Стрелы степных владык

Глава 21. Огни во тьме

Военные действия прекратились. Модэ отвёл своё войско в ещё не разорённую местность, где легче было найти запасы еды, но оставил в окрестностях Пинчэна конных разведчиков.

Дней через десять после объявления перемирия к хунну приехали послы, возглавляемые Лю Цзином. Они привезли оговорённую дань: рис, просо, вино, шёлковые и хлопчатобумажные ткани, золотые и серебряные украшения. Как обещал Модэ на Совете, каждый из родовых князей получил свою долю «подарков» императора.

Лю Цзин сообщил, что, вернувшись в Пинчэн, император казнил больше двухсот своих генералов и офицеров, обвинив их в измене. Повезло тем, кому просто отрубили головы — остальные изменники умерли мучительной смертью.

— Десятерых послов, что советовали Сыну Неба напасть на хунну, наш великий повелитель тоже казнил, — сказал Лю Цзин и оскалил в улыбке белые зубы.

Гийюй хмурился, когда переводил эту фразу.

— А тебя Лю Бан вознаградил? — спросил Модэ.

— О да, великий шаньюй. Мне, ничтожному, Сын Неба пожаловал большое вознаграждение и дал титул Цзяньсинь-хоу, правда, без земли. Но это к лучшему, а то пришлось бы заниматься новыми владениями, а я этого не люблю.

При этих словах Модэ вспомнил, что Шенне тоже избегала хлопот и предоставляла Чечек заботиться об огромном хозяйстве шаньюя. Видимо, лисы в этом похожи.

На вопрос Модэ, как отнесётся император к тому, что уходящие хунну наловят и прихватят с собой рабов, Лю Цзин со вздохом ответил:

— Великий шаньюй, скажу честно, мой повелитель закроет на это глаза. Всё равно в разорённых войной областях наступит голод, многие крестьяне умрут. У вас они, по крайней мере, будут обеспечены пропитанием.

Договор мира и родства был заключён. Впрочем, в действительности породниться шаньюю и императору предстояло, когда принцессе исполнится шестнадцать лет, и её привезут к хунну. Лю Цзин весьма убедительно клялся в том, что его повелитель выполнит все обещания.

Посольство отбыло, а хунну направились на север, домой, гоня захваченные стада и рабов. Их путь пролегал через область Дай, владения князя Хань Синя. Как только тот от своего военачальника Ван Хуана узнал о заключении мира между хунну и империей Хань, то примчался к Модэ, объяснил, что задержался с выступлением, потому что долго не удавалось набрать достаточно воинов, просил прощения. По поводу мирного договора Хань Синь не посмел высказываться неодобрительно, но заметил, что теперь император непременно придёт со своей армией в Дай, чтобы покарать мятежников.

— Лю Бан казнит меня, Ван Хуана, других моих людей вместе с нашими родными. Он считает нас изменниками. Великий шаньюй, молю тебя, сжалься, дай убежище нашим семьям, ибо император не пощадит даже малолетних детей и женщин! Я не намерен сдаваться, и постараюсь доставить побольше неприятностей Лю Бану.

Смиренно склонив голову, Хань Синь вновь поклялся верно служить шаньюю. Модэ согласился исполнить просьбу, ведь распри между южанами на руку хуннам, а обвинить шаньюя в нарушении договора император не сможет.

В обмен на убежище и покровительство Хань Синь был готов передать хунну сокровища крепости Маи, в том числе оружие и запасы металла. Шаньюй обещал принять мятежников, выделить им место для поселения в приграничных землях, а в обмен на металл отдать Хань Синю несколько стад скота, без которого в степях выжить нельзя.

Когда хунну ушли на север, взяв с собой семьи мятежников, Хань Синь напал на округ Тайюань, но его войско было разбито императором у города Тунди. Император отрубил голову попавшему в плен военачальнику восставшего князя, а сам Хань Синь бежал к хунну.

Шаньюй поселил Хань Синя и его людей в приграничной местности. В последующие годы воины Модэ учились у южан отражать атаки боевых колесниц, а ещё ходили с Хань Синем и его людьми в набеги на приграничные области империи.

