Меткий стрелок. Том IV

Глава 13

Вагон, что нес меня сквозь летнюю Францию, казалось, лишь усиливал предвкушение. Париж, о котором я так много думал, теперь приближался с каждой минутой, и я чувствовал, как внутри нарастает та особая энергия, что всегда предшествует началу большой игры. Я сидел у окна, наблюдая, как аккуратные, ухоженные поля сменяются лесами, а затем и первыми пригородами — низкими каменными домами, увитыми плющом, с красными черепичными крышами. Воздух за окном, до этого напоенный запахами цветущих трав, теперь становился тяжелее, гуще, появился городской смог.

Поезд, набравший скорость, внезапно замедлил ход, его колеса застучали глуше, словно он преодолевал невидимый порог. Я выпрямился, поправил галстук. Вот он, Северный вокзал — грандиозное сооружение из камня, железа и стекла, чей массивный фасад, украшенный скульптурами, словно венчал собой ворота в столицу мира. Высокий, арочный потолок, подпираемый изящными металлическими конструкциями, уходил высоко вверх, создавая ощущение невероятного простора. Солнечный свет, проникающий сквозь стеклянную крышу, заливал платформы мягким, рассеянным светом, в котором танцевали пылинки. Десятки путей, покрытые блестящими рельсами, уходили вдаль, а на перронах стояли поезда, готовые отправиться в любую точку Европы. Здесь царила суета, в которой, однако, чувствовалась особая, французская элегантность.

Едва мы сошли на перрон, меня обхватил вихрь. Толпа, казалось, выросла из ниоткуда — сотни людей, их лица были полны любопытства, возбуждения, а в руках они держали цветы. Сквозь этот человеческий прилив пробивались репортеры, с громоздкими фотоаппаратами. Они, словно хищные птицы, пытались прорваться к Калебу. Вспышки магния, яркие и резкие, били по глазам, но нам уже было привычно. Менелик, облаченный в свой индиговый балахон, стоял рядом со мной, его лицо было бесстрастным. Уже привык к ажиотажу вокруг себя.

— Никаких пресс-конференций, — бросил я Артуру, едва меня не сбил с ног один из репортеров. — Просто прорываемся к экипажам.

Картер, с командой секьюрити работал слаженно и четко. Их крепкие фигуры, словно живой щит, оттесняли толпу, расчищая нам путь. Парижане заволновались. Как так? Неужели приезжая знаменитость не скажет приветственной речи? Но я не планировал превращать все в митинг — слишком много прессы тоже плохо. Народу очень быстро приестся Калеб. Должна быть толика загадочности в его фигуре.

Вскоре мы оказались в фиакрах, я, Калеб и Артур заняли головной экипаж, а багаж и остальная охрана разместились в остальных.

Пролетка тронуслась, и мы медленно, с трудом, начали продвигаться по улицам Парижа. Город света и культурного великолепия, предстал передо мной во всем своем привычном, и в то же время непривычном облике. Я в своей «прошлой» жизни дважды был в столице Франции. И теперь узнавал и не узнавал город. Знакомые улицы, отсутствие негров и арабов, белые лица. Резкий контраст, который подчеркивал глубину временной пропасти, разделявшей меня и мой дом. Город был другим, и эта разница была очевидна на каждом шагу.

Запах жареных каштанов, терпкий и сладкий, смешивался с ароматом свежей выпечки, французского кофе и лошадиного навоза. Над городом, словно тонкая игла, пронзающая лазурное небо, возвышался шпиль Эйфелевой башни — ее ажурные конструкции казались хрупкими и невесомыми, несмотря на свой огромный размер. Она была символом этого города, его душой, его воплощением. Но кажется, еще не до конца принята всеми парижанами. Я смотрел на нее и чувствовал, как внутри меня что-то оживает, откликаясь на эту красоту, на эту энергию.

Улицы города кипели жизнью. Вдоль мощеных бульваров выстроились бесчисленные кафе, чьи столики, вынесенные прямо на тротуары, были заполнены посетителями. Люди, элегантные и ухоженные, в шляпках с перьями, в строгих костюмах, в легких платьях, сидели, неспешно потягивая кофе или вино, обсуждая последние новости, смеясь, флиртуя. Художники, с мольбертами и палитрами, расположились на площадях, запечатлевая на холстах архитектуру и прохожих. Смех, музыка, приглушенные разговоры — все это сливалось в единую, многоголосую симфонию города.

