Стрелы степных владык

Глава 5. Ожидание

На новом месте Модэ и его близкие быстро обжились. Здесь рядом с невысокими, лесистыми горами простирались широкие равнины — пастбища для скота: лошадей, овец, коров, коз, верблюдов, ослов. Летом степь выгорала до желтизны, а весной ярко зеленела, покрываясь цветами. Можно было вести хозяйство так, как издавна привыкли хунну, перегоняя скот с зимних выпасов в степи на летние в горах и обратно. Пастбища делились между семьями, и Модэ немало времени приходилось тратить на разбор споров насчёт выпаса скота в чужих угодьях.

В горах водилось много дичи, её мясо разнообразило пищу, а меха выделывались и пускались в дело. Пушнину, кожи, шерсть покупали вездесущие торговцы, благодаря которым у кузнецов хунну появлялся металл, а их женщины щеголяли в серебре, цветных стеклянных бусах, кораллах и жемчугах.

Ставка восточного чжуки — скопище юрт и больших крытых кибиток, находилась у подножия гор, поближе к охотничьим угодьям, у реки. Здесь жило больше всего мастеров, изготовлявших оружие, упряжь, доспехи, украшения. Остальные трудились в других кочевьях.

На местах зимовок засеивали небольшие делянки ячменя и проса. Из зерна пекли лепёшки, но чаще ячмень обжаривали, перемалывали в каменных зернотёрках или толкли в ступах, просеивали и добавляли в похлёбки, ели с маслом, как кашу. Такое перемолотое зерно брали с собой воины и охотники: оно долго хранится, его легко перевозить, еда из него готовится быстро. Земледелием чаще занимались потомки племён давно покорённых хунну, и случайно попавшие сюда южане циньцы.

Молодой чжуки посвящал много времени обучению воинов. Из храбрейших бойцов Модэ набрал отряд для своей охраны и сделал его командиром Гийюя.

Управлять остальным войском чжуки помогали опытные советники, происходившие из рода шаньюя. Отчаянные рубаки из дальних земель приходили на службу к Модэ, прослышав, что восточный чжуки высоко ценит удаль и воинское искусство. Так в его войске появились даже рыжеволосые динлины с далёкого северо-запада.

Во главе воинов чжуки ходил в набеги на племена, обитавшие к северу от хунну, брал добычу: меха, металлы, зерно, скот, рабов. С жившими на востоке многочисленными и сильными дунху обычно сталкиваться не приходилось: с ними шаньюй заключил мир, и хунну сами платили восточным соседям ежегодную дань.

От своих воинов Модэ требовал безусловного, слепого повиновения. В его колчане среди обычных имелись свистящие стрелы, которые хунну использовали, как сигнальные. На древко под наконечник надевался костяной шарик с тремя отверстиями, и в полёте такая стрела издавала пронзительный свист. Этот внушающий ужас звук пугал врагов и их лошадей.

Когда Модэ посылал в цель свою свистящую стрелу, туда должны были стрелять и все его воины. Тех, кто медлил или ослушался наказывали.

После года тренировок Модэ ужесточил требования, и за неисполнение приказа стали казнить на месте. Люди в его уделе втихомолку болтали о том, что их молодой князь в плену у юэчжей повредился в уме.

Когда Гийюй говорил с сестрой Чечек, та яростно опровергала эти слухи, утверждая, что с ней Модэ всегда ласков и ни разу не дал повода обижаться на него. Гийюй верил ей, видя, что сестра, вначале робевшая, постепенно становится настоящей властной хозяйкой удела.

Модэ всецело ей доверял в делах хозяйства. Чечек однажды с гордостью призналась брату, что муж сказал ей:

— Ты станешь хорошей яньчжи.

Такая похвала от немногословного мужа дорого стоила. У супругов появились двое детей, дочь и сын, но их полугодовалый сынишка умер. Третий ребёнок родился мёртвым — Чечек горевала, а её муж ещё больше замкнулся в себе. Потом шаньюй настоял на том, чтобы Модэ взял вторую жену из рода Лань.

