Стрелы степных владык

Глава 30. Путь в вечность

Уверившись, что лиса не вернётся, Модэ назвал своей яньчжи преданную Чечек. Она была рядом с ним с юности и заслуживала, чтобы ей, наконец, воздали должные почести. Её косы поседели, лицо покрылось морщинами, щёки обвисли, стан располнел, глаза потускнели. Время не щадило никого.

Большинство соратников молодости шаньюя уже ушли к предкам, вскоре за ними последует и он сам. Таков естественный порядок вещей.

Милостью богов Модэ удалось выполнить то, о чём он мечтал в юности. На огромных степных просторах почти все народы, натягивающие луки со стрелами, оказались подчинены хунну. На границах воцарился мир. Малолетние спокойно достигают зрелости, а старики живут в покое. Его народ свободен, силён и прославлен под Небом. Степные просторы на востоке, западе, севере никогда не забудут грохот копыт победоносной конницы хунну.

Южане его тоже не забывают, исправно шлют дань и, наверняка, написали в своих книгах о небесных гордецах и их владыке. Конечно, они называют Модэ отцеубийцей.

Но доведись шаньюю вернуться в дни молодости, он вновь принёс бы великую жертву. Ради себя, ради народа и своих потомков, которым предстоит править ещё много, много веков.

Чечек старалась окружить мужа заботой. Когда у шаньюя начали болеть плечи и суставы рук, она призвала лекарей и сама растирала мужа снадобьями. Справиться с недомоганием не удавалось, и вскоре Модэ со страхом понял, что больше не сможет поднять меч: ноющие, ослабевшие руки не выдержат тяжести оружия.

Боль преследовала его и ночами, не давая заснуть. Когда шаньюй спрыгивал на землю с коня, в особенно сильно поражённое болезнью правое плечо, словно молния ударяла, так что Модэ с трудом удерживался от стона. Потом начали ныть и опухать колени, так что ходить приходилось осторожно, по-стариковски.

Постоянные боли сделали шаньюя раздражительным, но Чечек стойко терпела его придирки. Втайне Модэ боялся того, что случится, если взрослые сыновья узнают о том, что он теперь почти беспомощен.

Хотя Гийюй и Пуну, безусловно, слышали от матери о состоянии здоровья отца, дети ни словом, ни взглядом не дали понять шаньюю, что он упал в их глазах.

Восточный чжуки Гийюй делил время между своим уделом и ставкой шаньюя, где помогал ему. Он был не столь порывист как младший брат, основателен и серьезен. Как думал Модэ: «Гийюй достойный наследник. После моей смерти держава окажется в надежных руках».

У Гийюя подрастали два сына, Гюньчен и Ичжиси. Когда их привозили погостить в ставку шаньюя, Чечек закармливала внуков лакомствами, а Модэ с удовольствием рассказывал мальчикам предания, истории из своей жизни, любовался их блестящими глазами и слушал звонкие голоса, переливчатый детский смех.

В глубине души, словно уголёк, тлела мысль: «И эти жизни оплачены смертью моего брата. Прости, Ушилу, так было нужно».

Вряд ли кто-то ещё из живущих помнил, как выглядел покойный младший сын Туманя. После ухода Модэ умрёт и сама память об этом мальчике.

Помня о призраках, Модэ приказывал по ночам зажигать вокруг своей юрты несколько костров сразу и бросать в них сушёные травы. Это помогало, во всяком случае, тени убитых родных больше не являлись шаньюю.

Три года шаньюй прожил, тоскуя по утраченной возлюбленной. Кроме нывших и распухавших суставов его стали беспокоить боли в левой половине груди. В конце концов, Модэ слёг в постель. Целители и шаманы безуспешно пытались излечить его.

Однажды Модэ понял, что дни его подошли к концу, и приказал позвать детей. Он поговорил с Гийюем, попрощался с Пуну и дочерьми, приласкал внуков.

Яньчжи Чечек он сказал: «Ты была рядом со мной с юности и подарила хороших детей. Я не всегда воздавал тебе должное. Прости». Рыдающая Чечек гладила руки мужа и умоляла потерпеть, ведь он обязательно выздоровеет. Модэ попросил сыновей увести мать, сказал, что отдохнёт.

Не обращая внимания на слуг и лекарей, он закрыл глаза, сосредоточился, вспомнил прекрасное лицо своей дорогой лисы и мысленно позвал: «Шенне! Приди ко мне, любимая! Шенне! Дай увидеть тебя в последний раз».