Я наблюдал за всем этим, и внутри меня росло ощущение, что Париж — это идеальное место для начала моей великой игры. Здесь, среди красоты и суеты, среди искусства и роскоши, я должен был запустить механизм, который изменит не только мою судьбу, но и судьбу огромной страны. Да что там страны… Всего мира!

Наконец, наш фиакр, миновав Елисейские поля, повернул на одну из тихих, респектабельных улиц. Особняк, который снял Артур, предстал передо мной во всем своем великолепии. Он был расположен на площади Вандом, в самом сердце Парижа. Его фасад, сложенный из светлого камня, был украшен барельефами и лепниной. Высокие окна с коваными решетками, резные балкончики, увенчанные цветочными горшками, создавали ощущение изысканной роскоши и старинного величия. На каждом шагу чувствовалось, что этот дом видел многое — и балы, и интриги, и тихие вечера, наполненные искусством. Ворота из черного кованого железа, украшенные витиеватыми узорами, были распахнуты, приглашая войти.

Внутри особняк оказался еще более впечатляющим. Просторный вестибюль с высокими потолками, отделанными лепниной, вел к огромной мраморной лестнице, чьи широкие ступени, казалось, уходили в бесконечность. Стены были увешаны картинами, изображавшими сцены из греческой мифологии, а на полу лежал толстый, мягкий ковер, по которому ноги ступали бесшумно. Запах старинного дерева, воска и дорогих сигар витал в воздухе, смешиваясь с ароматами свежих цветов, стоящих в вазах.

— Отличный выбор, Артур, — произнес я, оглядываясь. — Ты превзошел все мои ожидания.

Я заглянул в зал приемов. Его высокие окна были занавешены тонкими кружевными шторами, сквозь которые проникал дневной свет, а стены были обтянуты шелковыми обоями с позолоченным орнаментом. В центре зала висела массивная хрустальная люстра, которая, казалось, состояла из тысяч сверкающих капель. Здесь, в этой роскошной, но немного чопорной обстановке, и должны были происходить наши «мистические» представления.

В этот момент со стороны крыльца донеслись глухие стуки и приглушенные голоса. Вскоре в вестибюле появились грузчики, которые, пыхтя и кряхтя, заносили столик медиума. Его темное красное дерево, отполированное до блеска, отражало свет, а перламутровые символы зодиака и фазы Луны загадочно мерцали. Он идеально вписался в интерьер.

— Несите его в зал для приемов, — распорядился я. — И велите затемнить его тяжелыми шторами. В нем будут проводиться спиритические сеансы.

Вслед за грузчиками, Картер принес увесистый кожаный мешок.

— Это все письма, что пришли в газеты, — произнес он, ставя его на небольшой столик рядом со мной. — Мне их передали сюда после контактов с журналистами. Списки людей, что хотят попасть на сеанс.

Я развязал мешок. Из него посыпались сотни писем, написанных на дорогой бумаге, с гербовыми печатями, с изысканным почерком. Были и телеграммы. Все они были адресованы Калебу и мне. Распечатал парочку. Послание были проникнуты одним и тем же — тягой к чуду, надеждой на связь с потусторонним миром, желанием заглянуть за завесу тайны. Люди, потерявшие близких, ищущие утешения, или просто пресыщенные жизнью аристократы, жаждущие новых впечатлений. Была и французская специфика. В Париж все больше проникали идеи восточной философии и буддизма. Народ хотел знать, кем они были в прошлой жизни и кем станут в будущей. Надо будет подготовиться и не ударить в грязь лицом. Хотят «колесо сансары»? Они его получат.

— Пинкертоны проделали отличную работу, — произнес Картер, наблюдая, как я перебираю письма. — Мы отобрали несколько высокопоставленных персон. Пополам мужчин и женщин. Все они, как правило, из числа тех, кто готов платить, и кто, по нашим данным, имеет некие «жареные» факты в своем прошлом. Те, что можно использовать при сеансах.

Я взял со столика стопку бумаг. Это были досье, составленные агентами Пинкертона. Каждое из них содержало подробную информацию о потенциальных клиентах — их биографии, интересы, тайные страхи, семейные драмы. Это был наш арсенал, наш ключ к их душам.

