Метаморф 3. Красный Коммерсант

Глава 13

— Что случилось, сынок? — в глазах матери плескался слепой страх, она сжала мою руку в ладонях, словно хотела согреть. Сенька искусал губы, стараясь не зареветь — тоже вдруг напугался до ужаса. Григорий сидит серьёзный, прямой и настороженный. Вижу: если понадобится — встанет и пойдёт со мной, куда надо. По сердцу прошла теплая волна! Мои!

— Уже всё в порядке, мам, всё разрешилось, — сказал я как можно мягче, а сам частью сознания наблюдал, как это «нормально» постепенно растекается по моей части Лакуны: распадаются в мелкий гравий каменные шипастые преграды, выращенные Геной и Дамбо, возвращаются в пещеру волки и мыши, отправляются на пастбище единороги, а олени продолжают патрулирование границы. По земле ещё стелется дым. На месте недавнего конфликта — чёрные проплешины сгоревшей травы. Красноармейцы убираются восвояси быстрым шагом, кого-то несут товарищи под матерный аккомпанемент посыльного из штаба армии. — Только, знаешь, устал я, мам, пойду к себе, Веды почитаю. Вы не огорчайтесь. Пейте чай без меня. Я тортик для вас выбрал самый лучший.

— Вась, ну как же мы без тебя-то чаи гонять будем, сынок? — мамин голос дрожал, вот-вот заплачет. Не такими мне представлялись первые семейные посиделки после долгой разлуки.

— Ничего, мам, ничего… Всё образуется. Всё наладится.

У самой двери я остановился и сделал то, чего, наверное, никогда не делал ни в одной из жизней:

— Я вас всех так люблю… Вы — самое дорогое, что у меня есть… — сказал, обводя взглядом свою семью, и сквозь тревогу улыбнулся каждому.

Войдя в комнату, я зашторил окно и повалился на кровать. Перед мысленным взором тут же нарисовался Алукард.

— Веды в помощь? — грустно усмехнулся я, цитируя его любимую присказку, подходящую к любому поводу.

— Ага… Хотел бы посмотреть, как ты сейчас расслабишься и сосредоточишься⁈ С таким-то винегретом в голове?

— Вот и я не уверен.

— А я уверен — не сможешь. Я вообще первый раз в жизни вижу такие бурные и неорганизованные ментальные потоки, как у тебя!

— И что?

— И ничего. Займись тем, что на данный момент наиболее актуально.

— Чем?

— Анализом! Произошедших событий, сложившейся ситуации, возможностей и перспектив! У тебя это лучше всего получается.

Я строго зыркнул на одноглазого колобка, но привычного ехидства в его облике и взгляде не обнаружил. То есть, сказанное не было стёбом. Ну, что ж, анализировать так анализировать.

В первую очередь, меня тревожил внезапный конфликт в Лакуне. Интересно, откуда ноги растут? Судя по скоростной реакции штаба армии без Петровского не обошлось. Или… Неужели партиец подгадил? Теоретически, мог надавить на кого-нибудь в штабе. И повод должен быть безобидный, что-нибудь типа плановой проверки, или что-то в этом духе. Но это человеку можно показать мандат — и порядочек. А метаморфы — они мандатов не понимают. У них слово Вожака — закон. И взаимодействовать отдающие приказы или размахивающие гербовыми «корками» должны были только со мной! Но не сделали этого. Значит — провокация, как пить дать! Типа, причина пустячная, мы ничего такого не собирались делать, они первые начали — и люлей от Системы в адрес Союза и конкретных личностей можно не опасаться. Зато меня подставить — как два пальца об асфальт! Такой, мол, сякой Василий Николаев, редиска, мало того, что прибрал к рукам четверть территории, являющейся народным достоянием, и хочет, прикрываясь Божественным правом, управлять им лично для личной же выгоды, так он ещё и противопоставляет себя советской власти, мешая её представителям, красноармейцам, выполнять свой гражданский долг, защищая мирное население Города от потенциальной опасности, которую до сих пор представляют теросы, разгуливающие по Лакуне, и натравливая на бойцов своих дрессированных монстров.

Правда, при таком раскладе они не имели права браться за оружие. Чёрт! Они при любом раскладе не имели права браться за оружие! Это — прямое посягательство на объект Божественного права! И их счастье, что мои подопечные не пострадали! Тут уж списать на недоразумение точно не получилось бы. А я бы, действительно, оказался противопоставлен властям на самом высоком уровне. Вплоть до… не знаю, до чего… До эмиграции в Лакуну всей семьёй. Или в заграницу. Что меня устраивало ещё меньше. Я уже сейчас — без малого изгой. А при худшем раскладе меня бы, наверное, вообще врагом народа объявили.