Вернувшихся с войны хунну на родине встречали как героев. Сказители слагали песни об их подвигах, о том, как могущественный правитель огромной империи склонился перед великим шаньюем, умолял сохранить ему жизнь и обещал уплачивать дань. В святилищах принесли обильные жертвы, а служители богов получили щедрые дары.

Избавившись от угрозы с юга, Модэ вместе с родовыми князьями планировал весной снова пойти в поход на юэчжей.

Третья жена шаньюя Иркене обрадовала вернувшегося мужа известием о своей беременности. Она ластилась к Модэ, который задаривал и баловал её. Снисходительно относясь к юной жене ради будущего ребёнка, шаньюй потакал её капризам, и, наверное, это вскружило ей голову.

Однажды вечером Гийюй ужинал с женой и пасынками. Вдруг дверной полог отдёрнулся, и в юрту вошла Чечек. В своей соболиной шубе и отороченной таким же роскошным мехом шапке поверх лазурного покрывала она выглядела величественной, словно ханьская императрица. Поздоровавшись, Чечек отклонила почтительное приглашение к столу и решительно произнесла:

— Мне нужно поговорить с братом. Оставьте нас.

Когда невестка и дети ушли, Чечек поделилась с братом новостью, полученной от одной из служанок Иркене. Гийюй не удивился: если он смог подкупить кого-то из окружения третьей жены, то же самое могла сделать и сестра, а может и яньчжи.

— Эта женщина! — начала Чечек, заломила руки, словно в отчаянии, и продолжала:

— Динлинка набралась наглости и прилюдно заявила, что родит шаньюю настоящего наследника. Настоящего, подумать только! Эти возмутительные речи слышало много народу. Неужели Модэ позволяет ей так думать?

— Что ты, сестра, не может быть такого. Шаньюй любит твоих детей и говорил мне, что его наследником станет старший сын. Нельзя полагать, что Модэ внезапно стал предпочитать ещё не рождённого ребёнка. К тому же у Иркене может быть дочка.

— Хорошо бы. Но всё-таки, нахальства динлинке не занимать. Она молода, может родить мальчика и не одного. А хуже всего то, что Иркене обзавелась сторонниками. С давних времён Модэ держит при себе динлинских наемников, и Иркене начала раздавать им подарки. Её отец прислал ей в услужение нескольких батыров для охраны. Этот жуткий Хара-Мерген так косится на меня и нагло ухмыляется, что я боюсь за детей. Мне страшно, брат! Сделай что-нибудь!

Кое-как Гийюй успокоил Чечек, но она ушла только когда получила обещание защитить её и детей.

Проводив сестру, Гийюй мрачно подумал о том, что та не случайно избегала уточнять, что именно нужно сделать. В глазах сестры Гийюй не заметил страха, она скорее притворялась испуганной. Неужели Чечек ждёт от него поступка, подобного злодеянию покойного Басана? Стало горько.

Нет, нельзя уподобляться Басану и посягать на жизнь беременной женщины. Надо подождать, а пока разобраться с самым нахальным из наемников Хара-Мергеном. Вспомнив, как тот охотно рубил головы воинам, отказавшимся стрелять в несчастную Жаргал, Гийюй скрипнул зубами и пообещал себе, что вскоре наглец отправится к предкам.

Остальных динлинов, приближенных к Иркене, достаточно отослать подальше от неё, скажем, на границу с юэчжами, а для этого придётся употребить всё свое влияние на Модэ. Несомненно, тот и сам пожелает погасить в зародыше распрю между жёнами.

Ещё Гийюй подумал о том, что готов прикончить палача Хара-Мергена, но не смог возненавидеть Модэ, приказавшего убить Жаргал. Наверное, потому что шаньюй принёс жену в жертву, как и отца, ради блага народа. Не будь этих смертей, тяжкой платы за будущее величие, хунну, скорее всего, не вернулись бы в Ордос.

С годами Гийюй стал забывать бедную Жаргал. Гораздо чаще в его воспоминаниях появлялась его умершая Таначах, ещё совсем юная и робкая, какой она была много лет назад.

