцатилетняя Айго, старшая дочь Увэя, обещала вырасти редкостной красавицей, а пока была тоненькой, словно тростинка, грациозной как оленёнок, и напоминала Чечек в том же возрасте. Жизнерадостную, смешливую Айго любила семилетняя дочка Гийюя и подражала ей во всём: отец часто слышал: «Хочу платье и серьги как у Айго, хочу стрелять из лука как она».

Отвечая на вопросы Айго о том, куда он ездил, Гийюй подошёл к своей лошади, извлёк из сумы и вручил девочке мешочек с сушёными фруктами и орехами, та засмеялась, поблагодарила. Набежали младшие братья и сёстры Айго, запрыгали вокруг, загомонили, а она раздавала им сладости, стараясь никого не обделить.

Под ногами у детворы путались щенята. Внимание Гийюя привлёк один из них, необычной масти — белый как молоко, с красными глазами.

Когда Гийюй попросил у Айго того щенка, та обрадовалась:

— Возьми его, дядя, а то отец его терпеть не может. Я едва упросила оставить щеночка, а он хороший, ласковый и Жаргал понравится. Передай ей, что это подарок от меня.

Попрощавшись, Гийюй подхватил щенка на руки и пошёл к своей семье. Дружелюбный зверёныш покусывал и лизал ему руки, вертел смешным хвостиком.

Родные обрадовались приезду отца и подаркам, младшие сыновья, пяти и двух лет, лезли к нему на колени, а мать их одёргивала. Дети играли с щенком и просили оставить его, но у Гийюя были другие планы.

Через два дня Гийюй с семейством вернулся в ставку шаньюя. Жаргал обрадовалась приезду братьев и сестры, жена и наложница занялись хозяйством. Глядя на них, Гийюй благодарил богов за то, что его женщины почти не ссорились. Сам он отправился с подарками к яньчжи, в сопровождении слуги, нёсшего щенка.

Алтынай приняла его не сразу, пришлось подождать. Наконец Гийюя пригласили войти в юрту. Здесь было прохладно и пахло иноземными благовониями, на резных сундуках и низких столиках красовалась привозная дорогая посуда. Притягивали взгляд пёстрые краски на вышитых занавесях, а узорчатые ковры напоминали весенние луга.

Яньчжи сидела с гордо поднятой головой и выпрямленной спиной, раскинутый подол её вишнёвого платья казался ещё ярче на белой кошме. Поодаль замерли две служанки, стража осталась снаружи. Поклонившись, Гийюй приветствовал супругу повелителя, ответил на её вежливые вопросы о поездке и, наконец, вручил ей кожаный мешочек с зеркалом.

Алтынай извлекла отполированный бронзовый диск, залюбовалась литым узором на обратной стороне зеркала — извивающимся драконом. Тонкими пальцами она провела по изгибам драконьего тела и, мило улыбнувшись, произнесла:

— Искусная работа. Благодарю тебя, Гийюй. Шаньюй, да хранит его Небо, подарил мне уже с десяток подобных вещиц, но зеркала с таким рисунком у меня ещё не было.

— Счастлив узнать, что тебе понравился мой скромный дар. Говорят, что красота женщин, смотрящихся в такие зеркала, остаётся неизменной долгие годы. У меня есть ещё один маленький подарок для тебя, госпожа.

— Что же это?

Гийюй выглянул за дверной полог, подозвал к себе слугу, взял у него щенка и внёс его в юрту. Глаза яньчжи изумлённо округлились, сверкнули травяной зеленью. Сделав вид, что не замечает этого, Гийюй поставил щенка на пол.

— Видишь, госпожа, у него редчайшая молочно-белая масть и глаза необычные. Он станет хорошим охранником.

Глядя на Алтынай, щенок напрягся и залаял, потом оскалился и зарычал. В юрте словно готовилась разразиться гроза — волоски на руках Гийюя встали дыбом. Презрительно посмотрев на него, нахмурившаяся яньчжи громко, визгливо бросила:

— Ты умом тронулся?! Зачем мне эта шавка? Такие красноглазые белые ублюдки приносят несчастье. Забери своего блохастого и больше не смей показываться мне на глаза.

На своих коротких лапках щенок передвигался ещё неуклюже, и Гийюй перехватил его до того, как зверёныш добрался до кошмы с явным намерением вцепиться в яньчжи. Бормоча извинения, Гийюй поклонился и с рычащим щенком в руке покинул юрту.

Он выяснил, что хотел, и это его совсем не радовало — остались довольны только дети Гийюя, получившие щенка в своё распоряжение. Алтынай не замедлит пожаловаться мужу, и тогда придётся объясняться с Модэ.

Известие о том, что под личиной любимой жены прячется оборотень, может причинить боль любому мужчине, но Гийюй решился открыть глаза повелителю, ведь в опасности сестра и племянники.

