Метаморф 3. Красный Коммерсант

Глава 14

Завод восстанавливался ударными темпами. Разбирались завалы, устранялись разрушения, восстанавливалось оборудование и даже подвозилось новое. Работа кипела, что не могло не радовать. Но сейчас мне это было почти безразлично. Я был ужасно зол!

Шагая к заводоуправлению, я без труда определял, кто уже читал газету, а кто — ещё нет. Первые — подозрительно косились, глядя через плечо, провожали тяжёлыми взглядами, плевали сквозь зубы, начинали шушукаться или отворачивались при моём приближении. Вторые — улыбались, приветливо махали, подходили, жали руку, хлопали по плечу, поздравляли, хвалили за храбрость, коротко, но оживлённо делились новостями, просили разрешения погладить Дружка или потрогать Кузю (он старательно изображал милого плюшевого зверька). Рядом с ними душа немного оттаивала и раздражение спадало.

Мне оставалось преодолеть последнюю «баррикаду» — груды искореженного металла, приготовленного к переплавке, возвышались тут и там на заводской территории — как услышал позади свою фамилию:

— Николаев! Постой, Николаев!

Я обернулся. Это был начальник моего цеха, Иван Терентьевич. Последний раз мы встречались в тот памятный день, когда отражали атаку теросов на завод. Он подошёл, воткнул в меня сердитый взгляд и отрывисто пролаял:

— Слушай сюда. Николаев! Газету видел? Ага! А сегодня с самого утреца в канцелярию нашу звонок был. Из тех сфер, — Балашов ткнул в небо узловатым указательным пальцем. — Подумай хорошенько, парень, какой «шишке» партийной ты мог в опалу угодить? И когда успел-то? Словом, мой тебе совет: будь осторожен! Ты хороший парень, да и с батей твоим мы столько лет плечо к плечу. Удачи!

Иван Терентьевич хлопнул меня по плечу, развернулся и быстро пошел в сторону нашего родного кузнечного цеха.

Что ж, товарищ Николаев, теперь Вы точно знаете, что в заводоуправлении рассчитывать на неведение и какое-либо снисхождение не приходится. Там и со свежей прессой ознакомились поголовно, от директора до уборщицы, пусть о сигнале «сверху» осведомлены далеко не все. Верилось не всем: кое-кто помнил ещё моего отца, а уж о моём подвиге во время боя в цеху слышал абсолютно каждый. Тем не менее, даже они считали необходимым придерживаться идеологического вектора, заданного главной газетой города. Так что шёл я по коридорам и этажам, как по полосе отчуждения: со мной никто не поздоровался, мне никто даже не кивнул.

Добравшись до кабинета с надписью: «Отдел кадров», я постучал в дверь и вошёл решительно, но вполне скромно. При моём появлении меня обстреляли быстрыми взглядами и облили ушатом презрения.

— Тебе чего? — недовольно гавкнула старшая из кадровичек, этакая типичная Акула Крокодиловна Бармалеева, сверкнув хищными глазёнками. Я расправил плечи:

— По рекомендации заместителя председателя горисполкома, хочу уволиться, чтобы приступить к освоению части земель Лакуны.

— Чего-чего-о-о?

— Увольняться, говорю, пришёл.

— Ой! — всплеснула руками Акула Крокодиловна. — Смотрите — наработался! Трудовых мозолей натёр за… Сколько ты проработал-то? Год? Ну, тогда — да! Пора в руководящие работники!

С трудом взяв себя в руки, я, как можно безразличнее (спокойно, я старый умудренный жизнью мужчина, который не будет реагировать на капающих ядом бюрократок), произнёс:

— Может, и пора. Поживём — увидим. Я сюда пришёл не нотации слушать, а написать заявление об уходе по собственному желанию.

Тётка скривила губы и, отвернувшись, дернула плечом:

— Кто тебе мешает? Пиши.