На одной из весёлых пирушек молодых княжеских сыновей, где лилась рекой молочная водка, и танцевали красивые наложницы, Таначах, запуганную хрупкую девчонку, толкнул к Гийюю его двоюродный брат Увэй, На следующий день Гийюй попросил Увэя продать ему девушку — тот засмеялся и спросил:

— Понравилась? Бери в подарок. Я бойких люблю, а она не такая.

В юрте Гийюя Таначах вскоре освоилась и расцвела, вела его хозяйство, и сумела мирно ужиться с женой Гийюя, когда он после смерти брата, по обычаю, женился на его вдове.

Таначах родила Гийюю обожаемую дочку, которую он тоже потерял, и сейчас жил воспоминаниями о них и о своих сыновьях, не пытаясь привести в юрту новую женщину — всё хорошее ушло, и радости уже не будет никогда.

Синева зимнего вечера уступила место черноте ночи. Темнота не была совсем уж непроглядной из-за полной луны на небе и редких костров между юрт, у которых грелись охранявшие становище воины.

Большая часть обитателей ставки шаньюя наслаждались теплом своих жилищ. Во всех юртах, богатых и бедных, пылали очаги, в бронзовых котлах варилась горячая пища. Хорошо сидеть на мягкой кошме, глядеть на огонь, есть жирную похлебку и варёное мясо, запивать пищу молочной водкой, беседовать, а то и слушать сказителя.

Сытый, слегка опьяневший Хара-Мерген вышел из юрты, которую делил с другими охранниками госпожи Иркене, встал у порога. Опустившийся дверной полог отрезал его от голосов и смеха веселящихся товарищей.

Зашевелился, гавкнул лежавший в снегу пёс, но узнал человека и замолчал, вновь занялся обгладыванием костей. Кто-то не пожадничал, уделил собаке пару бараньих ребер.

Холодный воздух чуть отрезвил. Хара-Мерген повёл широкими плечами, потянулся, по тропинке между грязными сугробами отошёл от юрты, завернул за неё. Вокруг располагались запорошённые снегом жилища многочисленной прислуги, охраны шаньюя и его жён. Из отверстий в крышах поднимались струйки дыма. От ближайшего поста доносились неразборчивые голоса стражников.

У входа в юрту слева горел маленький костёр, и у него примостились молодой воин и бедно одетая женщина. Видать, влюблённые хотели поговорить наедине, без лишних ушей и глаз. Хара-Мерген бросил взгляд на невысокого парня и мысленно обозвал его тупым холощёным бараном. Зачем болтать со служанкой, если можно просто затащить её в юрту и получить своё удовольствие. Рабыни безотказны, привыкли к тому, что ими пользуются все, кто имеет право.

Луна сияла ярче, чем начищенный щит. В её свете и в красноватых отблесках костра можно было бы рассмотреть лицо служанки, и если она хорошенькая, то отбить её у того щуплого парня. Жаль, что она повернулась спиной, а значит, потом придётся подойти к парочке.

Будто услышав эти мысли, болтавший с девушкой молодой мужчина внимательно посмотрел на самого Хара-Мергена цепким, оценивающим взглядом. Наглец. Интересно, хватит ли у него ума оставить рабыню сильному, или сопляк захочет драться, и об него можно будет почесать кулаки?

Маленькая стычка за женщину оказалась бы хорошим развлечением, только чуть позже. Сейчас выпитое просилось наружу. Хара-Мерген прошёл чуть дальше, встал спиной к парочке, распахнул полы шубы и начал возиться со шнурком на штанах.

Говоривший с девушкой мужчина бесшумно встал и отдёрнул входной полог. В проёме показался человек с луком в руках, натянул тетиву и выстрелил.

Стрела вошла в спину Хара-Мергена. Он захрипел и упал лицом вниз в истоптанный жёлтый снег, беспомощно раскинув руки.

Если даже он не убит сразу, после таких ранений не выживают. У стрелы самое простое оперение, без особых примет, и нельзя определить, воину какого рода она принадлежала.