Когда Гийюя на следующее утро позвали к шаньюю, сердце у него ёкнуло, в животе поселился неприятный холодок, но он старался сохранять спокойствие.

Невозмутимым выглядел и Модэ. Его затканный золотом чёрный кафтан, внимательные глаза напомнили жёлтого леопарда, с которым Гийюю довелось однажды столкнуться на охоте в горах Иньшань. Справиться с леопардом тогда помогло копьё, а сейчас единственное оружие Гийюя слово.

Они остались в белой юрте наедине. Встав напротив Гийюя, шаньюй заткнул большие пальцы за пояс с золотыми бляшками, пристально посмотрел собеседнику в глаза и сухо произнёс:

— Ты был непочтителен с яньчжи. Что за муха тебя укусила?

— Прошу простить меня, повелитель, но у меня есть основания поступить именно так.

— У тебя должны быть веские основания, если ты решился оскорбить мою Алтынай, так что рассказывай.

Гийюй изложил свои подозрения, пересказал китайские легенды о хули-цзин, сообщил о загадочных смертях юных служанок — за несколько лет число таких случаев перевалило за полсотни. Закончил он речь просьбой прислушаться к его словам, ведь столь же внезапная гибель может постигнуть не только рабынь, но и самого шаньюя и его семью.

— Прости, Модэ, я боюсь за тебя, Чечек и ваших детей.

Шаньюй пытался остаться невозмутимым, но побагровел, отвёл взгляд и стиснул рукоять дорожного меча. Он гневался, вот только на кого этот гнев обрушится, на яньчжи или на Гийюя? Настала недобрая тишина.

Всё же Модэ справился с собой, недоверчиво прищурился и чересчур спокойным голосом сказал:

— В чужих землях ты наслушался сказок. В детстве я тоже слышал много таких. У меня была нянька родом с юга, рассказывала всякие байки.

Например, истории о том, как лисы помогали своим избранникам, или о том, как хули-цзин излечила и наградила богатством человека, который потом пытался её убить. Лиса отняла у неблагодарного всё, что дала ему и прокляла, так что глупец вскоре умер.

Убрав руку с рукояти меча, Модэ продолжал:

— Твои подозрения нелепы. Алтынай не чужеземка. Она родилась и выросла среди нас. Она человек. За много лет она никогда не пыталась причинить вред мне, Чечек и детям. Так будет и впредь.

— Но девушки умирают одна за другой.

Шаньюй отмахнулся:

— Да кого интересуют смерти рабынь: десятком больше, десятком меньше. Хвала Великому Небу, у нас достаточно пленников, и духи не остаются голодными.

«Наверное, он имел в виду ежегодные жертвоприношения в святилище», — подумал Гийюй.

— Духи получают своё и дарят нам процветание, — говорил Модэ. — Не пристало нам жаловаться и искать подвох там, где его нет.

Вновь посмотрев в глаза Гийюя, Модэ твёрдо добавил:

— Ни со мной, ни с Чечек, ни с нашими детьми ничего плохого не случится. Я ручаюсь за это. Слышишь меня?

Каждое слово он словно чеканом вбивал — Гийюю пришлось кивнуть. Пройдясь по юрте, шаньюй вздохнул свободнее и уже язвительно сказал:

— У нас столько дел перед походом, а ты себе голову дурью забиваешь. Пойдёшь со мной на динлинов. А ещё я хочу, чтобы ты послал людей в провинцию Шаньси, в те места, что граничат с нашими землями. Там ведь есть горы?

— Да, повелитель, в северной Шаньси много гор.

— Наши там бывают?

— Достаточно часто, пригоняют на продажу табуны. Южане охотно покупают у нас лошадей.

— Так вот, я хочу, чтобы твои люди знали ту местность как собственные юрты, лучше, чем содержимое своих штанов. Если император пожелает захватить Ордос, то воевать мы будем на его земле. Займись делом, Гийюй, а не тешься сказочками.

Лицо шаньюя посуровело, глаза сузились. Он выдержал паузу, и у Гийюя ёкнуло сердце. Сейчас Модэ вновь напоминал каменного идола из горного святилища: его лицо давно утратило юношескую свежесть, обветрилось, потемнело, скулы словно из камня вырезали, а глаза сейчас блестели ярче сердоликов в бляшках на его поясе. Тихо, но чётко он произнёс:

— У нас говорят: «Когда болтун неудержим, язык его отсохнет». Запомни — если станешь порочить мою яньчжи перед людьми или пойдут слухи про неё, то будет плохо не только тебе, но и твоей семье. Ступай!

Только преодолев половину пути от юрты шаньюя до своей, Гийюй опомнился от обиды и сдерживаемого гнева. Одному из его подчинённых не повезло попасться под горячую руку и оказаться обруганным по ничтожному поводу.