Собственно, даже сейчас ясно, что моя коммуникация с обществом будет крайне затруднена. Даже если суть инцидента попытаются сохранить в секрете, сам факт его тайной будет оставаться недолго. Ровно до того момента, как его участники выйдут с гауптвахты и начнут пересказывать всем, жадным до новостей, историю случившегося в красках, попутно костеря моих питомцев, почём зря. Если, конечно, с них не возьмут подписку о неразглашении. На неё была вся надежда.

Но даже если сарафанное радио удастся обезвредить, по кабинетам горисполкома — и не только — мне ещё придётся побегать.

Чёрт! Чёрт! Чёрт! Не так я представлял себе начало своей предпринимательской и научно-исследовательской деятельности в молодом государстве рабочих и крестьян! Что ж, придётся действовать по обстоятельствам, с поправкой на результаты этого происшествия.

Размышляя о Лакуне, я плавно перешёл ко второму пункту в списке событий, требующих глубокого анализа — встрече с Токаревым. Он был интересен мне и до личного знакомства — по рассказам Виктории. Теперь же я отчётливо понимал, что, наладив с ним контакт, вытащил козырную карту. С моим опытом предпринимательства (о котором он, естественно, не догадывается — да и не должен!) и его связями наладить в Лакуне добычу и производство и начать исследования будет куда проще. Проще будет и обойти препоны, которые — не ходи к гадалке — возникнут после сегодняшней провокации.

Однако главным результатом этой встречи было то, что я, наконец, для себя самого чётко сформулировал ответ на вопрос «зачем мне нужны эти земли со всеми их ресурсами». Я отчётливо понял, что в это плавание я должен пуститься самостоятельно: собрать команду, составить бизнес-план, наводить мосты и регулировать отношения, добывать ресурсы и контролировать работу — сам. С помощью команды, но, тем не менее, сам. Не перекладывая управление ни на какие государственные органы. Потому что такими ресурсами я в состоянии сам, с минимальной бюрократической волокитой, шагнуть вперед в развитии науки. Для государства это будет более чем полезно, хотя — я это точно знал, ибо уже проходил — чиновники будут меня клевать до тех пор, пока результаты исследований (в материальном эквиваленте) нельзя будет пощупать и посчитать.

Размышляя обо всём этом, я ещё раз убедился в том, сколь важную роль в моей команде будет играть Токарев. Его связи, по сути, были ценнейшим ресурсом по эту сторону Лакуны. Они устраняли целый комплекс проблем противостояния с представителями высшей партийной элиты. Эти мне кровь ещё попортят, уж будьте уверены. Они нанесут ответный удар, и в самое кратчайшее время. Что это будет, я не знал, потому не представлял, что могу сделать, чтобы подготовиться, и где постелить соломку.

Впрочем, думал я, удача, что местные власти всё же на моей стороне. Если, конечно, их надежды на активное участие в освоении ресурсов моей части Лакуны можно так назвать. Стало быть, на них довольно долго можно отрабатывать технику «обещать — не значит жениться»: потихоньку пользоваться тем, что они будут предлагать, держа их при этом на почтительном расстоянии от реального управления.

И ещё беспокоили меня проблемы отношений с друзьями, которые вполне могли возникнуть теперь. У меня тех друзей не густо — Малыш да Шкода. И дружбой их я дорожил. А ну как им сейчас примутся дуть в уши, мол, Вася Ваш зажрался-продался?

Вообще, в ребятах этих я был уверен. Больше боялся, что Малыш примется рожи за такие слова чистить направо и налево. Он мог! И всё же, мало ли? У каждого из них были свои болевые точки, нажав на которые, можно было заставить их поменять своё мнение. Допустить этого было нельзя! Значит, встретиться с ними надо как можно быстрее и объяснить всё в неформальной обстановке.

В таких вот раздумьях я встретил ночь. Не спалось. Мысли вертелись, как ужи на сковородке, спутываясь в клубок. Анализ ведь, на минуточку, предполагает какие-либо выводы, а из такого сумбура какое может быть резюме?

В общем, не знаю точно, когда, но я всё-таки заснул. И метался в кошмарах до утра.