Лучник вышел и затерялся в скопище жилищ. На его пути побрехивали собаки, но вскоре замолкли.

Мужчина, болтавший со служанкой, сунул в ее ладонь мелкую китайскую монетку и жестом велел ей скрыться в юрте. Затем он погасил костёр и исчез в ночи.

Если станут расспрашивать служанок, подкупленная женщина ничего не захочет сообщать страже, из страха, что ее обвинят в соучастии. Станут молчать и другие запуганные рабыни госпожи Чечек, обитавшие в юрте, где прятался лучник.

Мужчина мысленно возблагодарил за дарованную удачу духов и полную луну, покровительницу ночных убийц. Теперь надо сообщить господину Гийюю о том, что всё сделано так, как он приказал.

Через несколько дней Гийюю донесли, что Иркене вновь позволила себе ляпнуть лишнее. Она повздорила с яньчжи, назвала её бесплодной стареющей женщиной и заявила, что шаньюй вскоре перестанет нуждаться в Алтынай. Услышав такое, Гийюй аж присвистнул — глупая динлинка перешла все границы. Несомненно, Алтынай пожалуется мужу, и Модэ поставит третью жену на место.

Вспомнились загадочные смерти служанок, но Гийюй не предполагал, что яньчжи позволит себе такую месть. Всё-таки Иркене ждёт ребёнка.

Вечером после ужина служанки приготовили третью жену шаньюя ко сну: помогли раздеться, распустив сложную прическу, расчесали и заплели косы, уложили в постель, подоткнули шёлковые и меховые одеяла. Сегодня Иркене не ждала мужа, и одна из служанок легла спать в юрте госпожи.

Полусидя в постели, Иркене поглаживала округлившийся живот и мечтала о том, как впервые возьмёт на руки первенца, как тот вырастет, получит титул восточного чжуки и унаследует престол шаньюя. О, её сын превзойдёт своего отца: ураганом пройдётся по империи Хань и захватит её столицу!

Представляя себе сына — высокого, стройного юношу с рысьими глазами отца, Иркене мечтательно улыбалась. В юрте горел огонь, но почему-то стало очень холодно. Иркене окликнула спящую служанку, чтобы та подкинула в очаг кизяка, но та не проснулась. «Ленивая тварь!», — вознегодовала Иркене.

Приподнявшись в постели, она поискала глазами предмет, который можно кинуть в служанку, посмотрела налево и замерла — там, в совсем уж непроницаемой тьме на высоте человеческого роста загорелись два красных огонька. Увидев их, женщина замерла, не в силах отвести взгляда от злого духа или ещё чего-то невыносимо страшного, что приближалось к ней.

Руки Иркене похолодели, сердце забилось часто-часто, в животе возник тошнотворный ком ужаса, и вопль застрял в горле. Она не могла ни пошевелиться, ни позвать на помощь, только ловила ртом воздух.

Медленно и плавно огненные глаза переместились поближе к постели. Нечто, чернее самой темноты, склонилось над застывшей женщиной, пылающие губы коснулись рта Иркене и выпили её дыхание.

Третью жену шаньюя нашли мёртвой в постели. Ночевавшая в юрте служанка рыдала и твердила, что ничего подозрительного не видела и не слышала. Стражники клялись, что никого к юрте не подпускали.

На теле Иркене не обнаружили ран, и можно было бы заподозрить, что её отравили, если бы остатки её ужина не доели служанки — они остались здоровы.

Отвечая на вопрос Модэ, отчего умерла его жена, лекари и бабки-повитухи разводили руками, мол, бывает такое с беременными женщинами, духи прогневались. Шаньюй слушал их речи, стискивая зубы.

Распорядившись устроить умершей достойные похороны, Модэ пошёл в юрту яньчжи. чтобы поговорить с ней наедине. На его вопрос, не знает ли она, отчего погибла Иркене, Шенне ответила отрицательно. Чувствуя, что лиса лжёт, шаньюй настаивал. Наконец обозлённая Шенне бросила:

— Да, это я её убила! Неужели ты думаешь, что я должна проглотить оскорбления от этой девчонки? Она назвала меня старой! Я и так долго терпела эту нахалку.