Он бросал этот отчаянный клич в заснеженную степь, веря, что лиса услышит его, не может не услышать.

Пока Шенне бежала на юг, из её глаз то и дело капали слёзы. Ею владело желание оказаться подальше от Модэ, чтобы не поддаться соблазну вернуться к нему, вновь прижаться к его телу, поцеловать горячие губы, заглянуть в смеющиеся глаза.

Нет, надо бежать всё дальше и быстрее! Тогда любимый сохранит силы и проживёт дольше. Да хранит его Великое Небо!

Оказавшись в имперских землях, Шенне подумала, что нужно побывать у Лю Цзина, как требовала лисья вежливость, иначе обиженный старый лис мог бы причинить ей немало неприятностей. Она мысленно связалась с Лю Цзином, тот назвал ей имя, под которым жил сейчас, и рассказал, как отыскать его дом в столице.

Жилище советника Цзи Бу, как сейчас именовал себя лис, оказалось просторным и богатым. Утончённая роскошь комнат не подавляла, а радовала глаз.

— Ты всегда умел хорошо устраиваться, — отметила Шенне. — Здесь так уютно.

— Благодарю, — засмеялся старый лис.

Когда Лю Цзин рассказал о том, какое положение занимает при дворе сейчас, Шенне захотелось съязвить насчёт того, что её высокомерный наставник вынужден служить женщине. Но, поразмыслив, лиса придержала язык во избежание ссоры и с грустью подумала: «Через сто лет Лю Цзин останется единственным существом, кроме меня, кто помнит Модэ в расцвете его силы, и с кем можно будет поговорить о шаньюе».

Хозяину дома и его гостье подали вкусный обед. Конечно, Лю Цзин заметил, что Шенне подавлена, и участливо расспросил её о причине грусти, постарался, как мог утешить, говоря, что отношения со смертными обычно так и кончаются.

— Тебе повезло: твой шаньюй не погиб, — говорил ей старый лис. — Печаль пройдёт, а у вас обоих останутся самые лучшие воспоминания о прожитых вместе годах.

Речь лиса журчала, словно спокойная река на равнине. Стемнело. Слуги зажгли светильники, убрали посуду, принесли вино и оставили своего хозяина наедине с гостьей в изысканно обставленной комнате.

Сытая, опьяневшая, почти убаюканная ласковым голосом старого лиса, Шенне не сразу заметила, что Цзи Бу улёгся у двери с закрытыми глазами. Как только она сообразила, что человеческое тело опустело, то обернулась — Лю Цзин приближался к ней в своём настоящем обличье. Изящный и хрупкий юноша лет шестнадцати, с тонкими чертами лица, прекрасный, словно принц в своем тёмно-лазурном одеянии с чёрным поясом. Фенг — так звали его когда-то.

В первой, человеческой жизни, до того, как семьсот лет назад его принесли в жертву речному божеству, Фенг не успел повзрослеть, поэтому он и предпочитал вселяться в тела зрелых мужчин. Неизменным оставалось лишь его пристрастие к синему и чёрному цветам.

Шенне невольно вспомнила первую встречу с Модэ, и отметила, что тот в юности был не менее красив, чем лис, только выглядел мужественнее.

Подойдя, лис присел рядом с Шенне, погладил её руку, поцеловал запястье. Нежный, как прикосновение крыла бабочки, поцелуй заставил лису вспомнить былые времена, когда она млела от таких ласк. Пальцы Фенга щекотали ладонь, затем лис влажными губами коснулся её шеи.

Фенг явно был намерен приятно провести ночь, а в Шенне вскипело раздражение. Она уклонилась от очередного поцелуя и тихо сказала:

— Пожалуйста, не надо. Я не хочу.

Она посмотрела в глубокие, как колодцы, глаза лиса, и не опустила взгляд, хотя тьма в них грозила затянуть её в себя.

Поняв, что Шенне тверда, Фенг резко встал и холодно сказал:

— Не можешь забыть своего степняка? Хорошо, не стану утешать тебя.

Поднявшись, Шенне спросила:

— Можно мне уйти?

Хозяин дома ответил:

— Останься и переночуй. Неприлично выгонять женщину во тьму. Меня не поймут слуги. Я больше не побеспокою тебя.

Уже в теле Цзи Бу он вышел из комнаты, а вскоре появилась служанка, которая провела лису в спальню. Рано утром Шенне покинула дом Фенга.