Восточный чжуки редко бывал в ставке шаньюя, посещая ежегодные моления, большую осеннюю охоту и реже — Советы князей. Во время этих встреч шаньюй нарочито выказывал расположение подрастающему младшему сыну, а яньчжи Сарнай слащаво улыбалась пасынку. Она устроила ему пышную свадьбу со своей племянницей, шестнадцатилетней Жаргал. Как выразилась Сарнай:

— Уж она непременно родит тебе много крепких сыновей, дорогой Модэ. Дочери нашего рода здоровы и плодовиты, не в пример хилым женщинам Сюйбу.

— Правда? — переспросил Модэ. — Но тогда почему у меня только один брат?

Сарнай порозовела, наградила пасынка злым взглядом и удалилась, гордо подняв голову. Присутствовавший при разговоре Гийюй сделал вид, что не слышит, как Модэ выругался сквозь зубы, назвав мачеху сукой.

Гийюй беспокоился о том, как уживётся сестра с новой женой Модэ, но они обе были хорошо воспитаны и не ссорились. Сдержанная Чечек занималась дочерью и хозяйством, а Жаргал выказывала почтение первой жене Модэ, соблюдая принятые обычаи.

Красивая, ловкая, смешливая Жаргал могла развеселить мужа, и тот вскоре стал предпочитать её общество. Чечек не жаловалась, ведь Модэ не пренебрегал своими обязанностями по отношению к ней и дочке.

Несмотря на свою неприязнь к роду Лань, Гийюй вскоре поддался очарованию, исходившему от Жаргал. Как все степнячки, она хорошо ездила верхом, подчиняла себе самых норовистых коней, участвовала в скачках наравне с юношами и нередко побеждала. Ещё она метко стреляла из лука. Стрельбе её обучил отец, и Жаргал стала искусной охотницей. Она с удовольствием сопровождала Модэ на все охоты.

Мало-помалу Гийюй заметил, что любуется азартной Жаргал, сильной и гибкой, как тигрица. «Она притягивает взоры как костёр в ночи», — думал Гийюй, и стыдился влечения к этой юной женщине, напоминая себе, что она замужем за его другом и повелителем.

Порой Жаргал снилась Гийюю по ночам: улыбалась ему, вскакивала на вороного коня, и они вдвоём устремлялись в степную даль.

Проснувшись, Гийюй жалел о том, что они не встретились раньше, до того, как прелестную Жаргал выдали за его повелителя. Свою трепыхнувшуюся было ревность Гийюй задушил, напомнив себе, что ни Модэ, ни его жена ни в чём не виноваты и не знают о его чувствах. Того, что случилось, не изменить, и ему остаётся только молча, украдкой любоваться красавицей княгиней.

Несмотря на симпатию к второй жене повелителя, Гийюй не забывал приглядывать за её окружением. По его приказу за служанками Жаргал неусыпно следили, и благодаря этому вовремя удалось поймать за руку рабыню динлинку, что-то подсыпавшую в котелок с похлёбкой для чжуки.

Изобличённая рабыня клялась, что этот серый порошок всего лишь любовное снадобье, которое должно укрепить влечение мужа к Жаргал. Это средство дала ей старая нянька молодой княгини. Старуха подтвердила, что это безвредное средство, но, послушав её оправдания, и узнав, от кого она получила порошок, Модэ приказал им съесть похлёбку.

Заплаканные старуха и рабыня динлинка приступили к еде. Воины ждали. Через некоторое время у обеих женщин начались сильные рези в животе. По приказу Модэ стонавших отравительниц выволокли из юрты, отвели подальше в степь и там отрубили головы.

Модэ распорядился, чтобы Жаргал смотрела на казнь. Молодая княгиня плакала и уверяла, что ничего не знает о снадобье, и сама не стала бы прибегать к таким глупым уловкам. Впрочем, старая нянька призналась в том, что порошок она получила от служанки жены главы рода Лань, и ей приказали применить его, ничего не говоря юной княгине.