— Как ты могла?! Она была беременна!

— Ну и что?! У тебя ещё будут дети от других жён. Иметь отпрысков от глупой женщины опасно, а то вдруг они унаследуют её птичьи мозги и дурной нрав.

Модэ повернулся и вышел из юрты. Вскочив на коня, он галопом помчался прочь из становища, его телохранители едва поспевали следом.

Шаньюй остановил скакуна у берега реки, спешился, выхватил меч, и принялся остервенело рубить склонившиеся над водой кусты. Сверкало лезвие, во все стороны летели голые прутья, ошмётки коры. Наконец Модэ выдохся, вложил в ножны оружие — меч испорчен, но это не беда, найдётся новый, зато его гнев немного утих.

После похорон Иркене шаньюй коротал ночи в одиночестве и не посещал своих жён больше десяти дней.

На двенадцатый день, к вечеру, Модэ пришёл в юрту яньчжи и приказал служанкам уйти. Те спешно повиновались. Сегодня Шенне надела ярко-красное платье, а в её ушах покачивались коралловые серьги, те самые, что Модэ подарил ей, когда сам был восточным чжуки.

Шаньюй и его яньчжи молча стояли и смотрели друг на друга. Лицо лисы оставалось бесстрастным, только глаза блестели ярче обычного. Наконец Модэ шагнул вперёд и произнёс:

— Не могу без тебя. Иди ко мне!

Он протянул руки, и Шенне огненной птицей метнулась, упала в его объятия и замерла, приникнув к груди возлюбленного. Когда лиса подняла голову, на её лице читалась такая радость, что Модэ не выдержал и припал к её горячим губам.

Они воссоединились в постели, шепча друг другу бессвязные слова, в которых было мало смысла, но много нежности. В этот раз Шенне оставила безвольное тело Алтынай лежать на ковре, и легла с Модэ в своём истинном облике. Она и раньше не раз поступала так по просьбе возлюбленного, который хотел видеть её настоящую.

Отдыхая в постели после бурного соития, Модэ обнимал свою лису одной рукой, словно боялся потерять её. Он тихо сказал:

— Не могу без тебя жить. Зачем мне все женщины мира, если рядом ты.

Шенне потёрлась щекой об его плечо и ответила:

— Так пусто было без тебя. Я ждала и верила, что ты придёшь! Ты и я — нам больше никто не нужен.

Модэ поцеловал её и закрыл глаза, погружаясь в сон совершенно счастливого человека.

Узнав о смерти Иркене, Гийюй испытал двойственные чувства: облегчение и сожаление одновременно. Было жаль не столько глупышку, сколько её неродившегося ребёнка. Зато Гийюй вновь убедился в том, что Алтынай опасна, а ещё в том, что шаньюй по-прежнему безумно влюблён в свою яньчжи и готов простить ей всё.

Чечек тоже полагала, что в смерти Иркене виновна Алтынай с её колдовскими чарами, и поделилась этими подозрениями с братом. Гийюй посоветовал ей молчать и ни в коем случае не ссориться с яньчжи.

— Ты же называла Алтынай благородной, сестра, и считаешь, что она защитила твоих детей. Так сохрани её расположение и впредь, не болтай, не распускай слухов.

— Она будет расположена ко мне и моим детям лишь до тех пор, пока не родит сама.

— Пока до этого далеко. Ты поняла меня, сестра? Молчи, не подавай виду, что догадываешься, ведь до сих пор вам удавалось жить в мире с Алтынай.

— Я постараюсь, брат.

В начале весны, в месяц второй луны, император Лю Бан покинул город Пинчэн. Перед отъездом он назначил своего старшего брата Лю Чжуна князем Дай и оставил ему полководца Фань Куая с приказом усмирить мятежную область, где у бежавшего Хань Синя остались сторонники. Сам император прибыл в столицу, где как раз завершили постройку дворца для него.