Теперь она намеревалась отыскать и наказать сбежавшую от неё Суру. На это потребовалось полгода. Найдя Суру, Шенне вызвала её на поединок. Ученица недолго смогла сопротивляться наставнице, и, когда она, растратившая силу, упала на землю, Шенне подошла, за шиворот подняла Суру на ноги, встряхнула и прошипела:

— Почему ты сбежала?

Всхлипывая, Суру рассказала про своего возлюбленного из княжества Чжао. На вопрос о Гийюе с принцессой, младшая лиса ответила, что рассталась с ними у границы и с тех пор не видела. «Может, их и в живых уже нет», — подумала Шенне.

Она продолжала расспрашивать Суру, и та призналась, что хотела явиться к возлюбленному в красивой одежде, а принцесса подарила ей свое лучшее платье и украшения.

Расхохотавшись, Шенне воскликнула:

— Глупая! Если бы ты попросила, я бы отпустила тебя к твоему парню и отдала наряд не хуже. Маленькая дурочка!

— Прости, госпожа, — выдавила из себя Суру и зашмыгала покрасневшим носом.

Подавленная, расстроенная юная лиса имела жалкий вид, и Шенне расхотелось награждать её оплеухами. «Что взять с девчонки», — подумала она и сказала:

— Ладно. Урок ты получила. Постарайся не попадаться мне на глаза, пока не поумнеешь. Прощай.

Преобразившись в лисицу, Шенне убежала. Когда она исчезла из виду, Суру вздохнула и подумала: «Не рассказывать же тебе, как мне стало жаль Гийюя с его девушкой. Они любили друг друга не меньше, чем ты и шаньюй, а вам было наплевать на всех вокруг».

Став зверем, Суру медленно побрела в лес. Всё-таки ей ещё долго учиться и копить силу, прежде чем она сумеет сопротивляться лисам старше себя.

Вернувшись на север, Шенне поселилась в горах Иньшаня, устроила себе нору под вывороченным старым деревом и вспомнила охотничьи навыки. Ей не хотелось даже приближаться к людям. Она много спала и старалась не мучить себя воспоминаниями о былом счастье, только получалось это плохо.

Утром и вечером она вспоминала, как в эти часы Модэ проводит ритуал поклонения Солнцу и Луне, и, глядя на светила, воображала, что находится в ставке, неподалёку от возлюбленного. Но вернуться к нему нельзя, нельзя! Пусть Модэ доживёт свои дни в покое, а она станет помнить его молодым и сильным.

Миновало три года после того, как лиса покинула Модэ. И однажды её ушей достиг зов, прозвучавший в голове громче боя барабанов: «Шенне! Приди ко мне, любимая! Шенне! Дай увидеть тебя в последний раз».

Осознав, что случилось, лиса в изумлении села на задние лапы — Модэ, он умирает! Он призывает её к себе, и этот мысленный зов такой силы, что преодолел расстояние от ставки до гор. Вот так когда-то она сама звала на помощь, погибая в кургане среди трупов, и докричалась до Фенга.

Но ведь это означает, что Модэ тоже одарён, и его душа может переродиться в лиса. Представив, как они с ним будут бегать вместе в ночи, сильные и свободные, Шенне взвизгнула от восторга.

Через тысячу лет она и Модэ станут бессмертными небожителями и никогда не разлучатся. Какое счастье! Только нужно успеть оказаться у постели умирающего прежде, чем его душа оставит тело, и перехватить её, не дать уйти по пути, уготованному смертным.

Лиса бросилась бежать туда, куда звал её голос Модэ. Он гремел в её ушах раскатами барабанов, шумел горным водопадом, свистел зимней метелью, а Шенне мысленно твердила: «Я иду, иду. Дождись меня, любимый!».

Никогда раньше она так не бегала — собрав все силы, не останавливаясь, стирая в кровь лапы.

Уставшая лиса достигла ставки, и под покровом чар невидимости стала пробираться между юртами, кострами и людьми к жилищу шаньюя. До белой юрты оставалось совсем немного — добежать до неё, нырнуть за дверной полог. Если там кроме шаньюя находится кто-то ещё, их нужно зачаровать, а потом увидеть Модэ и принять его душу.

Почти не обращая внимания на окружающее, Шенне устремилась вперёд, к любимому.

Неподалёку от белой юрты стоял восточный чжуки Гийюй с приближёнными. Солнце только начало свой послеполуденный путь вниз, и чжуки думал о том, доживёт ли его отец до заката. Лекари утверждали, что нельзя надеяться на то, что шаньюй протянет ещё день. Наследник хмурился, вспоминая, как горько плакала мать, и каким измождённым выглядел его некогда сильный отец.