— Отлично, — кивнул я. — Что ж, давайте посмотрим, кто из парижского общества так жаждет прикоснуться к мистике.

Я начал просматривать досье, и передо мной развернулась целая галерея человеческих судеб, полных трагедий, тайн и невысказанных желаний. Начал с женщин. Черт, опять вдовы…

Изольда де Мерикур. Вдова графа, владелица обширных земельных угодий в Провансе. Ее письма были полны скорби по рано умершему мужу, который, по ее мнению, был отравлен врагами. Пинкертоны выяснили, что графиня Изольда тайно занималась спиритизмом еще до приезда Менелика, пытаясь вызвать духа супруга. А еще, ее покойный муж, граф де Мерикур, на самом деле страдал от сифилиса, который он подхватил от одной из своих многочисленных любовниц. И скрывал это. Графиня не догадывается об этом. Надо подумать, как это можно использовать. Может он успел заразить жену? Тогда можно предсказать ей будущую болезнь. Читая это письмо, я вдруг вспомнил любопытный факт. Ведь сифилис можно легко лечить парой уколов раствора серы! Высокая температура убивает бактерии, которые вызывают болезнь. Надо будет связаться с главным врачом моего госпиталем в Портленде — пусть изучат вопрос.

Мадам Жозефина д’Обре. Известная в Париже меценатка и хозяйка модного литературного салона. Вдова знаменитого композитора, которого она, по слухам, очень любила. В письмах она выражала желание связаться с духом своего покойного супруга, чтобы получить вдохновение для своего нового романа. Пинкертоны выяснили, что на самом деле мадам д’Обре изменяла своему мужу с его молодым учеником. Композитор, скорее всего, знал об измене, и его последние дни были омрачены горечью. Тут тоже можно устроить неплохое представление.

Третьим шел барон Марсель де Виль. Известный промышленник, владелец металлургических заводов на севере Франции. Он прислал несколько писем, в которых жаловался на необъяснимые неудачи в бизнесе, на странные сны, где ему являлся его покойный отец, грозящий разорением. Пинкертоны разузнали, что барон Марсель, в молодости, чтобы получить наследство, подделал завещание, лишив своих младших сестер значительной части имущества. Одна из сестер, лишенная средств, покончила жизнь самоубийством, другая оказалась в приюте. Эта тайна мучила его долгие годы, провоцируя ночные кошмары. Вызываем дух отца, устраиваем настоящий суд с обвинениями. Броско. Об этом и в газетах могут написать. Надо будет позвать тайком журналистов.

Виконт Этьен де Монтегю. Молодой, но уже прославившийся офицер французской армии, герой недавних колониальных войн в Индокитае. Прислал короткое, но очень вежливое письмо, в котором просил о возможности получить «совет» от духов по поводу своей военной карьеры. Пинкертоны выяснили, что виконт Этьен, на самом деле, не был столь бесстрашен, как казалось. В одном из боев он, опасаясь за свою жизнь, принял поспешное решение, которое привело к гибели нескольких его солдат. Этот факт он тщательно скрывал, но чувство вины не давало ему покоя. Еще, он был влюблен в жену своего командира. А вот тут нужно осторожно. Дуэли мне не нужны. Хотя готовится к ним надо — так или иначе вляпался. Я подозвал Картера, велел устроить в подвале особняка — тир. Восстановлю навыки стрельбы.

Доктор Франсуа Дюмон. Известный ученый, специализируется на психиатрии. Его письмо было написано в академическом тоне, с просьбой о возможности наблюдать за сеансами Менелика в рамках научного исследования. Пинкертоны, покопавшись в биографии Франсуа, обнаружили, что доктор в детстве пережила личную трагедию — его младшая сестра утонула в пруду. И не просто утонула, а могла быть случайно утоплена братом. Плавали в лодке без присмотра взрослых, Дюмон случайно толкнул девочку в воду, не смог ей помочь. А плавать она не умела. Всю жизнь Франсуа винил себя в ее смерти. Этот незаживающий шрам определял многие его поступки, карьеру в зарождающейся психиатрии. Интерес к миру духов, возможно, был вызван не только научным любопытством.