В один прекрасный весенний вечер император вызвал к себе Лю Цзина. Проходя по дворикам и залам дворца, лис думал о том, какими вызывающе новыми они выглядят. Лет через пятьдесят позолота и яркие краски поблекнут, приобретут благородство. Интересно, будет ли тогда этот дворец принадлежать дому Хань? Предыдущая династия Цинь продержалась только два поколения. Быть может, Лю Бан и его потомки окажутся умнее правителей дома Цинь.

Войдя в пышно украшенную приемную, лис почтительно приветствовал императора. Тот явно пребывал не в духе, ходил по залу, нахмурив брови. Наконец он сел в инкрустированное перламутром кресло чёрного дерева, и, глядя на Лю Цзина в упор, сердито сказал:

— Знай, что императрица уже много дней плачет и твердит мне: «У меня есть только сын — наследник престола и единственная дочь, как же можно отдавать ее хунну?». Что мне делать?

— О, величайший Сын Неба, госпожа Люй Чжи мудрая женщина. Со временем она непременно поймёт, что Поднебесная только что умиротворена, а армия устала от войны, и потому сейчас нельзя привести хунну к покорности силой оружия. Трудно иметь дело с варварами. Маодунь убил отца и занял его место, женился на мачехе, силой удерживает власть.

— Это я и так знаю! — рыкнул император. — Меня это нисколько не утешает, а мою жену тем более.

Лю Цзин продолжал:

— Воздействовать на шаньюя с помощью оружия сейчас нельзя. Но можно с помощью продуманного плана, рассчитанного на далёкое будущее, мирным путём превратить сыновей и внуков этого злобного варвара в покорных слуг империи.

— И в чём же состоит этот план? — скептически приподнял брови император.

Медоточивым голосом Лю Цзин проговорил:

— Если мой великий государь соблаговолит отдать Маодуню в жёны старшую дочь от госпожи Люй Чжи и послать ему щедрые подарки, варвар подумает, что дочь Сына Неба от главной жены принесет ему богатства, соблазнится ими и непременно сделает принцессу своей яньчжи. Когда у принцессы родится сын, Маодунь объявит его наследником, который станет вместо него шаньюем.

Кочевники высоко ценят наши дары. Полагаю, что следует отправлять варварам подарки в соответствии с сезонами года, то что имеется в избытке у дома Хань, но недостает у хунну. Было бы полезным вежливо справляться о здоровье шаньюя, посылать к нему умных людей, чтобы они незаметно наставляли его в правилах поведения.

Пока Маодунь жив, он, разумеется, будет твоим зятем, великий государь. После его смерти шаньюем станет сын твоей дочери. А разве когда-нибудь было видано, чтобы внук относился к деду как к равному? Так можно без войны постепенно превратить варваров в своих слуг.

— Отличный план, — скривил губы в усмешке император. — Продуманный, не спорю. Вот только есть одно препятствие.

Император вскочил и вновь принялся расхаживать по залу. «Мечется, как тигр в клетке», — подумал лис. Лю Бан сел и заговорил, постепенно повышая голос:

— Дочь поклялась покончить с собой, если её выдадут за варвара. Она похожа на меня и выполнит своё обещание. Не могу я отдать девочку этому грязному степняку, пропахшему бараньим жиром! Придумай что-нибудь, хитроумный советник, потому что я не хочу потерять мою Юань!

Лю Цзин подумал о том, что в прежние годы Лю Бан не раз убегал от врагов, оставляя им жену с детьми — тогда собственная жизнь была ему дороже, да и у Байдына он долго не раздумывал, согласившись заплатить дочерью за свободу. Тщательно пряча свои мысли, лис поклонился, немного помедлил и ответил:

— В таком случае, великий государь, я предложу поступить иначе, так, что останутся довольны все, и ты, и госпожа Люй Чжи и принцесса Лю Юань.

Мысленно он добавил: «А вот Шенне это не понравится, и её варвару тоже, если она решится признаться ему». Бывшую любовницу следовало хорошенько щёлкнуть по носу, а то она чересчур зазналась, когда прыгнула в постель неотёсанного кочевника, будь он хоть трижды шаньюем.