Гийюй поверил в невиновность Жаргал и убеждал в этом Модэ. Сама Жаргал молила о прощении, рыдала так, что муж смягчился. Через несколько дней стало казаться, что этот случай забыт, и Модэ вновь благоволит второй жене.

Казнив отравительниц, Модэ не пожаловался отцу, как и потом, когда стражники схватили двоих убийц, пытавшихся пробраться в княжескую юрту. На допросе выяснилось, что этим неудачникам из охраны заезжего торговца заплатил неизвестный мужчина, которого те повстречали в ставке шаньюя.

Гийюй тогда настаивал на том, чтобы передать несостоявшихся убийц в руки государственного судьи, чтобы тот расследовал дело и нашёл подстрекателя. Модэ не захотел этого делать — преступникам отрубили головы в его стане.

Жизнь Модэ подвергалась опасностям на войне и на охоте. Однажды большой кабан, которого не остановил удар княжеского копья, пропорол брюхо лошади Модэ, и чжуки вылетел из седла. Удар об землю ненадолго оглушил Модэ, а разъярённый кабан убил бы его, если бы не вовремя подоспевший Гийюй.

После этой охоты, когда они в кругу воинов ели жареную свинину и пили араку, захмелевший чжуки пообещал другу, что назовёт будущего сына в его честь. В этот вечер Гийюй едва ли не в последний раз видел радостную улыбку на лице Модэ. С тех пор он стал суровее и сдержаннее, и Чечек призналась брату, что мужа часто одолевает непонятная печаль.

Модэ обзавёлся странными привычками: порой уходил гулять в лес на горах за ставкой, взяв с собой двух-трёх охранников. Он не охотился, не приносил добычу, а его спутники уверяли, что чжуки только прохаживается по лесу.

Беспокоясь за его безопасность, Гийюй вздумал подослать к чжуки во время очередной прогулки смышлёного стражника, чтобы тот тайно следил за ним. Того соглядатая, а за ним и второго, нашли в лесу мёртвыми, и больше Гийюй не пытался устраивать слежку за своим повелителем.

Иногда Модэ любовался закатом, стоя у своей юрты. В это время он запрещал его беспокоить. Насмотревшись на небесные костры, чжуки уходил к себе, и к нему никто не смел входить без разрешения. Находясь ночью рядом с жилищем своего повелителя, Гийюй иногда слышал неразборчивые голоса, словно Модэ с кем-то беседовал, а ведь он находился там один.

Когда лиса навещала Модэ в лесу, стражников приходилось усыплять, чтобы они ничего не увидели и не запомнили, поэтому Модэ предпочитал встречаться с любимой в юрте. В лесу они чаще беседовали, целовались и договаривались о ночных встречах.

В большой княжеской юрте, насладившись любовью, они лежали рядом на мягком ложе и разговаривали. Поглаживая лоб, щёки, шелковистые волосы Шенне, Модэ говорил ей, как тоскует без неё, и даже читал стихи:

Её глаза — волшебная страна,

её душа — беспечная волна,

её лицо — округлая луна.

Она мне сердце бедное разбила.

Я ей сказал: «Ты как меня нашла,

любимая, как всё превозмогла,

и как, идя, равнины перешла,

и перевалы как перевалила?»

Ответила: «Мой путь на свет из тьмы

мучительней был лета и зимы,

но размягчились твёрдые холмы —

ведь мной любовь к тебе руководила.

Блаженно жмурясь, лиса восхищалась и говорила, что Модэ мог стать бродячим сказителем, если бы не родился сыном шаньюя. Тот улыбался, трогал её серьги из оправленных в золото кораллов — Шенне согласилась принять их в дар. Модэ готов был осыпать её китайскими шелками, украшениями, благовониями, но лиса отказывалась, говоря, что ей негде хранить подарки.

Он предлагал ей стать его наложницей, тогда они могли бы не таиться от людей, и опять Шенне отказывалась, говоря, что время ещё не пришло.

Лиса внимательно слушала рассказы Модэ о стычках с северными племенами, об осторожности его отца, который сдерживал князей, готовых начать большую войну с соседями или попытаться прорваться обратно в Ордос.