Наконец, мэтр Жак Ривалье. Известный парижский адвокат, мастер судебных интриг и ораторского искусства. Прислал письмо, в котором, между строк, читалось отчаяние. Он просил совета у духов по поводу одного очень сложного и запутанного дела, которое, по его словам, ставило под угрозу его репутацию. Пинкертоны выяснили, что месье Ривалье, несмотря на свою репутацию честного адвоката, был втянут в коррупционный скандал, связанный с одним из высокопоставленных чиновников. Он взялся передать огромную взятку, чтобы замять дело, но деньги оставил себе. Чиновник был осужден, покончил с собой в тюрьме и теперь юриста мучила совесть. А еще, он имел тайного ребенка от своей бывшей секретарши, которого бросил на произвол судьбы. Выбор, прямо сказать, большой.

Я просмотрел бумаги, утверждая первые сеансы.

— Начнем через неделю, — произнес я. — Нам нужно, чтобы публика «разогрелась». Артур, продолжай работать с прессой. Пусть слухи о Менелике разлетаются по Парижу, словно лесной пожар. Пусть люди жаждут встречи с ним.

Парень кивнул, его глаза горели азартом.

— Калеб, — повернулся я к альбиносу. — Вам предстоит тренироваться на Артуре и Картере. Привыкнуть к новой обстановке, к новому залу. Никаких ошибок, прочь волнение!

Калеб кивнул, его лицо было сосредоточенным, в глазах читалась скрытая решимость. Он уже не был тем испуганным человеком из трущоб Саттона. Он был Менеликом Светлым, африканским провидцем, отмеченным духами. Вошел, так сказать в роль. И плавание этому помогло.

— А я пока займусь светскими визитами, — произнес я, вставая. — Нам нужно заручиться поддержкой влиятельных людей.

Первым делом я отправился в американское посольство, расположенное на улице Риволи. Посол, мистер Гораций Портер, уже был предупрежден через министерство финансов США о моем визите и о необходимости оказать всяческое содействие. Он встретил меня тепло, но с легкой настороженностью — моя репутация «неординарного» предпринимателя, похоже, уже опережала меня. Мы обсудили текущую политическую ситуацию, американо-испанскую войну, мои планы во Франции. Я, не вдаваясь в детали, намекнул на свои «мистические» интересы, которые впрочем, не выходят за рамки закона. Посол мне был нужен на случай каких-либо проблем с властями. Портер, оказался человеком прагматичным, обещал свою полную поддержку.

Затем последовали визиты в парижские литературные салоны — центры интеллектуальной жизни, где собирались писатели, художники, философы, аристократы. Первым был салон мадам д’Обре. Там царила атмосфера изысканной беседы и тонкого юмора. Здесь обсуждали новый роман Золя, сплетничали о политиках, рассуждали о последних тенденциях в искусстве. Все, конечно же, хотели узнать о Калебе, о его удивительном даре, о том, правда ли, что он общается с духами древних фараонов… Я, с загадочной улыбкой, лишь подогревал их любопытство, обещая, что скоро все тайны будут раскрыты. Салон баронессы Шеврёз, любовницы русского посла, был местом более откровенных разговоров. Здесь, за бокалом шампанского, обсуждали самые пикантные слухи, самые дерзкие интриги. Баронессе недавно исполнилось ровно тридцать лет, она была, как говорится, женщиной в «самом соку». А еще она оказалось умной и проницательной. Получив в подарок бриллиантовые сережки, аккуратно поинтересовалась, чем она мне может помочь. Я ответил, что интересуюсь Россией, откуда родом были мои родители, был бы благодарен за знакомство с послом. Она заинтересовалась, пообещала всяческое содействие.

Дни пролетели быстро. Тренировки с Калебом проходили успешно. Его артистизм, его способность к перевоплощению были просто поразительны. Он научился мастерски закатывать глаза, издавать гортанные звуки, его тело, казалось, само собой входило в транс. Мои сигналы он улавливал мгновенно, отвечая на суахили так, что никто не мог усомниться в его «связи с духами». Артур, в свою очередь, создал настоящий ажиотаж в прессе. Газеты пестрели новыми статьями о «Менелике Светлом», о его чудесном даре, о том, что он готов раскрыть тайны прошлого и предсказать будущее. Возле особняка начали толпиться люди, желающие попасть на сеанс.

Наконец, наступил вечер первого сеанса.