Меткий стрелок. Том IV

Глава 16

Схема с фотобумагой и фото реактивами оказалось слишком сложной и ненадежной. Обрабатывать при зрителях проявителем и закрепителем? Нет, это «убьет» магию вечера и вызовет подозрения. Остановились на обычном молоке. Пришлось, сначала потренироваться. Мы с Картером, острым карандашом, по точкам нарисовали молоком несколько картин. Аккуратно стерли точки. Потом помещали картины под сильную лампу. Линии начинали темнеть, но слишком медленно. Пришлось снизу добавить вторую лампу, усилить эффект. На да Винчи все это было, разумеется, не похоже — грубо, примитивно. Но все можно было списать на специфический «мир духов». Чем, собственно, Калеб и занялся.

Стоило начаться сеансу, в зале воцарилась звенящая тишина. Калеб, глубоко вдохнув, запрокинул голову. Его тело начало подрагивать, словно била лихорадка. Из уст донеслись низкие, гортанные звуки на суахили, наполненные какой-то древней, первобытной силой. Я незаметно надавил на правую педаль. Столик издал глубокий, резонирующий стук.

В этот момент Картер внес в зал холст, закрепленный на легком мольберте. Поставил снизу и сверху две мощные электрические лампы, включил их. Даже со своего места я чувствовал их жар. Должно сработать! Ведь во время наших опытов все прошло успешно.

— Дух пришел! — громко проговорил я. — Он готов оставить нам свое послание!

На холсте, до этого совершенно белом, начали проступать неясные, темные очертания. Сначала это были лишь размытые пятна, затем они стали приобретать форму, словно невидимая рука водила по нему невидимой кистью. Все присутствующие замерли, их глаза были прикованы к холсту. Конан Дойл, кажется, даже забыл дышать. Грейвс, до этого сохранявший свою циничную усмешку, теперь смотрел с открытым ртом, его монокль чуть сполз на нос.

Изображение становилось все более четким. На черном фоне, словно выхваченные из глубины веков, вначале появилось изображение «парада планет», потом огромные, стилизованные глаза, с обведенными линиями, напоминающими кошачьи. Над ними, парил величественный, но странный символ, похожий на крылатый солнечный диск, но его крылья были сплетены из геометрических узоров, а сам диск излучал пульсирующее свечение. Вокруг глаз и диска вились линии, напоминающие звездные дорожки, а внизу, словно на фундаменте, были изображены несколько непонятных, но величественных фигур людей-гигантов. Они были получеловеческими, полуживотными, с чертами сфинксов и богов Египта, но их лица были скрыты в тени, а руки тянулись к небу. Вся картина была наполнена древней тайной — я работал над ней целый день. Надо было «насыпать» как можно больше мистических элементов. Дабы зрителям было что потом обсуждать.

Когда картина полностью проявилась, раздался дружный «ах».

— Что… что это? — прошептал Конан Дойл, его голос был полон благоговения. — Это… это невероятно!

Я сделал глубокий вдох. Мой час настал. Я просигнализировал Калебу, тот начал «вещать». А я переводить.

— Дух художника из загробного мира оставил нам послание. Послание, которое говорит о вечности, о цикличности бытия, о неустанном поиске человечества. Эти глаза, господа, — я указал на холст, — Смотрят на нас из глубин космоса. Они видят прошлое, настоящее и будущее. Крылатый солнечный диск — это символ божественного начала, вечного движения, что пронизывает вселенную. Геометрические узоры — это нити судьбы, что связывают все живое. Фигуры сфинксов и богов — это хранители древних знаний, что передаются из поколения в поколение, ожидая того, кто будет способен их понять. Открытый глаз в центре, символ Око Ра, символ прозрения, внутреннего света, что скрыт в каждом из нас. Духи призывают нас к познанию, к поиску истины, к осознанию нашей роли в великом колесе бытия. Они предупреждают, что без света знаний, без постижения древней мудрости, человечество обречено блуждать во мраке, повторяя ошибки прошлого, забывая о своей истинной природе.

Фууух. Аж утомился вещать этот возвышенный бред. Но народ проняло по-новой.

У Конан Дойл, пораженного моими словами, глаза были влажными от волнения. Он, кажется, полностью погрузился в мистический транс. Даже раскачивался. У журналиста исчезла с лица циничная усмешка, и появилась смесь благоговения и страха. Он, похоже, поверил.

— Это… это будет сенсация! — выдохнул он, его голос был хриплым. — Сегодня же телеграфом все в «Таймс» отправлю. Это… это изменит мир!

Да, дорогая «акула пера», изменит. И ты даже не представляешь, как!

Картина «сработала», теперь было важно быстро ее унести. Картер, отключил лампы, в зале опять стало темно — лишь одна свеча на столе освещала все. Менелик начал благодарить духов за послание, я переводить. Пока мы прощались, картину унесли. Можно было заканчивать сеанс.

Ажиотаж, вызванный статьями в английской прессе, был ошеломляющим. Весь европейский светский мир теперь говорил о «Менелике Светлом» и его удивительном даре. Очередь на сеансы растянулась на месяцы вперед. Калеб стал настоящей звездой, и его имя звучало повсюду.

