Меткий стрелок. Том IV

Глава 20

Сразу после предсказания, я дал условный знак Менелику — два коротких нажатия на педаль. Альбинос тут же отреагировал безупречно. Его тело затряслось в сильнейшей конвульсии, он издал короткий, сдавленный крик и рухнул на столешницу, словно подкошенный.

— Доктора, доктора! — крикнул я, разрывая круг.

Началась суета, все испуганно толпились вокруг стола, спрашивали, что с духом Агнесс:

— Вернулась в свою реальность — отмахивался я. Прибежал придворный эскулап, осмотрел Калеба. Тот уже моргал, делал вид, что идет на поправку.

— Приступ неясной этиологии — заумно произнес доктор — Медиуму требуется отдых!

— Выделите графу и Менелику Светлому покои во дворце — отреагировал кайзер. Потом подошел ко мне, начал выяснять насчет предсказания. Боксерское восстания я помнил не очень ясно, но точно знал, что в Пекине, через год, полтора китайцы убьют немецкого посла. Что, собственно, и станет финальной каплей — терпение у великих держав кончится, начнется полномасштабная интервенция в Поднебесную. Вот про смерть посла призрак и сообщил в ходе сеанса.

— Деталей, не знаю — развел я руками перед Вильгельмом — Да и призрак может ошибаться — будущее неопределенно, мы сами создаем его своими руками. Иначе нарушается догмат церкви о свободе воли.

Это кайзеру было понятно. Он покивал, отошел прочь. Нас с Артуром, который ждал в соседнем зале, позвали на фуршет.

Он проходил в гнетущей, нервозной атмосфере. Аристократы столпились вокруг меня, задавая вопросы о Белой женщине, о ее пророчестве. Я отмазывался, говорил общими фразами, делая вид, что все еще потрясен и обеспокоен силой проведенного сеанса. Менелика, который «пришел в себя», но выглядел истощенным и бледным, даже на его фоне, усадили в кресло в углу, и он отрешенно смотрел в пространство, отказываясь от еды и вина. Я стоял рядом, исполняя роль переводчика.

— Медиум говорит, что дух был могущественным, но его послание было фрагментарным, — переводил я его молчаливые взгляды и едва заметные кивки. — Он нуждается в покое. Силы покинули его.

В этот момент, пронося бокал с шампанским мимо группы придворных, я краем уха уловил обрывок разговора между кайзером и его супругой. Они отошли к высокому окну, задрапированному темно-бордовым бархатом.

— Чушь! — сдавленно говорил Вильгельм, стараясь, чтобы его не слышали другие. — Театральное представление для простаков. Этот американец и его урод-негр ловко водят нас за нос. Немецкий посол имеет охрану, живет в защищенном квартале, под гарантии китайского правительства. Я не верю, что с ним что-то может случиться.

— Но, Вилли, Менелик сделал много сбывшихся предсказаний в Париже! Мы должны прислушаться. И должны провести еще один сеанс, узнать больше!

— Каких предсказаний⁈ Чушь!

Я сделал себе пометку в памяти — выпустить книгу предсказаний. Что-то в стиле Нострадамуса. Много мрачного и неопределенного, про звезду Полынь и проч.

— Никаких больше сеансов! — отрезал кайзер, его голос прозвучал резко и окончательно. — Суеверия и ерунда. Я не позволю каким-то шарлатанам влиять на политику Германии.

Он резко развернулся и отошел, оставив супругу одну у окна. Она смотрела ему вслед с выражением глухой тревоги и бессилия на лице, а затем ее взгляд упал на меня. Я тут же отвел глаза, сделав вид, что внимательно слушаю какого-то пожилого графа, но в уме уже прокручивал только что услышанное. Семя было посеяно. Оно упало не на каменистую почву скепсиса кайзера, но на благодатную, суеверный чернозем его жены. И этого пока было достаточно. Остальное должна была сделать сама жизнь, вернее, та кровавая воронка, что вскоре должна была разверзнуться в Поднебесной и которая получит название Боксерского восстания.

На следующее утро я проснулся в разбитом состоянии. Снилась какая-то тревожная хрень, которую я впрочем, списал на вычурную спальню с балдахином, что мне выделили во дворце. Ничуть не сомневаясь, я поднял сонного Менелика, заставил его быстро умыться и одеться. Оставаться тут я не планировал — дворцовая жизнь имеет свойство затягивать. Лучше исчезнуть по-английски. Впрочем, дань вежливости отдать нужно было. Пока Калеб приводил себя в порядок, я набросал несколько строк по-английски супруге кайзера. Извинился за срочный отъезд, намекнул, что «звезды зовут». Обещал написать из Петербурга.

Чувствуя себя выжатым лимоном, я приказал кучеру доставить нас к центральному почтамту. Мне требовалось связаться с Нью-Йорком, получить известия из дома.

Несмотря на утро, в массивном здании из красного кирпича было полно народу. Клерки в строгих серых мундирах быстро перебирали ленты, их пальцы ловко бегали по клавишам, передавая и принимая сообщения со всего мира. Я подошел к окошку, попросил прямой канал с Нью-Йорком, назвав код. С меня взяли денег, провели к аппарату.