Увы, правление великого шаньюя Модэ заканчивается, а его тяжкая ноша отныне ляжет на плечи старшего сына. Восточный чжуки перебирал в памяти отцовские наказы, и ему было горько.

Сзади раздался звучный незнакомый голос:

— Приветствую тебя, чжуки.

Наследник обернулся и увидел даосского монаха в потрёпанном коричневом халате, с повязкой на голове. Странствующие мудрецы даосы из имперских земель иногда забредали к хунну, и те относились к ним как к своим бродячим сказителям: слушали, давали приют, кормили и не поднимали на них руку.

Большеносый даос со шрамом на левой щеке поклонился наследнику и произнёс:

— Ты опечален, чжуки. Твой отец тяжело болен. Желаешь ли увидеть причину его болезни?

— Конечно!

— Тогда смотри.

Даос махнул рукой вбок и пристально поглядел на наследника. У того словно пелена с глаз упала — там между юртами кралась рыжая лисица с окровавленными лапами. На снегу за ней оставалась цепочка красных следов. Зачем зверь осмелился пробраться в становище?

Прозвучал голос даоса:

— Перед тобой злой дух в лисьем обличье, который мучил твоего отца и хочет забрать его душу. Позволишь ли ты ему это?

— Нет!

— Тогда убей его. Только стрелу сначала дай мне.

Телохранитель подал своему господину лук и колчан, а чжуки вытащил и вручил одну из стрел даосу. Когда тот провел ладонью над наконечником, железо заблистало серебром. С поклоном даос отдал стрелу наследнику, тот натянул лук и отпустил тетиву.

Лисица взвизгнула и упала — в её боку торчало древко, по шерсти побежали тёмные струйки крови.

Хотя это был далеко не первый зверь, убитый Гийюем, ему почему-то стало нехорошо. Испытующе глядя на восточного чжуки, даос сказал:

— Покажи убитую лису отцу, и его мучения прекратятся.

Наследник кивком велел телохранителю принести ему тушку зверька, взял её и направился к белой юрте.

Шаньюй лежал в постели с закрытыми глазами, сложив на груди руки с искривлёнными болезнью пальцами, ногти на которых посинели, и хрипло дышал. Слуги и целители толпились поодаль. Гийюй тихо позвал:

— Отец, взгляни, что я принёс тебе.

Модэ открыл воспалённые глаза в красных прожилках. Гийюй поднял повыше убитого зверя, и взгляд шаньюя остановился на окровавленной лисице со стрелой в боку. Стекавшие из раны и приоткрытой пасти тёмные струйки уже подсохли.

Глаза Модэ широко распахнулись, и он ещё больше побледнел, приподнялся на постели. Рот шаньюя открылся — он издал дикий, непонятный крик:

— Шенне-ее-е!

Полный отчаяния вопль пресёкся, а Модэ упал назад, уставившись в потолок невидящими глазами.

Отшвырнув лису, наследник бросился к отцу, но было поздно. Когда лекари отошли от постели, сыну осталось только закрыть остекленевшие глаза Модэ.

Постояв над телом, шаньюй Гийюй, которого запомнят под именем Лаошань, направился к матери, чтобы сообщить ей о смерти отца. Забытая лиса валялась на полу жалкой кучкой рыжего меха.

Когда из белой юрты раздался жуткий вопль, люди заволновались. Стоявший в стороне даос никого не интересовал, никто не заметил торжествующую усмешку, появившуюся на его лице.

Даос медленно двинулся прочь. Он покинул становище, а когда достиг низины, где его уже не могли видеть люди, остановился, топнул и исчез, словно провалился под землю.

Модэ блуждал по сумеречно-серым переходам, похожим на коридоры крепости Маи, которую ему когда-то показал Хань Синь. Наверное, такими жутковатыми и должны быть подземные владения Эрлика, в которых царит вечный полумрак.

В преданиях утверждалось, что в подземном мире светят свои солнце и луна, а здесь вместо неба над головой смыкались серые каменные своды. Они давили на Модэ, и он уже отчаялся найти выход на свободу, в степь.

Спины коснулся холодный ветер, и Модэ обрадовался, побежал туда, откуда дуло. Ветер все усиливался — поток воздуха приподнял и потащил Модэ по коридору назад, туда, где появились смутно знакомые чёрные фигуры — мужская и женская. Утыканные стрелами с ног до головы, они стояли, раскинув руки, и ждали, а ветер нёс Модэ прямо к ним в объятия. Его охватил ужас, но убежать не удавалось.