Шаньюй Тумань объяснял своё миролюбие тем, что хунну ещё не набрались сил, надо ждать. В Ордосе стоит многотысячная армия Мэн Тяня, и соваться туда рискованно. Пожилые князья поддерживали шаньюя, остужая молодые горячие головы.

Модэ понимал, что миролюбие и уступчивость отца в своё время спасли народ, но с каждым годом ожидание становилось всё тягостнее. Время непрочного мира надо использовать с выгодой. Шенне с ним соглашалась.

Сама лиса рассказывала ему, о том, где странствовала — порой она надолго отлучалась, бывая даже во владениях империи Цинь. Модэ слушал её, сопоставлял её сведения с теми, что приносили беглецы из южных земель.

Удивительно, но несчастные люди бежали из могущественной империи. Многие погибали от голода или в зубах волков, и те, кому удавалось преодолеть степь и добраться до кочевий хунну, едва стояли на ногах. Хотя хунну были обозлены на людей Цинь, таких измождённых скитальцев обычно не убивали, оставляли жить у себя.

Нескольких таких беженцев приводили к Модэ, и он разговаривал с ними. Своими выводами он делился с лисой:

— Странно, что они уходят к нам, своим врагам. Беглецы говорили, что жить в империи Цинь стало страшно. Люди изнемогают от голода. По приказу императора возводится Долгая стена протяжённостью в десять тысяч ли. Люди Цинь хотят навсегда отгородить своё государство от Великой степи, то есть от нас. Я не сразу поверил в такое.

— Это правда, — подтвердила Шенне. — Я сама видела неисчислимое количество людей, суетящихся как муравьи, на склонах пограничных гор к югу от Великой Степи. По ночам там зажигают тысячи костров. Сотни повозок тянутся по дорогам к месту строительства. Сооружением стены занимаются воины Мэн Тяня и великое множество пленников. Преступников со всей империи стали отправлять на строительство. Говорят, что люди гибнут там во множестве, а их трупы замуровывают в стену. На место умерших пригоняют новых осуждённых.

Кивнув, Модэ сказал:

— Мой отец и тесть посылали конных разведчиков к месту строительства. Те тоже наблюдали за этой суетой. Донесения разведчиков обсуждались на Совете.

Помолчав, он продолжил:

— Эта стена протянется на десять тысяч ли. Откуда дом Цинь возьмёт воинов для её обороны? Думаю, что в закромах всей империи не хватит риса, чтобы прокормить такую армию. Если на стене не будет воинов, она почти бесполезна. Ну разве что всадникам неудобно преодолевать её, придётся искать ворота.

Лиса прищурилась и подёргала Модэ за ухо, сказав:

— Зато беглых циньцев стена задержит. Они не смогут уйти на север со скотом и домашним скарбом. Я слышала разговоры жителей империи, они уверены, что у вас, хунну, весело жить. У вас же нет налогов и сборщиков податей, отнимающих у земледельцев последнее имущество и даже детей.

Рассмеявшись, Модэ спросил:

— Что ещё на юге говорят о нас?

— Вас зовут «злыми невольниками» за непокорность и строптивость, а ещё называют «небесными гордецами».

— Это мне больше нравится! — воскликнул Модэ.

Шенне приложила указательный палец к его губам, прося говорить потише, чем Модэ и воспользовался, поцеловав и этот палец и остальные, с блестящими розовыми ногтями. Приподнявшись, он покрыл поцелуями руку возлюбленной, её стройную шею. Шенне выгнулась от удовольствия, когда губы Модэ обласкали её грудь, живот и переместились ещё ниже. Разгорячённая Шенне не выдержала, опрокинула Модэ на спину и оседлала его. Тот позволил лисе скакать на себе, любуясь её подпрыгивающими грудями и яркими, отливающими зеленью глазами. Глаза Шенне сияли самоцветами в минуты возбуждения, и когда она колдовала.