— Где взять бумагу и перо?

— Пф!.. — задрала нос Крокодиловна. — Обмельчал нынче капиталист! Пера и бумаги не имеет! Всё с пролетариата содрать стремится!

Я воздел очи к потолку, выдохнул и довольно резко подошёл к столу, упёр кулаки в столешницу и навис над этой ехидной, как паровой молот над наковальней. С моего плеча свесился Кузя и оскалился.

— Пролетарская Вы моя! — рявкнул я, — учите матчасть! Капиталист — это частный собственник, владеющий материальными ресурсами, в том числе, средствами производства, и эксплуатирующий наёмный труд. Маркса-то читали, вообще, в газетах регулярно печаают⁈ Или вы в газеты рыбу только заворачиваете? Покажите пальцем, кого я заэксплуатировал, и где у меня хоть какие-то средства производства, а?

Кузя зашипел и злобно тявкнул.

— Хам! — завизжала кадровичка. — Убери свою ящерицу зубастую! Марксом он меня попрекать будет! Выискался умник! Выучили Вас на свою задницу, Красных Уголков Вам наделали! Люся, дай ему бумагу и перо, пусть пишет, что хочет!

Люся, тётка чуть помоложе Акулы, но с теми же крокодильими задатками, одёрнула жакет, встала из-за стола и, брезгливо взяв двумя пальцами одной руки лист бумаги, а второй — чернильницу, из которой торчало перо, продефилировала к столу для посетителей, небрежно швырнула всё принесённое и молча вернулась на своё место. Я уселся за стол, потыкал пером в чернильницу и обнаружил, что она пуста. Не тратя времени на просьбы и пререкания, подошёл и экспроприировал чернильницу Крокодиловны. Та вдохнула, собираясь разразиться очередной тирадой, но возле её стола в этот момент очутился Дружок. Он уселся напротив визгуньи и, вздыбив шерсть на загривке, сверлил её взглядом.

— Хам! — прошипела она, почти не разжимая губ. А я вернулся за стол для посетителей и размашисто написал:

«Директору завода №40 Епифанову Матвею Аександровичу. Заявление. Я, Николаев Василий Степанович, рабочий кузнечного цеха, прошу уволить меня по собственному желанию, в связи с необходимостью освоения ресурсов, нужных для Родины и закрепленных за мной Божественным правом!» Дата, подпись.

Коряво, конечно, для официального заявления, но вполне в духе времени…

Тишина в кабинете стояла такая, что скрип моего пера, казалось, эхом отражался от стен. Тетки зарылись носами в кипы бумаг и делали вид, что усердно работают. Закончив писать, я вернул Акуле чернильницу и положил перед ней листок. Она, скривив губы, долго пялилась в него, затем процедила сквозь зубы:

— Иди, подписывай у начальника. Потом придёшь — поставим печать.

Поскольку дел в заводоуправлении до сего дня у меня не было, а при приёме на работу лично к начальнику отдела кадров меня не гоняли, и где находится его кабинет, я не знал. Но сообщать об этом никто не торопился, пришлось искать самому. Благо, располагался он на том же этаже.

Когда я вошёл, начальник (лысый дядька с толстыми губами и носом-картошкой) тоже смерил меня презрительным взглядом и тоже сделал вид, что он усердно трудится на благо родного завода и, естественно, Родины. Какие-то листочки, по которым он скользил глазами, быстро перемещались из стопки в стопку, на некоторых карандашом ставились пометки. То, что это имитация бурной деятельности, я понял, когда начальник несколько раз перепутал стопки: переложил одни и те же документы сперва справа налево, а затем — обратно.

Спектакль этот мне надоел. Я подошёл к столу, положил своё заявление перед мужиком и придержал листок рукой, не позволив сунуть его в одну из стопок. Тот поднял на меня глаза, скривил рот и сощурился.

— Подпишите, — сказал я зло и решительно.