Первым делом я связался с Кузьмой. Пришлось его разбудить — в Штатах была ночь — но нас ждал поезд в Россию и неизвестно, когда теперь будет возможность узнать последние новости. А они не радовали. Джон заболел ветрянкой и все поместье на карантине. Опасности нет, врач был, осмотрел, прописал какие-то микстуры, которые я тут же запретил давать. Неизвестно, что там намешано.

Точнее известно — какой-нибудь кокаин.

Ветрянка. Это слово, такое обыденное в моей прошлой жизни, сейчас прозвучало как серьезная угроза. Нормальных лекарств нет, только покой, постельный режим и надежда на собственный иммунитет маленького, беззащитного ребенка. Мой сын… Я представил его крошечное личико, покрытое красными пятнами, его хрупкое тело, борющееся с болезнью. Меня охватило острое, почти невыносимое чувство вины и беспомощности. Я находился за тысячи миль, в чужой стране, занимаясь политическими интригами, в то время как мой ребенок страдал.

Ехать обратно в Нью-Йорк? Пока я буду плыть неделю с лишним болезнь либо пройдет, либо…. О плохом думать не хотелось. Да и чем я могу помочь? Своим присутствием?

В тяжелых раздумьях, я послал телеграмму Форду, узнать, как обстоят дела. Потом по прямой линии связался с мистером Дэвисом, директором «Нового Орегона». Этот работает до поздна, небось еще в офисе. Нужно было отвлечься от личных переживаний, погрузиться в холодный, расчетливый мир бизнеса.

Лента телеграфа вновь затрещала, выплевывая новые знаки. Дэвис, как всегда, был краток и деловит — к нему приходил Роберт Пинкертон. Спрашивал, в силе ли договоренности по Рузвельту? Тот уже демобилизовался и приехал в Нью-Йорке. Начинается борьба за пост губернатора штата.

Меня посетило чувство, что я везде опаздываю. Пока сижу здесь, в Берлине, и пытаюсь манипулировать кайзером, история движется вперед, и люди, на которых я делал ставку, уже начинали свою игру. Теодор Рузвельт, этот динамичный, амбициозный политик, был краеугольным камнем моей американской стратегии. Если я не поддержу его сейчас, он может уйти к другим спонсорам, и мои шансы на влияние в американской политике будут потеряны.

— Открыть финансирование немедленно, установить лимит полмиллиона долларов. Пусть начинает кампанию.

Закончив со срочными делами, я вышел из почтамта. Улицы Берлина были полны жизни — грохот конных экипажей, голоса прохожих, гудки трамваев — все это сливалось в единую, многоголосую симфонию.

На обратном пути во гостиницу, я приказал кучеру сделать остановку возле берлинского агентства Пинкертона. Офис располагался на втором этаже в неприметном здании из серого камня. Там же в цокольном этаже базировался банк Беренберг из Гамбурга. Я поднялся к Пинкертонам, меня встретил руководитель отделения, невысокий, худощавый мужчина с цепким взглядом и проницательными глазами по фамилии Кауфман.

— Доклад по ситуации в Германии готов, граф, — произнес он, протягивая мне папку с бумагами. — Наши агенты собрали по вашему запросу все, что могли.

Я поблагодарил, задерживаться не стал. Прочту доклад в экипаже.

Судя по информации в папке, численность германской армии мирного времени была доведена до полумиллиона человек. Одних только генералов — 349! За предыдущие 20 лет численность армии выросла почти на 62%, что значительно опережало рост населения (25%). Это свидетельствует о приоритете сухопутных сил в германской военной доктрине.

Армия комплектовалась на основе всеобщей воинской повинности. Германия имеет уже под пять миллионов военнообученных резервистов. Количество армейских корпусов почти сорок. Кайзер делает в стране огромного военного монстра. Особенно в сфере ВМФ — тут принята целая программа строительства. Незадолго до этого германский флот считался третьеразрядным и занимал в мире лишь шестое место по тоннажу. Он насчитывал всего 10 легких бронепалубных крейсеров типа «Газель». Закон о флоте предусматривал строительство 19 линейных кораблей! Выделена значительные средства на ВМФ, во главе Имперского морского ведомства встал энергичный адмирал Альфред фон Тирпиц.

Германия, этот молодой, но агрессивный колосс, переживала бурный экономический рост. Промышленность, словно гигантский паровой котел, набирала обороты, выбрасывая в атмосферу клубы дыма из бесчисленных фабричных труб. Вездесущий «орднунг» пронизывал каждую сферу жизни, от чистоты на улицах до эффективности на производстве.

Плюс недавно, это было отдельно помечено в докладе, закончилось строительство Кильского канала. Он позволит быстро перебрасывать броненосцы из Северного моря в Балтийское.

Это была стратегически важная артерия, которая давала Германии огромное преимущество, позволяя быстро маневрировать своим флотом между двумя морями, концентрируя силы там, где это было необходимо.

Вся страна превращается в одну большую военную машину.