Мысленно сравнивая трёх своих женщин, Модэ отмечал, что с Чечек ему хочется быть нежным, а бойкую Жаргал порой приходится укрощать, как прекрасную дикую кобылицу. Только Шенне то ласкова, то неистова, никогда не давая ему скучать. Гордая лиса сама себе хозяйка, приходит и уходит, когда хочет. Она как ветер, который не удержишь на привязи.

Он переживал за неё, когда лиса отлучалась надолго, уходя далеко на юг. Лиса пересказывала ему новости из империи, и вот теперь в очередной раз предупредила, что вернётся не скоро, попросила беречь себя.

— Не бойся за меня, — шепнул ей Модэ. — Вот мне бывает страшно за тебя. Люди охотятся на лис.

— И я не дам себя в обиду, — заверила его Шенне. — Я обязательно вернусь, мой повелитель.

Модэ уснул, держа лису в объятиях, вдыхая аромат её тела. Утром она исчезла, а его ждали каждодневные заботы.

Месяц спустя Октай, старший брат Гийюя, ездил к своему дяде, судье Пуну. Он вернулся с подарками и вестями, а ещё привёз беглеца из Цинь, которого Пуну просил выслушать.

Вечером в юрте чжуки собрал приближённых военачальников и позвал к себе беглеца, худого, с затравленным взглядом. Переводил рассказ южанина его соотечественник, уже прижившийся у хунну и выучивший их язык.

Оказывается, этим летом великий император Цинь Ши хуанди тяжело заболел и умер. Перед смертью он отправил старшему сыну Фу Су, находившемуся в армии полководца Мэн Тяня, повеление покончить с собой. Получив распоряжение отца, почтительный сын Фу Су перерезал себе горло кинжалом, а Мэн Тяня арестовали и вскоре казнили.

Модэ недобро усмехнулся. Хунны переглянулись, и самый старший из присутствующих, закалённый в боях тысячник Баяр, прицокнул языком:

— Эх, жалко! Я бы сам хотел схватиться с Мэн Тянем, да не судьба. Так кто там теперь командует армией Цинь в Ордосе?

Этого беглец не знал и рассыпался в многословных извинениях. Модэ велел ему продолжать рассказ.

На престол Цинь возвели младшего сына императора, Ху Хая. Говорили, что новый властелин ленив и безволен, а всеми государственными делами заправляет дворцовый евнух Чжао Гао, успевший нажить себе множество врагов. В империи назревала большая смута. Хунны вновь переглянулись, и Модэ отослал беглеца.

Погладив жидкую бороду, Баяр попросил разрешения говорить и бухнул прямо:

— Чжуки, кажется, настало время для похода на юг. Пока циньцы дерутся между собой, мы пощиплем их в Ордосе.

Тургэн, второй тысячник, заметил:

— Весной войску легче всего пересечь Великую степь. Значит, начать войну лучше будущей весной.

Глядя на своих командиров, Модэ думал, что они похожи на поджарых, сильных волков, учуявших добычу и готовых пуститься в погоню. Он отпустил их, сказав на прощание:

— На Совете я буду настаивать на войне с Домом Цинь. Мы вернём наши земли.

Октай задержался, и когда они остались наедине, тихо произнёс, склонив голову:

— Чжуки, дядя просил тебе передать — время пришло.

Кивнув, Модэ отослал и его, а вскоре сам вышел из юрты. Глядя в звёздное небо над головой, вдыхая запах костров, он думал о том, что и в самом деле пора действовать. Великая цель требует великих жертв.

Примечания:

1. До нас не дошли образцы поэзии хунну, а она у них была, по утверждениям китайских летописцев. Я использовала стихотворение безымянного тюркского поэта из собрания Махмуда аль-Кашгари, созданное не позднее XI века нашей эры, в переводе А. Преловского. Это анахронизм, но мне нравится этот образец поэзии кочевых тюрков. Многие учёные, начиная с Н.Я. Бичурина, считают, что «хунны были народ тюркского же племени». На то, что тюрки — потомки хуннов, указывают китайские источники. В то же время существует очевидная культурная преемственность между хунну и монголами.

2. Долгой стеной Н.Я. Бичурин называл Великую китайскую стену.