Начальник взял моё заявление, демонстративно прокашлялся, словно собирался зачитать его вслух, и вальяжно откинулся на стуле:

— Что ж, ознакомимся. Тэк-с, тэк-с… И что я тут должен подписывать, ежели печати нет?

— В отделе кадров сказали, что сперва нужна Ваша подпись.

— А разве я что-то сказал про отдел кадров? Отдел кадров ставит круглую печать, а я подпись ставлю в квадратной. Форма такая.

— И кто её ставит, эту квадратную?

— В канцелярии ставят. У секретаря, — и он швырнул моё заявление на стол с таким видом, будто я ему паскудную анонимку подсунул.

Я скрипнул зубами, забрал бумагу и отправился искать канцелярию. Чтобы ускорить процесс, настроил слух и вскоре уловил треск пишущей машинки. Ориентируясь на него, зашагал по коридорам. Двигался я как бронированный крейсер с Дружком в кильватере. Поэтому служащие, имевшие несчастье оказаться в этот момент в коридоре, уже не горели желанием продемонстрировать мне своё всеобщее «фи!», предпочитая прижаться к стеночке, а то и юркнуть в ближайшую дверь.

Секретарша барабанила по клавишам. На меня глянула исподлобья, но темп набора не сбавила, и останавливаться не собиралась. Но я был уже порядком взбешён, и не желал ждать, когда закончится демонстрация трудового рвения. Подойдя к столу, положил перед нею лист и для убедительности хлопнул ладонью по столу:

— Я увольняюсь. Нужна квадратная печать.

Размалёванные губёшки скривились:

— С како-ва-а-а?…

— Числа или хрена? — рявкнул я. — Мне в вашей бюрократии разбираться некогда. Ставь печать — и я пойду.

Чтобы добавить моим словам убедительности, на стол, прямо на приказы и распоряжения, спрыгнул Кузя, а Дружок лишил барышню возможности отступления, перекрыв выход из-за стола.

Побледнев, то ли от гнева, то ли от страха, девица выдвинула ящик стола (сразу правильный — надо же!), извлекла из него печать, помацала ею по чернильной подушечке, и с грохотом треснула по бумажке, оставив на ней желанный оттиск.

— Спа-си-бо, — процедил я, выхватил заявление и гордо покинул кабинет в сопровождении своих питомцев.

— Буржуй! — донеслось до меня из-за захлопнувшейся двери. Но я уже не прислушивался, и волю своим эмоциям старался не давать.

А они, надо признать, уже приближались к точке кипения! Зашкаливающее раздражение рвалось наружу: что, чёрт возьми, происходит? И как такое, вообще, получается? Целый месяц ты — Избранный, герой, рискнувший жизнью ради других, которого готовы заочно в партию принять (и принимают!), и вдруг всё переворачивается с ног на голову — и ты уже сволочь, стяжатель, единоличник и буржуй! Причём ровно за те самые деяния, которые ранее расхваливались и превозносились! И всё это — из-за статейки в местной газетёнке! И те, кто вчера рвался пожать твою руку, сегодня воротят нос, как от говна! Конъюнктурщики, мать их за ногу!

До кабинета начальника отдела кадров я добрался очень вовремя. Буквально через полминуты я бы уже просто «поцеловал замок». А так — застал его выходящим из двери.

— Заявление подпишите! — потребовал я, перегораживая выход своей плечистой фигурой.

— У меня совещание! — надулся начальник. — Приходите позже!

— Подписать заявление — секундное дело! — я всё ещё старался не повышать голос. — Или у Вас тоже чернила засохли?

— Что «засохли»⁈ У кого засохли⁈ Ах ты, сопляк заносчивый!!! Пропусти, я сказал! У меня совещание! Уйди с дороги! Не заставляй меня применять силу!!! — он перешёл на крик. Но я не собирался сдаваться:

— Подпись поставьте и идите на своё совещание! Никто Вас дольше нужного держать не станет!