Весь этот ажиотаж привел к тому, что, как говорится, клюнула крупная рыба. На один из сеансов в середине сентября пришел князь Лев Павлович Урусов, русский посол во Франции.

Я встретил его в гостиной, куда он приехал в своем посольском экипаже, запряженном четверкой вороных. Урусов был мужчиной лет шестидесяти, с высоким, аристократическим лбом и густыми, седыми бакенбардами. В манерах чувствовалась привычка к власти, к беспрекословному подчинению — он даже явился к нам со своей свитой. Охрана, секретари…. На нем был строгий, безупречный мундир, украшенный орденами и медалями, а в руке он держал перчатки из тонкой кожи. В целом, князь, выглядел как ожившая гравюра из истории Российской империи, человек, который не просто служил государству, но был его воплощением.

Мы познакомились, Урусов поучаствовал в спиритическом сеансе. По его лицу было непонятно — произвел он на него впечатление или нет. Не было никаких сюрпризов с тайнами посла — я не могу делать ставку на скандалы, когда все висело на тонкой нитке.

Уже на фуршете, после сеанса, Урусов отвел меня в сторону, открыл свой портсигар.

— Спасибо, не курю — отказался я

Урусов взял сигару, отрезал кончик и медленно, с достоинством, прикурил ее от свечи, которую услужливо поднес Джозайя. Дым тонкой струйкой поплыл вверх, рассеиваясь в причудливом танце. Он сделал несколько глубоких затяжек, прежде чем заговорить снова.

— Я признаться, был настроен скептически, граф — произнес он, выпуская кольцо дыма — Весьма. Но ваш… провидец… его дар поистине впечатляет. И эти истории… о Тутанхамоне, о Нефертити. Мне кажется, что вы еще от себя что-то добавляете. Нет? Ну ладно. А это правда, что вы говорите по-русски?

— Так и есть — перешел я на родной язык — У меня предки из России.

Пришлось коротко выдать легенду про староверов. И это не сильно понравилось послу. Но он сумел скрыть эмоции, перешел к делу.

— Мне пришло письмо — произнес он, извлекая из внутреннего кармана сюртука небольшой, запечатанный конверт из плотной бумаги, украшенной гербовой печатью. На ней красовался двуглавый орел, венчающий корону, и вензель. — От Великой княгини Анастасии Николаевны. Она входит в августейшую семью через своего супруга, герцега Лейхтенбергского. Пожалуйста, отнеситесь со всем вниманием.

Он передал мне письмо. Я начал читать, погружаясь в витиеватые фразы, написанные изящным, каллиграфическим почерком.

Послание было написано на французском языке. Великая княгиня Анастасия Николаевна выражала в нем свое глубокое восхищение «необыкновенным даром» Менелика. Она упоминала статьи в «Таймс», в «Фигаро», которые произвели на нее неизгладимое впечатление. «Небо послало нам нового пророка, способного утешить сердца и пролить свет на тайны бытия», — писала она, и в ее словах чувствовалась искренняя вера. Далее следовало прямое приглашение: Менелик и я, граф ди Сан-Ансельмо, были приглашены в Россию. В Санкт-Петербург. К царскому двору. Чтобы провести сеансы для ее семьи и, возможно, для самого императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Она даже упоминала о готовности компенсировать все расходы и предложить «щедрое вознаграждение», сумма которого, разумеется, не уточнялась.

Я дочитал письмо, медленно сложил его, пряча обратно в конверт. После этого изобразил на лице легкое удивление, хотя внутри испытывал огромное удовлетворение.

Возле царской семьи, в их ближайшем окружении, действовали несколько групп влияния, каждая из которых пыталась использовать мистицизм и спиритизм в своих целях. Среди них особенно выделялись сестры Стана и Милица Черногорские, прозванные в народе «черногорками». Наперсницы императрицы, ее лучшие подруги. Они были известны своим увлечением оккультизмом, крутили столики, устраивали спиритические сеансы, которые, по слухам, проходили весьма «горячо», с различными «чудесами» и «откровениями». Вот кто стоял за этим приглашением.

— Великая княгиня Анастасия Николаевна — произнес я, стараясь придать своему голосу максимально безразличный тон — Очень любезна. Приглашение весьма почетно.

Урусов, казалось, ждал именно этих слов. Он слегка придвинулся вперед, его глаза блеснули.

— Насколько я знаю, Ее Императорское Величество, Императрица Александра Федоровна, также проявляет живой интерес к… феномену Менелика. Вы понимаете, что значит такое приглашение?

Я отпил коньяка, давая себе время подумать. Спешить не стоило. Сейчас нужно было набить цену. Играть в «покер», не раскрывая своих карт.

— Я, признаться, несколько озадачен, князь — начал я, медленно, тщательно подбирая слова — Менелик уже имеет приглашения от нескольких европейских императорских домов. График его, как вы понимаете, чрезвычайно плотный. Каждый день расписан, каждый сеанс уже зарезервирован. Мои секретари с трудом справляются с потоком писем и телеграмм.