На груди женской фигуры что-то пламенело, и приглядевшись, Модэ различил огненно-рыжую лисицу, насаженную на древки стрел — они торчали из её тела, а лиса извивалась в муках. «Она жива!», — промелькнула мысль, и Модэ сам бросился к тёмным призракам. Он вступит с ними в бой и освободит лису, хотя у него и нет оружия.

Над головой словно крылья прошумели, кто-то вцепился в спину Модэ, поднял его и потащил назад, прочь от призраков. Модэ кричал, пытался вырваться, но его держали крепко. Призраки исчезли за поворотом. Тот, кто схватил шаньюя, отпустил его.

Вскочив, Модэ потрясённо уставился на беркута над своей головой. Как он мог унести взрослого мужчину? Беркут слетел на пол и превратился в человека, которого шаньюй много лет считал мёртвым.

Гийюй с изумлением воззрился на Модэ, а тот на него. Но шаньюю было не до причин появления здесь бывшего друга — он крикнул:

— Зачем ты меня унёс? Там же Шенне, её нужно спасти! Помоги ей!

— Не могу!

— Прошу тебя, Гийюй, помоги! А если не хочешь, я сам это сделаю, — повернувшись, Модэ бросился назад.

Гийюй схватил его за руку и удержал. Разозлённый шаньюй развернулся, ударил друга в челюсть, но у того даже голова не мотнулась. Схватив Модэ уже за обе руки, Гийюй торопливо произнес:

— Не ходи туда.

— Там Шенне! Она страдает!

— Там нет никого, кроме голодных тварей. Они напустили на тебя морок, чтобы ты сам к ним пришёл. Шенне там нет, только морок. Модэ, поверь мне, прошу!

Модэ стиснул зубы и подумал, что Гийюй раньше него попал в это странное место, может, он и прав. Успокаивающим тоном Гийюй несколько раз повторил про наваждение. Модэ спросил:

— А если там не Шенне, то где она может быть?

— Не знаю, — ответил Гийюй, отведя глаза.

— Я смогу её найти?

— И этого я не знаю. Но если ты веришь, значит, найдёшь.

Модэ закрыл глаза и мысленно попросил Великое Небо о милости — дать ему воссоединиться с возлюбленной.

Помолчав, шаньюй рассмотрел Гийюя получше. Тот носил чёрно-белую одежду, серебристый меч на поясе, и походил на человека лет пятидесяти, а ведь его убили, когда ему и сорока не было. Шаньюй осмотрел свои руки, тело и заключил, что они выглядят так, словно он помолодел лет на двадцать, а ещё у него ничего не болело. Странно. Модэ спросил:

— Ты что, колдун, раз беркутом оборачиваешься?

— Да. А ещё я твой проводник.

— Это же мир духов? Я умер?

— Ты прав.

— Что со мной будет дальше?

— Пойдём, по дороге расскажу.

Они двинулись по серым коридорам, и Модэ услышал, что его судьба решится в другом месте. В пути на них несколько раз бросались странные тёмные создания, которых Гийюй убивал своим серебряным мечом.

Модэ больше интересовало, где он может отыскать свою лису, а Гийюй смог сказать только, что внизу простираются бесконечные ярусы подземелий, в которых много страшных чудес.

— Это там плещется озеро крови и течёт река из людских слёз, через которую перекинут мост из конского волоса? Там живут духи предков?

— Внизу много душ, скитающихся по огромным равнинам. Но сам я там не бывал, может, и реки, и озёра есть.

Иногда на пути попадались затянутые белым туманом проёмы, за которыми Модэ наблюдал то, что когда-то случилось в его жизни. Эти видения смутили его настолько, что он прекратил расспрашивать Гийюя и шёл молча, обдумывая увиденное.

Наконец они добрались до очень большого, похожего на пещеру зала, полного мрачных людей в одеждах разных народов. Стена справа была завалена камнями, высокие двери слева то и дело открывались, выпуская из зала немногих путников. Большая часть людей спускалась на нижние ярусы.

Модэ поглядел налево — лучи света, бившие в дверные щели, показались ему стрелами, нацеленными прямо в глаза. Нет, туда идти не стоит. Его влекла шелковистая темнота подземелий — он шагнул к лестнице, готовясь последовать за вереницей таких же душ. Позади раздался печальный голос Гийюя:

— Прости. Желаю отыскать то, что тебе дорого. Когда-нибудь и ты сможешь уйти в свет. Прощай.

Кивнув, Модэ начал спускаться во тьму. Его ждала Шенне. Он найдёт её, сколько бы времени это ни заняло. Найдёт.