— С дороги уйди, саботажник! Я из-за тебя на совещание опаздываю!!! Ты производственный процесс сорвать хочешь⁈ Хочешь, гадёныш, хочешь!!! Я тебя, вражину, насквозь вижу!!! — начальник принялся орать. Он сжимал и разжимал кулаки, и от того, чтобы начать толкать меня в грудь, его удерживал только ощетинившийся рычащий волк, стоящий рядом со мной.

— Да Вы орёте дольше, чем ставится эта закорючка!!! — он меня довёл, и я тоже сорвался на крик. — Совещание я задерживаю⁈ Производственный процесс срываю⁈ А ничего, что вчера из-за отсутствия должного руководства и коммуникации в Лакуне произошёл инцидент, едва не повлёкший за собой жертвы и реакцию Системы⁈ Ничего, что я не имею возможности заняться настоящими делами, пока не закончу дела здесь⁈ Это не саботаж⁈

— Смотрите на него! Деловой выискался! Руководитель, мать ети, высшего звена!!! Тварь ты продажная, Николаев! Предал и родной завод, и родную партию, которая тебе доверие оказала, и родную страну, и власть советскую за барыши, которые тебе не терпится с земель Лакуны заполучить! И ты мне тут инцидентами в нос не тычь! Я, слава Богам, знаю, что почём! И очень жаль, что мы гниль твою раньше не разглядели и не выкорчевали! Потому как вон она разрослась до чего — из всех щелей лезет! Закорючку тебе поставить? Хрен тебе, а не подпись, мерзавец!!! Твоё заявление, может, вообще в особом порядке рассматриваться будет, понял⁈ Пусти!

Наша перепалка не могла остаться незамеченной. На шум из кабинетов повылазили заводские управленцы. Минут через десять я оказался в плотном кольце дружно осуждающих меня чиновников. Все орали, многие потрясали газетой, тыкали пальцем в статью. Я стойко держал оборону, за словом в карман не лез и за цензурой уже особо не следил. Дружок и Кузя были отличным сдерживающим фактором, явно спасшим меня от возможного рукоприкладства. Если б не они, то побить бы, я думаю, не побили, но под белы рученьки взяли бы и вон вывели. А мне дозарезу была нужна эта грёбаная подпись!

Начальник отдела кадров, кстати, улизнуть на совещание тоже не смог, поскольку в окружении оказался вместе со мной. Не исключено, что он уже пожалел о затеянном скандале. Он прекрасно понимал, что вышестоящее начальство на помощь ему не придёт — даже из зала совещаний не выйдет. Высокое начальство, как правило, блюдет репутацию! Бедолага уже давно заткнулся и стоял, потирая вспотевшую шею.

— Что здесь происходит⁈ — услышал я знакомый голос, с лёгкостью перекрывший гвалт.

Юхтин! Что ж, он тоже читал газету.

Решительно пройдя сквозь мгновенно заткнувшуюся толпу, расступившуюся при его появлении, он подошёл ко мне и протянул руку.

— Василий, приветствую! Что случилось?

— Вот, Игнатий Петрович, пришёл увольняться, потому что теперь должен заниматься освоением земель Лакуны. Да, моих земель! И я намерен принести моему государству максимум пользы! Работать, учитывая местные условия, как правильно заметил товарищ Ворон. Работать самоотверженно! Я же коммунист! Но после этой статьи злосчастной слушать меня никто не хочет! Каждый норовит ткнуть и оскорбить. Уволиться по-нормальному — и то не дают! Из кабинета в кабинет гоняют, подпись на заявлении ставить не хотят. А в Лакуне тем временем чёрт знает что происходит! Сложно там. Сложно, страшно и теросы бесятся.

Во время моего монолога никто не проронил ни слова. Юхтин смотрел на меня спокойно и внимательно, и во взгляде его чувствовалась поддержка. Когда я закончил, он повернулся к участникам стихийного митинга.