Снилось мне, будто я хочу пригласить друзей на свой день рождения, а они рты кривят и носы воротят: ты, говорят, теперь буржуй — сам и давись своими рябчиками и ананасами, а мы лучше с Нинкой и Грушей пойдём в Красный уголок, на лекцию «Коммунизм — наше светлое завтра». Тут, откуда ни возьмись, и появляются эти Нинка с Грушей, берут Малыша и Шкоду под ручку, поворачиваются, показывают мне язык и превращаются в Анну и Викторию. Я бегу за ними и кричу: «Анна, Вика, погодите! Вы что, тоже не придете на мой день рождения?» «Очень надо!» — отвечают они и запрыгивают моим друзьям на плечи. Малыш и Шкода тут же превращаются в волков, и несутся, унося девушек, словно сказочных Алёнушек, прочь. Я бегу за ними, и вдруг оказываюсь у Врат. «Пущать не велено!» — орёт мне Петровский в костюме швейцара и выставляет вперёд аршинную ладонь. «Как так — не велено? — говорю, — Там же мои земли!» «Были твои — стали общие!» — хихикают за спиной Петровского Ворон вместе с его начальником. И я вижу, как над самой большой горой, внутри которой располагалась как раз наша пещера, развевается красный флаг, а моих метаморфов ведут в цепях строем, и красноармейцы подгоняют их штыками. Тут и мерзкий партиец нарисовался: «Пожалуйте на расстрел!» — и становится его много — целый отряд гадов-бизнецов, которые окружают меня и тащат, и приводят к спиленному Ильму. А там уже связанные Канис и Токарев в исподнем стоят, своей участи дожидаются. Я хочу обратиться, но не могу. «Алукард!!! — кричу, что есть мочи, — Алукард!!!» И тут вижу клетку, состоящую из силовых полей, а внутри — безжизненный Отец Чудовищ. А возле клетки — четрёхранговый осьминог в очках и белом халате, стрекает щупальцем по прутьям клетки и она вспыхивает белым пламенем. Я слышу, как щёлкают затворы, но не успеваю обернуться, как что-то шершавое шлёпает меня по лбу. Раз. Другой. Аж искры из глаз!!!

Морщусь, разлепляю ресницы. У меня на груди сидит Кузя и шлёпает меня по лбу хвостом. Мордаха встревоженная, но ужасно ехидная.

— Ты что, всё это видел?

Кузя расплывается в довольной улыбке. Я окончательно проснулся и понял, что уже даже не раннее утро.

— Слушай, а ты точно не социопат? И в Лакуне за тобой похожая бредятина наблюдалась! — Алукард покачивался под потолком и рассматривал меня выпученным глазом.

— Нет, — буркнул я, потирая виски. — А если бы и да, так тебе ж, вроде, от этого ни холодно, ни жарко?

— Так-то да, — продолжал рассуждать летучий колобок, — Фамильяры выбирают индивидуумов, мыслящих нестандартно. Однако проблемы индивидуума частенько становятся проблемами Фамильяра. Хотелось бы быть готовым к такого рода неожиданностям…

— Да ладно. Нет пока никаких особых проблем. Просто перенервничал вчера. И самоанализ, в отличие от анализа ситуации, как-то не задался, — я пересадил Кузю на подушку и сел сам.

Ко мне подошёл Дружок и ткнулся носом в ладони.

— Так! — строго посмотрел я на Кузю, — Вы всем коллективом, что ли, киношку смотрели?

— Вуф… — жалобно тявкнул волк.

— Не-е-е… — успокоил меня Алукард. — Только присутствующие.

— И на том спасибо! — я потрепал Дружка по холке и поднялся с кровати.

Когда я вошёл в гостиную, мама уже собирала тарелки после завтрака, который я благополучно проспал. Но обо мне, конечно, не забыли: моя порция стояла, накрытая миской. А рядом — ещё и блюдечко с кусочком вчерашнего торта.

— Сынок! Как ты? — мать подошла и обняла меня заботливо и нежно. Григорий сидел за столом, погрузившись в чтение газеты. Но от моего взгляда не укрылось, как при моём появлении он с матерью обменялись быстрыми тревожными взглядами.

— Да всё хорошо, мам. Я уже в порядке, — успокоил я. Уселся за стол и принялся уплетать картошку с зеленью. Кузя и Дружок в это время чинно проследовали к своим мискам, наполненным ароматной перловкой, и тоже приступили к трапезе.

Григорий вздохнул, словно собирался с духом, поднялся со стула, придвигаясь поближе к столу. А потом… положил на стул сложенную газету, а сам сел сверху. Налил из самовара в чашку, перелил чай в блюдечко, прихлебнул. Поблуждал взглядом и спросил:

— Что, Василий, дальше-то делать будешь? Завод, или как?