Наконец Гийюю удалось успокоиться и припоминая беседу, начать обдумывать каждое слово шаньюя, ища скрытый смысл. То, до чего удалось додуматься, вовсе не радовало. Утешало одно: шаньюй уверен в том, что может управлять оборотнем и в том, что его семье ничего не угрожает.

Оставшись один, Модэ тяжело вздохнул. Настал день, когда слишком наблюдательный человек начал задавать неудобные вопросы.

С одной стороны, хорошо, что это оказался Гийюй, который по старой памяти пришёл со своими вопросами прямиком к шаньюю, а с другой стороны, не окажись это старый друг и родственник, то любопытного можно было бы сразу умертвить.

Его возлюбленная лиса настаивала на том, что узнавший тайну должен умереть, а Модэ защищал друга юности. Вчера вечером он твердил раздражённой Шенне:

— Гийюй честен и великодушен. Он не мог злоумышлять против тебя.

— А устранить братьев Данзана ты ему поручил как честному или как великодушному?

— Как преданному. Он сделал то, что требовалось, и всегда был мне верен. Я поговорю с ним, и больше он такого себе не позволит. Не трогай его, он мне нужен.

После сегодняшней беседы Гийюй действительно не сможет распускать язык. Он понял, что предупреждение шаньюя стало первым и последним. Вот только друга у Модэ больше нет — остался лишь преданный слуга. В глазах Гийюя взметнулся гнев после угрозы его семье, он явно не ожидал такого. Время доверия ушло.

Размышляя потом над происшедшим, шаньюй порой склонялся к тому, чтобы отдать начальнику своей охраны приказ тайно устранить Гийюя, но одёргивал себя. Спасший Модэ жизнь друг юности всё ещё полезен, его лазутчики знают своё дело, а сам он хорошо разбирается в делах южан, говорит и пишет на их языке.

К тому же Гийюй единственный оставшийся в живых брат Чечек. На будущей войне сам Модэ может погибнуть, а его сыновья ещё слишком малы, им потребуются верные сторонники. Тогда брат Чечек вместе с родом Сюйбу должен будет защитить детей сестры. Ведь тот, кого князья выберут шаньюем, попытается избавиться от наследников предшественника.

Хотя на войне могут убить и Гийюя — тогда боги сами решат его судьбу. Утвердившись в своём решении, Модэ сосредоточился на подготовке похода.

К беседе с шаньюем постоянно возвращался мыслями и сам Гийюй. Угрозу своей семье он не мог простить другу, но именно так рассуждают правители. Что же, он будет молчать до тех пор, пока сестра и её дети не окажутся в явной опасности.

О предстоящей войне с динлинами в ставке узнали все. Наложница Гийюя Таначах, динлинка родом, в одну из последних ночей перед походом, в постели плакала на плече у мужа, просила его пощадить её отца и братьев, называла их имена, описывала внешность.

Обнимая её, Гийюй думал о том, что если её родичи и живы, то в битве никто не спрашивает у врагов имён. Наверное, Таначах и сама это понимала, но твердила о родных, надеясь на чудо, и пришлось пообещать ей то, что она хотела.

Женщина уснула, а Гийюй лежал, глядя на звезду, мерцавшую над дымником юрты, и думал.

Модэ упомянул предание о неблагодарном глупце, пытавшемся убить свою благодетельницу хули-цзин. Значит ли это, что шаньюй считает себя обязанным своей лисе? Но что оборотень мог сделать для него?

И тут Гийюя аж подбросило на кошме — он вспомнил живое пламя в степной траве, за которым погнался Тумань. Бегущая лиса привела обречённого шаньюя прямо к месту, в котором его поджидала засада — отряд Модэ. Тогда ум Гийюя занимало дерзкое убийство, и он не стал спрашивать, почему Модэ был так уверен в том, что его отец непременно окажется у леса с засадой. Теперь всё стало понятнее.

Итак, оборотень помогает шаньюю уже много лет, даже с риском для себя, ведь охотничий беркут легко мог сломать хребет лисице. Вспомнив одинокие прогулки Модэ по лесу и таинственную смерть двух соглядатаев, посланных следить за ним, Гийюй скрипнул зубами — оказывается, вот в чём дело.

Но тогда получается, что Модэ и впрямь есть за что благодарить лису, и даже все хунну обязаны ей за восшествие на престол сильного правителя, вернувшего народу Ордос.

Придётся уживаться с хули-цзин и закрывать глаза на её хищные привычки. Модэ недаром упомянул человеческие жертвоприношения, они ведь не гнетут его совесть. Так принято издавна, боги и духи требуют жертв, а южане уверяют, что хули-цзин тоже духи — души мёртвых, не нашедших покоя.

Засыпая, Гийюй размышлял уже над тем, куда подевалась настоящая Алтынай, если лиса приняла её облик.