Я наблюдал за его реакцией. Урусов нахмурился, его губы сжались в тонкую линию. Недовольство промелькнуло в его глазах.

— Я полагаю, речь идет о суммах, которые далеко превосходят обычные гонорары, граф — произнес он, его голос стал чуть жестче — Но не вижу смысла в этой торговле. Мы же не на базаре.

— Дело не в торговле, князь — спокойно возразил я, — А в уважении к дару Менелика. И к его времени. Энергия медиума… она не безгранична. Каждый сеанс — это огромная нагрузка на него. И, поверьте, после каждого выступления ему требуется длительное восстановление.

Повисла долгая пауза. Я успел достать допить коньяк, попросить лакеев принести кофе.

— Я передам ваше… ваши слова Великой княгине, граф — произнес Урусов, поднимаясь с кресла. Он был явно раздосадован моей неуступчивостью. — Но должен заметить, что отказ от приглашения к Императорскому двору России может быть воспринят… неоднозначно.

— Надеюсь на ваше благоразумие, князь — ответил я, тоже вставая.

Посол кивнул, резко развернулся и вышел из комнаты, не попрощавшись.

Я достал платок, вытер пот со лба. А ведь дальше будет только сложнее! Надо расслабиться. Я махнул рукой Артуру и Картеру, чтобы подошли. Напряжение последнего сеанса, разговор с Урусовым — все это требовало разрядки.

— Сегодня, господа, — произнес я, потирая руки, — мы отдыхаем. Париж принадлежит нам. Что предлагаете?

— Мулен Руж! — моментально ответил Картер. Как-будто готовился. Его обычно невозмутимое лицо осветилось предвкушением. — Я слышал, там дают необычное представление. Французский канкан. Говорят, зрелище незабываемое.

Я усмехнулся, посмотрел на задумчивого Артура. Уже взрослый, можно.

— Идет, отправляемся через полчаса.

— А как же мистер Эшфорд? — поинтересовался Артур — Берем его с собой?

— Мы не можем рисковать его репутацией — покачал я головой — Медиум, пророк, общающийся с духами фараонов, не может быть замечен в кабаре с кокотками. Это может вызвать скандал.

Я задумался. Надо как-то отблагодарить Калеба.

— Закажите ему ужин из соседней ресторации, самый дорогой. И бутылку элитного вина. Пусть потерпит, мы скоро уедем из Парижа.

Наш фиакр, а за ним и пара экипажей с охранниками, быстро миновали площади и бульвары, направляясь к Монмартру. Париж жил своей ночной жизнью — огни кафе, смех, музыка…

Когда мы наконец добрались до Мулен Руж, я почувствовал, как меня обволакивает атмосфера праздника и безудержного веселья. Здание, с его знаменитой красной мельницей на крыше, сияло сотнями электрических лампочек, отбрасывая яркие блики на мостовую. Музыка, громкая и зажигательная, доносилась изнутри, смешиваясь с оживленными голосами толпы. Люди, толпившиеся у входа, были одеты ярко, кто-то в маскарадные костюмы, кто-то в вечерние наряды. Это был мир, живущий по своим правилам, мир, где не было места скуке и приличиям.

Места были зарезервированы по телефону и мы без очереди прошли внутрь. Зал был большим, залитый ярким светом, в котором танцевали клубы сигарного дыма. Десятки столиков, покрытых красными скатертями, были плотно расставлены по периметру, а в центре находилась сцена, окруженная позолоченными колоннами. Оркестр играл зажигательные мелодии, сновали официанты…

На сцене царило настоящее безумие. Десятки танцовщиц, в ярких, пышных юбках, с невероятной энергией кружились, подпрыгивали, выкидывая ноги вверх. Их движения были дерзкими, откровенными, а юбки, взлетавшие высоко в воздух, на мгновение обнажали тонкие, изящные ноги, обтянутые чулками.

Мы сели за столик, заказали шампанского и устриц. Канкан закончился, на сцену вышли клоуны, начали веселить публику пантомимами.

Я заказал бутылку шампанского, закусок. К нам тут же направилась троица девушек в откровенных платьях с глубоким декольте. Я помотал головой и даже погрозил пальцем, разворачивая их обратно! Такого нам точно не нужно — в Париже эпидемия сифилиса. Артур и Картер грустно вздохнули. Почти синхронно. Вновь загремела музыка, канкан продолжился, и я чувствовал, как напряжение последних дней медленно, но верно отступает, уступая место легкому, беззаботному веселью.

Я смотрел на танцовщиц, на их ноги, которые мелькали в воздухе, словно бабочки, думал о будущем. Оно пока было в тумане. Пришлет ли царское семейство приглашение уже от себя? Если да, надо соглашаться. Если нет — ехать без приглашения. «Черногорки» от нас с Калебом и так никуда не денутся. Судя по тому, что творилось в Париже — весь Питер будет наш.

— На канкан есть смысл ходить если ты не женат — шампанское первым подействовало на Артура

— Наоборот — покачал головой Картер — Если ты женат! Абсенту?

— После местного абсента любая замужняя такое изобразит! — засмеялся я, кивая на сцену — Давайте сворачиваться. Завтра тяжелый день.