Я тоже перешёл к чаепитию и, сделав глоток, ответил:

— Вчера Кирилл Витольдович правильно заметил: управление землями Лакуны невозможно будет совместить со сменами на заводе. Так что придётся оттуда уволиться. Сейчас очень много дел будет по организации изучения и добычи ресурсов. Я пока даже не знаю, как это будет. Но Вика познакомила меня со своим отцом, Эммануилом Григорьевичем Токаревым, и он обещал с этим помочь. Тоже не «раз, два», но всё-таки. Главное — подъёмные, которые я получил за битву, имеются. Так что не пропадём! Голодными не останемся. Опять же, Кирилл Витольдович талоны в гастроном дал.

— Дай Бог, дай Бог… — Григорий поставил блюдце и потёр переносицу — А мне-то как же? Дома, что ль, сидеть?

Я тоже опустил чашку:

— Наверное, да! Я слышал, что пока в море будут выходить только военные суда. А нам надо мамку поберечь и малых. Мало ли. Я сейчас много бегать буду. Так что на тебя вся надёжа!

Григорий подался вперёд и спросил тихо:

— Ты как сейчас? На завод, что ль?

— На завод. Надо документы забрать, уволиться честь по чести. Чтоб всё по правилам.

— Ты это… Не удивляйся, если что… — отчим понизил голос почти до шёпота. — Не очень хорошее происходит. Пойдём-ка, поговорим по-мужски.

Он встал и ловко свернул газету в трубочку. Я тоже поднялся из-за стола. Когда мы выходили из гостиной, мать проводила нас встревоженным взглядом. Я слегка занервничал, но виду не подал.

Войдя в мою комнату, Григорий плотно прикрыл дверь и несколько секунд стоял, прислушиваясь. Потом повернулся и, протянув мне газету, сказал:

— Вась, тут такое дело… Не хотел при мамке: заведётся — не угомонишь… На заводе тебя, кажись, неласково встретят… Даже если политинформации ещё не было, сами могли прочитать. Особенно кабинетные. Им же по штату положено. Но ты, главное, не унывай и не дрейфь — прорвёмся. Мы-то знаем, как оно что. И друзья, чай, знают. Ты с друзьями-то повидался?

— Не успел… — ответил я, разворачивая газету.

Передовица «Новогирканских Известий» была увенчана заголовком на полстраницы: «ЗАРВАВШИЙСЯ ГЕРОЙ». Тон статьи был не просто ругательным — он плевался ядом из каждой строчки, каждого слова. Представлен я в ней был, как наглый юнец, опьянённый своей Избранностью и чрезмерным вниманием (явно, недальновидных) чиновников и партийных руководителей, и совершенно потерявший берега социалистической морали. В вину мне поставлено было абсолютно всё: и то, что я, прикрываясь, якобы, тягой к знаниям, отлынивал от работы в цеху, «протирал штаны, сидя в Красном уголке за книжками»; и то, что во время сражения с прорвавшимися из Лакуны теросами «присвоил» заводской инструментарий (это про мой молот!); и то, что своевольно отправился в Лакуну, где целый месяц занимался браконьерством ради стяжательства доли земель; и то, что без приказа вступил в главное сражение, да ещё и притащил на него опасных неконтролируемых (!) животных. Но главным моим преступлением, естественно, было завоевание 25% земель Лакуны со всеми их ресурсами. И поскольку я, дескать, сразу не поскакал (не умывшись и не покушавши) передавать свой объект Божественного права под управление СССР, а потом и вовсе устроил безобразную сцену, оскорбив представителя Коммунистической партии, указавшего мне на мои ошибки, то получаюсь я мироед и капиталист. И бороться со мной надо нещадно и всячески презирать.

Прочитав сей пасквиль, я поднял глаза на отчима. Григорий сочувственно положил руку мне на плечо:

— Держись, сынок. Держись.

— Куда ни кинь… — всюду клин, — вздохнул я, — А на завод идти всё равно надо.

На прощание Григорий крепко обнял меня, а мать расцеловала в обе щёки и зачем-то повесила мне на плечо сумку, в которой я обычно носил обед. Сенька, не особо понимавший, что происходит, но чувствовавший, что творится что-то нехорошее, касающееся его старшего брата, подошёл ко мне, насупившись, и, как большой, пожал руку.