Я думал о моей идее с «Русмобилем» и «Русавиа». Это были предприятия, призванные модернизировать Россию, создать новую индустриальную базу, но даже они требовали времени, а время, как я чувствовал, было на исходе. Если Россия не успеет укрепиться, провести реформы, подготовиться к грядущему конфликту, она будет обречена на катастрофу начала XX века. Это осознание жгло меня изнутри, создавая острую, почти физическую боль. Моя задача была не в том, чтобы предотвратить войну — судя по всему это было невозможно, а в том, чтобы спасти Россию от её ужасных последствий. Но что для этого нужно? Сильная экономика, стабильное общество, дееспособное правительство. А что есть? Архаичная монархия, сословные предрассудки, экономическая отсталость. Разрыв с европейскими странами был слишком велик, чтобы успешно воевать.

Мировая бойня мне виделась неизбежной. Французы никогда не смирятся с потерей Эльзаса и Лотарингии, а Балканы, этот «пороховой погреб Европы», уже начинал мощно дымиться от этнических и религиозных конфликтов. Сербы и прочие славянские «братушки» будут тащить Россию в свои разборки с соседями, прямых противоречий с Германии у нас нет, но есть с союзником кайзера — Австро-Венгрией.

И разумеется, еще одна заноза — Англия. Она проводит политику «блестящей изоляции» Германии и России. Дружит с Францией, Бельгией, Данией и Швецией против первой. И будет дружить с Японией против нашей страны, науськивать ее на войну.

Британия, эта старая, опытная лисица, всегда играла на противоречиях, не допуская появления доминирующей силы на континенте.

Я закрыл папку. Вся картина была предельно ясна. Германия представлялась мне дрожжевым тестом, которое прет из кадки наружу, с неумолимой силой, готовое смести все на своем пути. Остановить его было невозможно. Можно было лишь попытаться направить эту энергию в другое русло, но как? Сделать Германию союзником России в боксерском восстании? Да и так воевали вместе против китайцев. Слишком много переменных, слишком много амбиций, слишком много ненависти и исторических обид, накопленных веками.

Тяжелые думы давили на меня, словно огромный пресс, каждый факт, каждое наблюдение лишь усиливали ощущение безысходности. Война была неизбежна. Я это чувствовал. Я видел её очертания в каждой цифре экономического роста, в каждой строчке отчёта о судостроении….

Как можно остановить поезд, несущийся на полной скорости, если ты не машинист и не владеешь путями? Моя роль, казалось, сводилась к роли провидца, обречённого видеть грядущий крах, но не способного его предотвратить.

Уже в экипаже, Калеб заметил мою озабоченность, спросил в чем дело.

— В Гринвиче корь. Сын заболел. Но с твоей семьей все в порядке — поспешил я успокоить медиума — Вот, держи.

Я подписал чек на пятьдесят тысяч долларов, отдал его Калебу.

— Отработал в Шпрееинзеле на пятерку, заслужил. Выплачивать всю сумму буду траншами, каждый квартал. Чтобы ты чувствовал отдачу, не сомневался в моей честности.

— Я и не думал, мистер Итон — смутился Калеб — Пока все идет так, как вы и предсказывали! Аристократы очень падки на все мистическое. Это вы у нас настоящий медиум-предсказатель!

— В России будет тяжелее — покачал головой я — Там мы полезем в настоящую политику, будем снимать министров, назначать новых. Сразу предупреждаю — никаких экспромтов! Идешь строго по сценарию. У нас там будет куча врагов, слежка, провокации… Готовься.

Калеб покачал головой, убрал чек в кошелек:

— Вы так уверены в своих силах? Я почитал про Россию. Великие князья, мать царя…

— Вдовствующая императрица нас не должна заботить. Она в ссоре с августейшей супругой Николая, плюс ее сын не забыл требование передать престол младшему брату — Михаилу. Она подолгу гостит у родственников в Дании. А вот великие князья, да… с ними придется побадаться.

— Почему же такая несправедливость? — удивился медиум — Родная мать требует отдать трон…

— Она думает, что ее сын не предназначен править такой большой и сложной страной. Слишком слабый, безынициативный. Но Михаил не сильно лучше. Абсолютная монархия, как строй, в принципе уже не справляется с управлением России. Приближающий 20-й век слишком быстрый — ты же видишь, как стремительно идет научный прогресс?

Я махнул рукой в сторону перекрестка, на котором стояла «Виктория» Бенца — четырехколесный автомобиль с двумя большими фарами. За рулем сидел шофер в крагах, в очках, курил сигару.

— И каков же план?

Я задумался, говорить Калебу или нет… Потом все-таки решился.

— Подтолкнуть Россию к конституционной монархии. Помочь провести реформы, которые укрепят страну.

— Это какие же?

— В первую очередь ответственное правительство и парламент. Военная реформа, земельная. В России огромный навес безземельного крестьянства. Регулярно случается голод, обстановка взрывоопасная. Представь себе пороховую бочку, к которой подведен фитиль. И он уже горит.

— И мы по приезду сядем на эту бочку?

— Именно так!