— Товарищи!!! — произнёс он так зычно, словно стоял на трибуне. — Разве можем мы позволить себе раздор в наших рядах⁈ Сейчас, когда вся страна смотрит на нас! Сейчас, когда для восстановления и завода, и всего города так нужна сплочённость и, как все вы понимаете, ресурсы! Те самые ресурсы, которые может дать нам Лакуна, кровью отвоёванная у теросов! Те самые ресурсы, добычей которых будет заниматься, в частности, и товарищ Николаев. Товарищ Николаев, коммунист, рабочий нашего завода и сын рабочего! Товарищ Николаев, бесстрашно шагнувший в Лакуну, кишащую монстрами, и героически сражавшийся в бою, защищая наш город! Защищая нас с Вами! И я знаю Василия достаточно давно, чтобы уверенно заявить: он — не перебежчик, не буржуй, не собственник и не предатель! — Юхтин обвёл собравшихся пылающим взором. — Он искренний, честный и самоотверженный труженик! Пламенный коммунист! «А как же статья в газете?» — спросите Вы меня? И вот что я Вам отвечу. Товарищ, написавший её, не трудился вместе с Василием в одном цеху. Товарищ, написавший её, не сражался плечом к плечу с Николаевым в тот день, когда на территорию завода ворвались теросы. Разве товарищ, написавший её, разговаривал с Василием Степановичем? Он увидел ситуацию однобоко и поторопился, на волне непозволительных эмоций, выплеснуть своё мнение в статье. Которая, как это ни печально, внушила это однобокое восприятие и Вам. Я не хочу бросаться громкими словами, но статья эта, товарищи, несправедлива и вредна! Потому что сеет раздор в рядах пролетариев и коммунистов. Это непозволительно в наше время! Что мы можем знать об этом товарище? Что он коммунист и ответственный работник. Каждый из нас — коммунист и ответственный работник. Скажите мне, разве Вы никогда не совершали ошибок, будучи коммунистами и ответственными работниками? Совершали. И я совершал. И не боюсь признать это. Товарищ же не имел внимания и такта, чтобы выслушать и оценить мнение Василия Степановича, проанализировать его предложения, возможно, считая его слишком юным для принятия самостоятельных решений такого масштаба. И это ошибка! Он не знает товарища Николаева так, как знаем его мы. Так можем ли мы, поддавшись поверхностному суждению стороннего человека, огульно осуждать своего соратника? Нет! Не имеем права! Или Вы настолько не верите сами себе, своему мнению? Если так, то какие же Вы большевики? Значит, мы должны вступиться за товарища Николаева и отстоять его честное имя! Отстоять достоинство рабочего, коммуниста, бойца, героя!

Игнатий Петрович говорил так вдохновенно, что заслушались все, включая меня, Дружка и Кузю. Я мысленно аплодировал его красноречию. Алукард, не видимый никем, кроме меня, рукоплескал, кувыркаясь в воздухе. Юхтин же, добравшись до кульминации, глянул на всех ещё более строго, даже осуждающе, и, понизив голос, сказал неожиданно буднично:

— Поэтому сейчас, товарищи, заканчиваем митинг и возвращаемся к работе, — подхватил ломанувшегося было прочь начальника отдела кадров под локоть и произнёс тоном, не терпящим возражений, — подпишите заявление об уходе товарищу Николаеву. Это не займёт много времени.

Отвоевав необходимый росчерк и печать отдела кадров, я получил обходной лист, в который нужно было собрать подписи разного начальства помельче, подтверждающие, что на руках у меня нет никакого имущества, принадлежащего заводу, и вздохнул с облегчением. Юхтин сопровождал меня везде, и я был ему за это очень благодарен.

Приближался обеденный перерыв.

— Ты сейчас куда? — спросил меня Игнатий Петрович.