Покинув апартаменты, я отправился на завод. Улица встретила меня шумом и суетой. Никому не было дела до человека, угрюмо шагавшего по тротуару в сопровождении волка и неведомой зверюшки. Люди возвращались из эвакуации домой. Радовались, если находили свои жилища неповреждёнными. Тревожились, предполагая, что за время отсутствия хозяев их могли обнести какие-нито мазурики. Горевали, если строению основательно не повезло. Таких было немного, но их было искренне жаль. Такие бродили средь руин или покорёженных стен, собирая вещи, дорогие сердцу, и всё, что может пригодиться для налаживания быта. Таким бросались на выручку соседи, предлагая приютить, пока дом восстановят.

А в том, что восстановят, сомнений не было! Восстановление кипело, наращивая ярусы лесов, расчищая улицы от завалов, разгребая и облагораживая Новогирканск.

Я же шагал по тротуару, погружённый в невесёлые мысли. Статейка это основательно выбила меня из колеи. В голове не укладывалось, как же можно, будучи коммунистом, быть одновременно такой сукой! Хоть я и не знал фамилии того «товарища», но был уверен, что пасквиль — его рук дело!

На проходной меня, естественно, встретили в штыки.

— Куды? — вахтёр только что винтовку в окно своей будки не высунул.

— В отдел кадров я, за документами.

— Кто таков?

— А то ты не знаешь! Николаев я! Сам меня прошлый раз на завод загонял, когда оборону держали.

— Не знаю никакой прошлый раз! Что было, то сплыло. Пропуск показывай!

Чёрт! А пропуска-то у меня с собой, наверно, и нет! Забыл я о нём совершенно! У меня его уж сколько не спрашивали!

Ни на что особо не надеясь, я всё же принялся рыться в карманах. Заглянул и в сумку. Надо же! Поверх свёртков с чем-то съестным, мама аккуратно положила и мой пропуск, и мой паспорт, и даже мой партийный билет!

— На! — сунул я в нос вахтёру нужный документ. Тот ловко выхватил его из моих пальцев и скрылся в будке. Я заглянул в маленькое окошечко. Точно! На столе лежали «Новогирканские Известия», развёрнутые на первой полосе!

— Та-а-ак… — нараспев прокряхтел охранник, деловито нацепляя на нос очки. — Так-так-та-а-ак… — открыл он скрипучую тумбочку и принялся, не торопясь, рыться на полке. — Так-та-а-ак… — не спеша, извлёк здоровенный гроссбух и принялся нарочито-заботливо очищать его от пыли. — Ага-а-а… — раскрыл книжищу на первой странице и медленно повёл пальцем по строчкам сверху вниз.

— А сразу мой цех открыть никак? — рассердился я, понимая, что значит вся эта сценка.

— Поучи ишшо, сопляк! — вскинулся вахтёр. — Думаешь, Фамильяра завёл — и всё можно⁈ Мне твоя избранность — не указ!

— А распоряжение председателя горисполкома тебе будет указ? — я начал свирепеть. — Тут ведь недалеко. Хочешь? Я сбегаю! — говорил я тихо, но ярость и угрозу в голосе скрывать даже не пытался. — Заодно подниму вопрос контроля за кадрами нашего завода и исполнения работниками своих должностных обязанностей. Не слишком ли формальный подход проявляют они? Не унижают ли этим чести и достоинства трудящихся?

— Это ты-то — трудящийся⁈ — вскочив, заорал вахтёр. — Да мы тут месяц атаку за атакой отбивали, оборудование берегли, пока ты в Лакуне прохлаждался и браконьерствовал, набивая свой карман, буржуёнок недоделанный!!!

Резким движением руки я схватил его за грудки и дёрнул, продев его голову в окошко, как нитку в игольное ушко:

— Прохлаждался⁈ — прошипел я сквозь сжатые зубы. — Я трёхранговых и четырёхранговых теросов голыми руками бил, пока ты в будке жопу парил! И в битве немало положил! И не за земли, а за вас, идиотов! И уж если кто и берёг оборудование, так это не ты! Так что не тебе меня судить!

Хоть я и был в гневе, но под шумок немножечко метаморфнул: сделав свободную руку пластичной, просунул её в щёлку окошка, не заполненную торсом вахтёра, сцапал свой пропуск и незаметно убрал обратно в сумку. Оставив оппонента в почти безвыходном положении, я вошёл на территорию завода.

— Стой!!! — заорал он вслед, — Куда со зверюгами⁈

— Мне можно! — кинул я через плечо, — Мне в горисполкоме разрешили!